В поисках выхода
Ведь я институтка
Я дочь камергера
Я чёрная моль
Я летучая мышь
Вино и мужчины
Моя атмосфера
Приют эмигрантов
Свободный ... Харбин ! (©)
-- Свобода -- это, конечно... -- сказал Клочков: -- и право там... Я ничего не имею против свободы. Я согласен. Но надо также признавать порядок... Прежде всего порядок! Порядок это... Без порядка будет анархия... Да!
Произнесши это, он остановился и с важным видом наморщил лоб, с удивлением чувствуя, что разом исчерпал все свои соображения по этому предмету. И от этого сознания у него явилось знакомое неприятное чувство внутренней пустоты и неопределенной неловкости.
Сестра ничего не сказала в ответ и молча продолжала обедать. Глаза её были опущены в тарелку, и он видел только её наклоненный лоб, восковой и выпуклый, и такие же бледные пальцы.
Он знал, что она вернулась из больницы усталая, но тем не менее её молчание казалось ему неделикатным.
Разве она не могла сказать нескольких слов? Это, наконец, долг приличия, если уж на то пошло.
В комнате водворилось напряженное, гнетущее молчание.
Но что она бы могла сказать ему в ответ. С тех пор, как она окончила гимназию и фельдшерские курсы, её мировоззрение настолько круто изменилось, что у неё не осталось с братом почти ни одной точки соприкосновения. Кроме того, она не хотела его обижать, а в серьёзном разговоре это было бы неизбежно. Она помнила, как по смерти матери, он для того, чтобы содержать её, тогда ещё маленькую девочку, вышел из реального училища и поступил писцом в полицейское управление. Теперь он был околоточный надзиратель. Это был его хлеб, и ей не хотелось ему доказывать, что он неправ, тем более, что он не мог думать иначе в силу самого своего служебного положения.
С каждым днём общество брата становилось для неё тяжелее. Она сознавала, что начинает его ненавидеть инстинктивною, с трудом преодолимою ненавистью. Ей были противны его тупые, несамостоятельные убеждения, самый взгляд его глаз, двойственный и тяжелый, даже его толстое форменное платье, насквозь пропахшее табаком и одеколоном.
Он был для неё живым олицетворением грубой, нерассуждающей силы.
И, побеждая в себе нехорошее чувство, она с отчаянием хваталась за мысль:
-- Но ведь он же не виноват!
В особенности для неё были мучительны потуги с его стороны завязать с нею живой откровенный разговор. В такие моменты её охватывал страх, что она может ему сказать что-нибудь в последней степени оскорбительное.
Иногда она принимала решение расстаться с братом, но приходил момент, когда надо было объявить ему об этом вслух, и она чувствовала себя бессильною.
Нити прошлого имели слитком большую власть над её душою. Ей казалось, что оттолкнув брата, она оскорбит что-то самое чистое и святое в своей душе.
Тогда она давала себе слово быть ему всегда доброй сестрой и только избегать разговоров на политические темы.
Но это с каждым днём становилось труднее. Клочков раздражался. Почему он окружён этим оскорбительным молчанием, точно каким-то заколдованным крутом? Разве он не такой, как все! А между тем с ним не церемонятся, явно давая ему понять, что для околоточного рассуждения совершенно излишняя вещь.
В особенности это показалось ему нестерпимо именно сегодня, и он думал с подавляемою злобой о сестре. "Всё же это я вытащил тебя из грязи в князи".
-- Кажется, я говорю с тобой, а не с пустым пространством! -- не выдержал он, наконец, чувствуя, как густая краска заливает ему лицо и в руке дрожит и звенит о край тарелки ложка.
-- Может быть ты хочешь этим показать, что ты умнее меня? Тогда это, извини, глупо!
Она вздрогнула от неожиданности. Наступила минута, которой она больше всего боялась. Что-то надо было сказать или сделать, но она совершенно не знала.
И ей на мгновение стало невыразимо больно и страшно, точно в предчувствии чего-то неотвратимого.
Ещё ниже наклонив голову, она положила ложку и перестала есть.
-- Или, может быть, ты считаешь меня каким-нибудь подлецом? -- продолжал он допрашивать голосом, в котором басовые ноты чередовались с визгливыми: -- Тогда объяснись... Сделай такое твоё одолжение... Я, наконец, этого требую от тебя... Я кажется имею на это право... Я...
Он хотел напомнить ей о благодарности. Но вдруг ему показалось, что они сейчас непременно объяснятся хорошо и искренно, как брат с сестрой, и этот насильственный круг молчания будет, наконец, разорвав.
-- Можно быть разных мнений и уважать друг друга! -- закончил он, смягчившись, вспомнив знакомую фразу, которая показалась ему приложимою к данному случаю.
Вдруг взгляд его уловил тихое дрожание её плеч. Вместо всяких слов, она порывисто закрыла лицо ладонями, наклонилась вперёд и со стуком опустила локти на стол.
И было в этом её движении столько немого горя, что он как-то инстинктивно понял, что произошло что-то очень серьёзное. Он хотел ей что-то сказать, но слова застыли в его горле.
И вдруг его охватил странный, никогда им не испытанный, безотчётный страх. Ему показалось, что вся его долгая жизнь вдруг замкнулась в какой-то глухой, беспросветный тупик, из которого ему почему-то нет никакого выхода.
Околоточный (Отрывок)
Автор: Криницкий Марк
