Assistante
Для мужней радости ты создана, жена.
Но, женщина, не бойся ты того.
Пусть днём лишь тень, но ночью свет его.
Такой ты создана.
И сила в слабости укрыта навека,
Уступчивость, чтобы достичь всего,
За мужа держишься, сама его держа.
В твоих словах их доблести зерно,
В тебе надежда коли ночь темна.
Чтоб не упасть, твоё им есть плечо.
Такой ты создана.
A Helpmeet for Him»
Автор: Кристина Джорджина Россетти
VII
Супруги «разъехались».
Совершилось это почти так, как часто делается, то есть «не без неприятностев», — ни смиренство мужа, ни французские ритурнели (1) жены не устранили ссоры, и при самом последнем «adieu» (2) дело не обошлось без участия «народных представителей» в лице двух дворников, которые при этом обнаружили непосредственное народное миросозерцание.
«Неприятность» поднялась было из-за маленькой книжной этажерки, которую тянули в две противоположные стороны до тех пор, пока она с треском распалась на свои составные части, и тогда те части, которые остались в руках дамы, полетели в лицо мужу.
Один из народных представителей был против этого и говорил, что «не надо шкандалить, а надо разойтись чинно и благородно», но другой, напротив, находил, что это так и следует, и сказал:
«Если не ссориться, так тогда зачем и расходиться?»
Мне это показалось оригинально, и я после побеседовал с этим мыслителем, по выводам которого «в разврат идти» (то есть разлучаться) можно только «до того поругамшись, когда уже терпеть нельзя. Тогда и разводись. И тогда — поскандалить очень приятно, потому что вперёд лучше и знаться не захочешь».
Это рассуждение осталось у меня в памяти, и я не раз в жизни видел, что в нём есть основательность.
Но, как бы то ни было, супруги разлучились таким образом, что взволнованный и огорчённый муж прошипел на пороге:
— Желаю вам всего лучшего!
А жена ему ответила:
— Diable t’emporte! (3) — и заперла за ним дверь.
Ребёнок остался при матери, и с ними же осталась и Праша.
С неделю её всякий день можно было встречать в Таврическом саду, где она возила в колясочке писательское дитя. Она хорошо берегла ребёнка и очень сожалительно говорила об изгнанном хозяине.
— Очень простой и смирной, добрый барин! — говорила она и сама краснела, задумывалась и однажды даже заплакала.
— Вот это хорошо, что вы такая добрая девушка, — сказал я. — Хорошо, что вы жалеете человека. Но, впрочем, надо жалеть и барыню. У неё какой-то несчастный характер.
— Ах, это точно, что жалеть надо всякого, но она смелищая, а он ужасно какой смирной. Ему и на воле тоже мало будет хорошего.
И вскоре после этого такой пассаж, что с детскою колясочкой в Таврическом саду появилась сама мать с зонтиком и с книгой в руках, а Праши уже не было.
Что у них случилось?
VIII
Помню серый, холодноватый день. Мать сидит и держит в руке волюмчик Таухницского издания (4).
Но чтение, по-видимому, плохо её занимает: она роняет книгу и опять её поднимает, кладёт её на колени и хочет резать листы головною шпилькой, но листы рвутся, и книга падает.
Она хочет её поймать и попадает себе в лицо зонтиком, который держит в руке, вместо того чтобы положить его возле себя и сделать, что нужно, обеими руками.
Ребёнку наскучило смотреть на это неуклюжество, и он стал плакать.
Тогда дама бросила книгу и стала поправлять дитя, но у неё ничего не выходило.
Она нагнулась пребезобразно над коляской ребёнка и оцарапала ему булавкой лицо; он заревел.
Она ему погрозила, потом выхватила его и перевернула, опустив его вниз головою, и, рассердясь на себя, прибила его рукой справа и слева.
Ребёнок вытянулся и зашёлся в рыданиях.
Две близко сидевшие дамы в самых мягких выражениях заметили матери, что ребёнок испугался и что от этого может случиться припадок.
Она отвечала им, что это «не их дело», что она «сама мать», и, быстро встав с места, она повезла колясочку к выходу из сада, но на виду у всех попала в колесо зонтиком и за один приём переломила в зонтике ручку и опрокинула коляску.
Это её так взбесило, что она бросила и коляску и ребёнка и со всех ног упала ниц в траву куртины и истерически зарыдала.
Дитя, видя безумие матери, стихло
Несколько дам кинулись к ней, чтобы ей помогать, но она на них навела ужас своими судорогами, и дамы отступились.
Пришли садовый сторож и солдат и стали её поднимать, но она вскрикнула: «Peste!» (5) — и ударила их обоих по рукам обломком зонтика, а потом встала сама, посадила дитя и повезла сбоченившуюся коляску, не обращая ни малейшего внимания на ребёнка, который теперь, однако, молчал, как будто он понял, что его дело не шутка.
Произошло вот что: Праша узнала, что её «смирный» и «простой» барин заболел и валяется без присмотра и без помощи, так что и «воды подать некому».
Внутренний жар и истома недуга ей были знакомы, и она знала, что тут нужна помощь.
Больше ей соображать было нечего, и она сейчас же бросила ребёнка матери на руки и ушла служить больному.
Как простолюдинка, она начала с того, что она его «убрала», то есть освежила его постель, вытерла самого его водой с уксусом, обласкала утешительными словами и сварила ему бульон, а потом, когда он «пошёл на поправку», он ощутил близость её женственного присутствия и отблагодарил её своим мужским вниманием.
Это ведь так обыкновенно... Но, может быть, это ему надо поставить в вину, особенно если он не придавал этому серьёзного значения; но она... она «вся ему предалась» и ни о чём более вовсе и не рассуждала.
— Я, — рассказывала она, — только и хотела, чтоб он знал, что он теперь не один, а у него есть раба.
Такое сердце, и такие понятия.
Но не пренебрегите пока этим рабским сердцем.
IX
Из своих новых отношений к «господину» Праша не делала никакого секрета, но и не бравировала ими, что со стороны «фефёлы» (6) — редкость.
Всё в доме у них шло так тихо и благопристойно, как будто связи и не существует.
Приятельскому кружку, однако, скоро стало известно, что между ними установилась любовь.
Узнала это и его жена, и оттого-то она и каталась по траве, оттого у неё всё падало из рук и ломалось. И как она его ни порицала, «особенно vis-à-vis d’une femme» (7), но измены она ни мужу, ни Праше не подарила и вызывала их обоих к мировому, где был какой-то инцидент с истерикой, и потом всё успокоилось.
Супруга взяла ещё, что могла, с оброчного мужа и сникла с наших глаз, а у Праши к году родился ребёнок, которого она сама кормила, а при этом, конечно, всё мыла, шила и варила.
Жили они на очень маленькие средства, и Праша тряслась за всякий грош, чтобы было из чего жить и «посылать барыне».
Скучать ей было некогда, а если ей случалось оставаться одной и поджидать поздно ночью своего господина, то она чувствовала «жуть» и тоже нашла чем себе помочь в этом горе: она брала из пачки писательских фотографий карточку Александра Дюма с его страшно кучерявою шевелюрой и начинала её рассматривать: «тогда ей тотчас же становилось смешно», и жуткость проходила.
С переходом «Отечественных записок» к Некрасову (8) писатель остался без работы, и у них было худо; но потом он скоро был приглашён во «Всемирный труд» к доктору Хану (9), где работы было много, и дела поправились.
Праша близко в это вникала и отлично поняла, что нужно человеку при «спешке». Она ему всё приспособила для занятий в их маленькой квартирке, состоявшей всего из двух крошечных комнаток в надворном деревянном флигеле.
Она сделала всё, что позволяла ей возможность, а он был так не избалован и так нетребователен, что не желал большего.
— Чего же-с мне ещё надобно? — говорил он, чрезвычайно довольный своим положением. — Я теперь могу работать спокойно и дни и ночи: мне никто не мешает, и я докажу, что значит эстетика!
У него «был задуман ряд статей», но они написаны не были.
Не прошло полугода после этого, как Гр. П. Данилевский (10) навестил его и нашёл «заработавшимся до бесчувствия».
Данилевский уговорил его немножко прогуляться — провёз его в коляске по островам, угостил на воздухе ужином и отвёз домой, сдав на руки ожидавшей его Праше.
Данилевский был поражён худобою и усталым видом писателя и тем, что он как будто не замечал ничего окружающего и мог говорить только о ряде задуманных им статей.
Праше сказали, чтобы она его непременно выпроваживала гулять, и она об этом очень заботилась: звала его «в сад, смотреть зверушек», которых ей будто очень хочется видеть, но он не слушался и даже сердился.
Зимой, продолжая такой же «безотходительный» образ жизни, он ослабел, закашлял и расхворался, а великим постом умер.
Праша испытала неожиданный ужас: она оставалась одна, с ребёнком и без всяких средств.
«Законная вдова» усопшего сближала случай смерти мужа с тем, что Данилевский перед этим угостил его ужином, и добивалась узнать, как он возвратился домой: «sur les deux pattes ou sur toutes les quatre», (11) — и в то же время она вступила во все свои законные права и получила всё, что могло быть усвоено ей и её законному ребёнку.
А «беззаконнице» Праше и её ребёнку не досталось ничего.
Власть, обеспечивавшая имущество покойного, то есть его дрянную мебелишку и черняки недописанных статей, опечатала помещение, где жил литератор, а Прашу, как прислугу, «вывели», и никому до неё не было никакого дела.
О бедной Праше решительно никто не подумал, но она и в изгнании не оробела, а провожала гроб и показалась у могилы с твёрдым видом.
Так, пусть мёртвые хоронят своих мертвецов: мать, имеющая дитя, должна жить... и она должна хорошо жить, честно!
Посмотрим, как она это выполнит?
из произведения Николая Лескова, построенное как рассказ - воспоминание - «Дама и фефёла» (Из литературных воспоминаний)
___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
(1) ни французские ритурнели жены - Ритурнель — инструментальное вступление, интермедия или завершающий раздел в вокальном произведении или танце.
(2) и при самом последнем «adieu» - Прощайте (фр.)
(3) — Diable t’emporte! — и заперла за ним дверь - Убирайся к чёрту! (франц.)
(4) Мать сидит и держит в руке волюмчик Таухницского издания — К. Таухниц (1761 — 1836) — немецкий типограф и книгопродавец; фирма «Таухниц» издавала вначале греческих и римских классиков, словари, библии; затем, в 1841 году, было предпринято издание серии английских авторов, с 1866 года стали выпускаться произведения немецких авторов; волюмчик — томик (от фр. volume — том). Прим. редактора.
(5) Пришли садовый сторож и солдат и стали её поднимать, но она вскрикнула: «Peste!» — и ударила их обоих по рукам обломком зонтика - "Peste!" — это французское слово, которое означает "чума!". Оно используется в значении проклятия или восклицания, выражающего недовольство, раздражение или удивление. Это выражение часто употребляется в переносном смысле, аналогично русским словам "проклятье!", "чёрт возьми!" или "беда!".
(6) Праша не делала никакого секрета, но и не бравировала ими, что со стороны «фефёлы» — редкость - «Фефёла» — просторечное, презрительное слово, которое имеет несколько значений:
Неаккуратная, неряшливая женщина.
Любой нерасторопный, несообразительный человек.
Слово происходит от ласкательной формы имени Феофила.
(7) И как она его ни порицала, «особенно vis-à-vis d’une femme» - по отношению к женщине (фр.)
(8) С переходом «Отечественных записок» к Некрасову...— «Отечественные записки» перешли к Некрасову в 1868 году; с этих пор журнал стал боевым органом демократического направления. Прим. редактора.
(9) ... скоро был приглашён во «Всемирный труд» к доктору Хану... — «Всемирный труд» издавался ежемесячно с 1867 года доктором Э. А. Ханом. С 1869 года при нем выходило бесплатное приложение «Домашняя библиотека». Журнал имел консервативный характер и примыкал к лагерю противников идей 1860-х годов. В 1872 году издание перешло к С. С. Окрейцу, летом того же года журнал был закрыт. Прим. редактора.
(10) Не прошло полугода после этого, как Гр. П. Данилевский ( навестил его - Григорий Петрович Данилевский (1829 — 1890) — русский писатель, автор многих романов. Среди них наиболее известны; «Беглые в Новороссии» (1862), «Беглые воротились» (1863), «Новые места» (1867), «Мирович» (1879), «Княжна Тараканова» (1883), «Сожжённая Москва» (1866).
(11) и добивалась узнать, как он возвратился домой: «sur les deux pattes ou sur toutes les quatre» - На двух ногах или на всех четырёх (франц.).
