Технические процессы театра «Вторые подмостки» |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Технические процессы театра «Вторые подмостки» » Техническое искусство » Лайт версия
Красота смягчает нравы
И в союзе с добротой
Утешает мир кровавый,
Мир спасется красотой.
Лишь красота и доброта
Спасут безумный мир,
А не теорий нищета,
И не толпы кумир.
Лишь красота и доброта
Всевышнего завет,
Все остальное - маята,
И суета сует.
Красота смягчает нравы ...
Автор: Эрнст Саприцкий
Ледяное дыхание
Но Наденька боится. Всё пространство от её маленьких калош до конца ледяной горы кажется ей страшной, неизмеримо глубокой пропастью. У неё замирает дух и прерывается дыхание, когда она глядит вниз, когда я только предлагаю сесть в санки, но что же будет, если она рискнет полететь в пропасть! Она умрет, сойдёт с ума.
Чехов А. П., Шуточка (Цитата)
Один проснулся я и — вслушиваюсь чутко,
Кругом бездонный мрак и — нет нигде огня.
И сердце, слышу я, стучит в виски… мне жутко…
Что если я ослеп! Ни зги не вижу я,
Ни окон, ни стены, ни самого себя.
И вдруг, сквозь этот мрак глупой и безответный,
Там, где гардинами завешено окно,
С усильем разглядел я мутное пятно,
Ночного неба свет полоской чуть заметной.
И этой малости довольно чтоб понять,
Что я ещё не слеп, и что во мраке этом,
Всё, всё пророчески полно холодным светом,
Чтоб утра тёплого могли мы ожидать!
Поэт: Яков Петрович Полонский
В лёгкости забав весёлых кавалеристов
Кавалергарды, век недолог,
и потому так сладок он.
Поёт труба, откинут полог,
и где-то слышен сабель звон.
Ещё рокочет голос струнный,
но командир уже в седле…
Не обещайте деве юной
любови вечной на земле!
Течёт шампанское рекою,
и взгляд туманится слегка,
и всё как будто под рукою,
и всё как будто на века.
Но как ни сладок мир подлунный —
лежит тревога на челе…
Не обещайте деве юной
любови вечной на земле!
Напрасно мирные забавы
продлить пытаетесь, смеясь.
Не раздобыть надежной славы,
покуда кровь не пролилась…
Крест деревянный иль чугунный
назначен нам в грядущей мгле…
Не обещайте деве юной
любови вечной на земле!
Музыкальная композиция - «Кавалергарда век недолог»
Автор слов: Булат Окуджава
Сержант Жуков вышел в конный патруль холодным октябрьским днём.
Осень уже затянула небо серыми низкими тучами, швырнула ветер в деревья, и те осыпались ярким ковром.
Впрочем, некоторые, особо упорные, ещё зеленели. Как и трава, которая решила взойти по второму кругу.
Всё это разноцветье рождало картину, радующую глаз. Проводить время в таком парке было вполне приятно. И это хорошо, потому что в любом случае придётся. Такая служба.
Шашлычный люд, да прочие любители поесть и выпить на лоне природы испугались холода или ушли в рабочие будни, так что день обещал быть не сложным.
Под всадником - кобыла по кличке Палитра. Красивое имя, правда? Вот только получила она его при весьма забавных обстоятельствах.
При рождении её назвали Незадача. Уже смешно. Но правила нарекания жеребят таковы, что подходят любые существительные, которые содержат нужные буквы. И повторяться нельзя.
Поэтому с крупных конезаводов лошади выходят с самыми странными кличками, и Незадача ещё не самая худшая.
В полку коней переименовывают. Для удобства все клички лошадей одного года рождения должны начинаться на одну букву. Так Незадача превратилась в Палитру.
Конечно на денники молодняка не сразу повесили стационарные таблички с кличками. Сначала их мелом на дверях написал конюх. Лет ему было много, в школе учился давно, поэтому написал с ошибкой - «пОлитра».
Старшина роты русский язык очень любил. И отличался отменным чувством юмора. Поэтому ошибку исправил, но по-своему - добавил вторую «л». Все бегали смотреть, где на конюшне «Пол - литра» стоит.
Вот так до сих пор и подкалывают сержанта Виктора Жукова, что ездит он на «полулитровом двигателе» или на «бутылке». А он равнодушен к подшучиваниям.
С кобылой этой ещё со стажировки подружился, когда каждый день в кавалерийской подготовке упражнялся.
Витя совсем не имел опыта верховой езды. Пара покатушек на колхозных лошадках в деревне у дедушки не в счёт. Давно это было и неправда.
Пришёл на первое занятие в манеж. В строй встал со своей кобылой, а его тут же вызывают и говорят, что ездить он сразу самостоятельно не будет.
Сначала по маленькому кругу рядом с тренером, да ещё и на верёвке, которая зовётся кордой. Расстроился парень – маленький что ли? Но быстро понял необходимость этой меры.
Пока лошадь шагом шла, ему нормально сиделось, а как в рысь припустила - тряхнуло.
Вот и решил стажёр сразу катапультироваться. Группироваться при падениях он научился давно, когда ещё борьбой занимался. А тут под ногами мягкий песок, не падение - смех один.
Тренер очень удивилась такому поступку новобранца.
И объясняла, и показывала, а этот «одарённый» в любой непонятной для себя ситуации падает и всё тут!
Ещё и паясничает: упал - упор лёжа принял, отжался. Снова упал - пресс покачал. Упал - вскочил на ноги и присел несколько раз. Вся смена над ним хохочет, а он и рад стараться. Так и получается по 10 - 15 падений за тренировку.
Тренер конечно могла бы весельчака отвести к командиру, доложить и быстро бы прекратилась клоунада.
Но у Любовь Александровны тоже с юмором полный порядок. Устроила стажёру индивидуальную тренировку.... на плацу.
И надо же - больше ни одного падения! Конечно, лететь на асфальт даже при умении группироваться не очень приятно.
С тех пор Витя стал осознанно и серьёзно готовиться к службе. Даже на дополнительные занятия напрашивался.
Пока освоил, как правильно расслаблять поясницу во время езды, думал, что закончится род Жуковых на тряской рыси.
За время стажировки сдружился Витя со своей Палитрой.
Кобыла абсолютно бесстрашная: идёт в огонь, в воду, в толпу футбольных фанатов с трещотками и дудками - настоящий боевой напарник!
Легенды и весёлые истории кавалерийского полка (отрывок)
Автор: KatiaKateika
Колечко, колечко - кольцо. Давно это было давно (©)
Бери ношу по себе, чтоб не падать при ходьбе.
-- Персонаж: авторитет по кличке Круглый. Х/Ф - «Брат» (Цитата)
Верни меня. Сейчас же. У дверей
Схвати за капюшон, рукав, ладони,
Но не пускай в пространство фонарей,
Где мрак и пустота меня догонят.
Верни меня. Сейчас и навсегда.
Соври. Сошлись хотя бы на погоду.
Скажи, что вздорный нрав мой - ерунда.
И в клочья разорви мою свободу.
Верни меня. Пожалуйста. Сейчас.
Пока ещё от пыла не остыли.
Пока не осознали смысла фраз -
Их можно счесть за выстрел холостыми.
Верни меня. Держи меня. Целуй.
Плени меня в кольцо из рук огромных.
Люби меня. Терзай меня. Ревнуй.
И будь со мной, пожалуйста, нескромным.
Верни меня. Прими меня. Согрей.
Не дай мне выйти в ночь и оступиться.
Оставь себе и береги меня, лелей.
Позволь с тобой мне заново родться
Верни. Схвати. Держи. Не отпускай.
Прости, пожалуйста, мне все мои проказы.
Сейчас верни. Иначе никогда не возвращай.
Ведь, уходя, я все мосты сжигаю разом.
Верни меня
Автор: Наталия Севостьянова
Отредактировано Александр 2 (2025-04-29 22:41:14)
Крестьянствующий Лир в сельских орнаментах
Степь.
Буря с громом и молнией. Входят с разных сторон Кент и придворный.
Кент
Эй, кто здесь, кроме бури?
Придворный
Человек,
Как буря неспокойный.
Кент
Я вас знаю.
А где король?
Придворный
Сражается один
С неистовой стихией, заклиная,
Чтоб ветер сдунул землю в океан
Или обрушил океан на землю,
Чтоб мир переменился иль погиб.
Рвёт волосы свои, и буйный ветер
Уносит их, хватая и крутя.
Всем малым миром, скрытым в человеке,
Противится он вихрю и дождю,
Которые сцепились в рукопашной.
В такую ночь, когда не выйдут вон
Медведица, и лев, и волк голодный,
Он мечется с открытой головой
И гибели самой бросает вызов.
Кент
Но кто с ним?
Придворный
Никого. Один лишь шут,
Старающийся шутками развеять
Его тоску.
из пьесы: «Король Лир» Акт III (отрывок)
Поэт: Уильям Шекспир
Янош вздохнул и ещё больше заторопился.
От каждого движения спина болела всё сильнее, словно там кожа стала тесна для костей.
Подумать только, приспичило же детям копнить сено именно сегодня вечером!
Уж такой у них нрав, у этих ребят, выросших без матери: работают они много, но так, как им в голову приходит, по собственному разумению. Янош даже и не заметил, когда они стали выглядеть как взрослые, когда успели вырасти.
Арпад — высокий, всегда с улыбкой на круглом, ещё мальчишеском лице; он во всём понимает толк, словно старый, опытный человек.
Тереза — проворная, коренастая, крепкая, с твёрдой поступью, глаза у неё блестящие, как у кошки, а зубы — крупные и белые.
Янош не знал, когда его дети стали думать по-своему, когда получили право решать те или иные вопросы, когда заняли своё место и в его доме вдовца, и среди сельской молодёжи, и на танцах по воскресеньям в Доме культуры.
Ему казалось, что годы прошли в мелких, повседневных заботах о пахоте, посеве, жатве, покосе, о неделях работы на государственной ферме, о вывозе удобрения на поле или свеклы домой — пока её не затопили дожди.
Он хорошо помнил, как купил и пригнал домой буйволиц, как поставил три улья, как и с какими расходами расширил сарай, — он помнил об этом потому, что подолгу носился с этими мыслями и делал всё волнуясь, с радостью.
Но как выросли его дети — он не помнил.
Как будто лишь теперь, разгружая повозку с сеном, в которой он стоял, он вдруг понял, что у него большие дети, что он с трудом припоминает их детские рожицы и что, кажется, в этом доме нынче распоряжаются они.
Он выругался и со злостью бросил наверх последние охапки сена.
В этом ругательстве было и счастье и досада. «Чёрт возьми, выходит, командуют они! А мне, стало быть, только и остаётся, что стареть!»
Всё ещё недовольный, Янош задал корм свиньям и птице и подоил буйволицу.
«Поглядеть только, до чего дошло, — ворчал он, — я дою, словно баба, кормлю птицу, а она, девка, копнит сено, потому что им охота работать при луне.
Иней падёт, что ли, сейчас, в июле? Дождь польёт? Ведь на небе ни облачка!
Погодите, я вас образумлю, раз уж вы задурили!»
Когда он с полным подойником направился к кухне, уже наступила ночь и в лунном свете во дворе удлинились тени деревьев, раскорячив чёрные ветви и налепив на земле тёмные пятна листвы.
Янош хотел было разжечь плиту, но ему всё так опостылело и взяла такая обида на Терезу, что он поставил молоко на холодную плиту и пошёл поискать в сундуке чистую рубашку.
Может быть, если сменить рубашку, не так будет гореть спина, а молоко, печка, ужин — всем этим займётся дочь, когда придёт, ведь не ночевать же они там собрались.
Сена ещё много, рехнуться надо, чтобы убрать всё за один вечер! У них есть отец, которого надо накормить.
Янош пересёк двор, вошёл в дом и начал ощупью искать спички в шкафу и лампу на гвозде.
Подняв фитиль, он принялся так старательно рыться в сундуке, словно искал там вещь, которую кто-то спрятал.
Распрямившись, чтобы передохнуть, он вдруг испугался. Перед ним, на стене, возник высокий, небритый загорелый человек с большими усами.
Янош стоял перед этим человеком и в страхе глядел на него.
Наконец он вспомнил, как позавчера за ужином Тереза сказала, что хочет принести с чердака графское зеркало.
Сказала и принесла его, бесовка, хотя Янош не ответил тогда ни «да», ни «нет». Конечно, он не сказал бы «нет», потому что возражать было не из-за чего, но ведь отец не должен так быстро говорить и «да».
Зеркало стояло на чердаке давно. В то время, когда Янош получил зеркало, было не до того, чтобы украшать комнату, а потом он и вовсе о нём позабыл, и как-то в голову не приходило взять его с чердака.
Теперь, конечно, Терезе приятно глядеться в зеркало, видеть своё отражение.
Янош заметил, что она и бусы купила, и по воскресеньям ходит в другом платье. Но он не ожидал, что она так быстро перейдёт от слов к делу.
Зеркало — вещь дорогая, красивая, барская, может случиться, они его ещё и разобьют, эти чертенята! Янош знал, что его дети ничего не разбивают, но сейчас ему хотелось сердиться, находить у них недостатки — слишком уж много воли ребята себе взяли!
Сперва Янош долго смотрелся в зеркало. Он сам не помнил, с каких пор не видел себя во весь рост.
По воскресеньям утром, когда он брился, его голова и шея отражались в осколке, перед которым брился и Арпад и причёсывалась Тереза.
Он созерцал с минуту свою отросшую на палец бороду, а потом, когда лицо становилось гладким, считал, что он красив, и был доволен собою. Но теперь он казался иным, и виною этому была не только борода.
Он помнил себя прямым, как свеча, широкоплечим, с густыми волосами.
При свете лампы перед ним стоял человек, знакомый ему, но с которым он давно не виделся, — человек с чуть ссутулившимися плечами, немного сгорбившийся, слегка полысевший, руки у него были жилистые, а на шее кожа сморщилась и отвисла.
«Так-то так, — размышлял Янош, — помолодеть я не помолодел. Что поделаешь? Да я и не брит, и не приодет… Впрочем, что уж там? Дети стали большие, теперь — их время. В воскресенье займусь собой».
Потом он начал рассматривать зеркало. Оно словно потускнело, затянулось дымкой, но всё - таки было красивое, в широкой раме из золотых цветов, большое, как икона в церкви.
И хотя правый верхний угол, который, ещё когда граф давал ему зеркало, был чуть надтреснут, пожелтел и там вилась тонкая, как паутина, царапина, но в зеркале отражалась вся комната, с кроватью, ковриками, полками и лавками.
Василе Войкулеску - Повести и рассказы писателей Румынии
Лучия Деметриус - Зеркало (отрывок)
Зимой и летом - одним цветом или тоже старинная загадка
В августе был у меня Яков Дмитриевич; объезжая округ, он из Перми завернул ко мне и погостил четыре дня. Вполне наш. Это был праздник — добрый человек, неизменно привязанный к нам по старине.
-- Пущин И. И. - «Записки о Пушкине. Письма» (Цитата)
Вижу тройку на дороге,
Брызжет снег из-под копыт,
«Уходи с души тревога», -
Колокольчик тот звенит.
Новый год на тройке мчится.
По старинным деревням,
Ждут - хорошее случится,
В каждом доме, тут и там.
Раньше было интересно,
Развлекались, как везде,
Посиделки, было тесно,
В чьей - нибудь чужой избе.
Тут и пряли, и шутили,
Танцевали до утра,
Девушки стыдливы были,
Парни тоже, хоть, куда.
Перед Рождеством гадали,
Узнавали жениха,
Сапоги в сугроб кидали,
И мохната ли рука,
Что погладит босу ногу,
Или что - нибудь ещё,
А если поцелует в щёку,
То, уж, это было всё…
В старину
Автор: Любовь Здорова
Братцы, нашему царю показали фигу - Умрём, как один ! (©)
Не принимайте на свой счёт
Обидные слова, сорвавшиеся с уст,
И так друзей наперечёт,
А список претендентов пуст.
Сказал, конечно, не со зла –
Так, выговориться захотелось.
Метель свирепая мела,
И что мне дома не сиделось?!..
Пришёл, погодой недовольный,
Стал сетовать на горемычную жизнь,
И слово за слово, невольно,
Слова те сорвались…
Не принимайте на свой счёт
Автор: Юрий Борисов
Глава IX (фрагмент)
Я слоняюсь без дела до того утра, когда наши прибывают с передовых, с серыми лицами, грязные, злые и мрачные.
Взбираюсь на грузовик и расталкиваю приехавших, ищу глазами лица друзей, — вон там Тьяден, вот сморкается Мюллер, а вот и Кат с Кроппом.
Мы набиваем наши тюфяки соломой и укладываем их рядом друг с другом.
Глядя на товарищей, я чувствую себя виноватым перед ними, хотя у меня нет никаких причин для этого.
Перед сном я достаю остатки картофельных лепёшек и повидло, — надо же, чтобы и товарищи хоть чем - нибудь воспользовались.
Две лепёшки немного заплесневели, но их ещё можно есть. Их я беру себе, а те, что посвежее, отдаю Кату и Кроппу.
Кат жуёт лепешку и спрашивает:
— Небось мамашины? Я киваю.
— Вкусные, — говорит он, — домашние всегда сразу отличишь.
Ещё немного, и я бы заплакал. Я сам себя не узнаю. Но ничего, здесь мне скоро станет легче, — с Катом, с Альбертом и со всеми другими. Здесь я на своём месте.
— Тебе повезло, — шепчет Кропп, когда мы засыпаем, — говорят, нас отправят в Россию.
— В Россию? Ведь там война уже кончилась.
Вдалеке грохочет фронт. Стены барака дребезжат.
В полку усердно наводят чистоту и порядок. Начальство помешалось на смотрах. Нас инспектируют по всем статьям. Рваные вещи заменяют исправными.
Мне удаётся отхватить совершенно новенький мундир, а Кат — Кат, конечно, раздобыл себе полный комплект обмундирования.
Ходит слух, будто бы скоро будет мир, но гораздо правдоподобнее другая версия — что нас повезут в Россию.
Однако зачем нам в Россию хорошее обмундирование?
Наконец просачивается весть о том, что к нам на смотр едет кайзер. Вот почему нам так часто устраивают смотры и поверки.
Целую неделю нам кажется, что мы снова попали в казарму для новобранцев, — так нас замучили работой и строевыми учениями.
Все ходят нервные и злые, потому что мы не любим, когда нас чрезмерно донимают чисткой и уборкой, а уж шагистика нам и подавно не по нутру. Всё это озлобляет солдата ещё больше, чем окопная жизнь.
Наконец наступают торжественные минуты.
Мы стоим навытяжку, и перед строем появляется кайзер.
Нас разбирает любопытство: какой он из себя?
Он обходит фронт, и я чувствую, что я в общем несколько разочарован: по портретам я его представлял себе иначе, — выше ростом и величественнее, а главное, он должен говорить другим, громовым голосом.
Он раздаёт «железные кресты» и время от времени обращается с вопросом к кому - нибудь из солдат. Затем мы расходимся.
После смотра мы начинаем беседу. Тьяден говорит с удивлением:
— Так это, значит, самое что ни на есть высшее лицо? Выходит, перед ним все должны стоять руки по швам, решительно все! — Он соображает. Значит, и Гинденбург тоже должен стоять перед ним руки по швам, а?
— А как же! — подтверждает Кат.
Но Тьядену этого мало. Подумав с минуту, он спрашивает:
— А король? Он что, тоже должен стоять перед кайзером руки по швам?
Этого никто в точности не знает, но нам кажется, что вряд ли это так, — и тот и другой стоят уже настолько высоко, что брать руки по швам между ними, конечно, не принято.
— И что за чушь тебе в голову лезет? — говорит Кат. — Важно то, что сам-то ты вечно стоишь руки по швам.
Но Тьяден совершенно загипнотизирован. Его обычно бедная фантазия заработала на полный ход.
— Послушай, — заявляет он, — я просто понять не могу, неужели же кайзер тоже ходит в уборную, точь - в - точь как я?
— Да, уж в этом можешь не сомневаться, — хохочет Кропп.
— Смотри, Тьяден, — добавляет Кат, — я вижу, у тебя уже дважды два получается свиной хрящик, а под черепом у тебя вошки завелись, сходи-ка ты сам в уборную, да побыстрей, чтоб в голове у тебя прояснилось и чтоб ты не рассуждал как грудной младенец.
Тьяден исчезает.
— Но что я всё - таки хотел бы узнать, — говорит Альберт, — так это вот что: началась бы война или не началась, если бы кайзер сказал «нет»?
— Я уверен, что войны не было бы, — вставляю я, — ведь он, говорят, сначала вовсе не хотел её.
— Ну пусть не он один, пусть двадцать — тридцать человек во всём мире сказали бы «нет», — может быть, тогда её всё же не было бы?
— Пожалуй что так, — соглашаюсь я, — но ведь они-то как раз хотели, чтоб она была.
— Странно всё - таки, как подумаешь, — продолжает Кропп, — ведь зачем мы здесь? Чтобы защищать своё отечество. Но ведь французы тоже находятся здесь для того, чтобы защищать своё отечество. Так кто же прав?
— Может быть, и мы, и они, — говорю я, хотя в глубине души и сам этому не верю.
— Ну, допустим, что так, — замечает Альберт, и я вижу, что он хочет прижать меня к стенке, — однако наши профессора, и пасторы, и газеты утверждают, что правы только мы (будем надеяться, что так оно и есть), а в то же время их профессора, и пасторы, и газеты утверждают, что правы только они. Так вот, в чём же тут дело?
— Это я не знаю, — говорю я, — ясно только то, что война идёт и с каждым днём в неё вступают всё новые страны.
Тут снова появляется Тьяден. Он всё так же взбудоражен и сразу же вновь включается в разговор: теперь его интересует, отчего вообще возникают войны.
— Чаще всего от того, что одна страна наносит другой тяжкое оскорбление, — отвечает Альберт довольно самоуверенным тоном.
Но Тьяден прикидывается простачком:
— Страна? Ничего не понимаю. Ведь не может же гора в Германии оскорбить гору во Франции. Или, скажем, река, или лес, или пшеничное поле.
— Ты в самом деле такой олух или только притворяешься? — ворчит Кропп. — Я же не то хотел сказать. Один народ наносит оскорбление другому…
— Тогда мне здесь делать нечего, — отвечает Тьяден, — меня никто не оскорблял.
— Поди объясни что - нибудь такому дурню, как ты, — раздражённо говорит Альберт, — тут ведь дело не в тебе и не в твоей деревне.
— А раз так, значит мне сам бог велел вертаться до дому, — настаивает Тьяден, и все смеются.
— Эх ты, Тьяден, народ тут надо понимать как нечто целое, то есть государство! — восклицает Мюллер.
— Государство, государство! — Хитро сощурившись, Тьяден прищёлкивает пальцами. — Полевая жандармерия, полиция, налоги — вот что такое ваше государство. Если ты про это толкуешь, благодарю покорно!
— Вот это верно, Тьяден, — говорит Кат, — наконец-то ты говоришь дельные вещи. Государство и родина — это и в самом деле далеко не одно и то же.
— Но всё - таки одно с другим связано, — размышляет Кропп: — родины без государства не бывает.
— Правильно, но ты не забывай о том, что почти все мы простые люди. Да ведь и во Франции большинство составляют рабочие, ремесленники, мелкие служащие. Теперь возьми какого - нибудь французского слесаря или сапожника. С чего бы ему нападать на нас? Нет, это всё правительства выдумывают. Я вот сроду ни одного француза не видал, пока не попал сюда, и с большинством французов дело обстоит точно так же, как с нами. Как здесь нашего брата не спрашивают, так и у них.
— Так отчего же всё - таки бывают войны? — спрашивает Тьяден.
Кат пожимает плечами:
— Значит, есть люди, которым война идёт на пользу.
— Ну уж только не мне, — ухмыляется Тьяден.
— Конечно, не тебе и не одному из нас.
— Так кому же тогда? — допытывается Тьяден. — Ведь кайзеру от неё тоже пользы мало. У него ж и так есть всё, что ему надо.
— Не говори, — возражает Кат, — войны он до сих пор ещё не вёл. А всякому приличному кайзеру нужна по меньшей мере одна война, а то он не прославится. Загляни-ка в свои школьные учебники.
— Генералам война тоже приносит славу, — говорит Детеринг.
— А как же, о них даже больше трубят, чем о монархах, — подтверждает Кат.
— Наверно, за ними стоят другие люди, которые на войне нажиться хотят, — басит Детеринг.
— Мне думается, это скорее что-то вроде лихорадки, — говорит Альберт. — Никто как будто бы и не хочет, а смотришь, — она уж тут как тут. Мы войны не хотим, другие утверждают то же самое, и всё - таки чуть не весь мир в неё впутался.
— А всё же у них врут больше, чем у нас, — возражаю я. — Вы только вспомните, какие листовки мы находили у пленных, — там ведь было написано, что мы поедаем бельгийских детей. Им бы следовало вздёрнуть того, кто у них пишет это. Вот где подлинные-то виновники!
Мюллер встаёт:
— Во всяком случае, лучше, что война идёт здесь, а не в Германии. Взгляните-ка на воронки!
— Это верно, — неожиданно поддерживает его не кто иной, как Тьяден...
из романа Эриха Марии Ремарка - «На Западном фронте без перемен»
Вы здесь » Технические процессы театра «Вторые подмостки» » Техническое искусство » Лайт версия