Вечно юная бабушка

Свет дня не люблю – в нём всё обжигает.
В нем город похож на большой муравейник.
Палящий асфальт в окружении зданий,
Поэтому здесь возгораются тени.

Мне ближе, милей – речная прохлада,
Ведомая вдаль электрическим солнцем.
Она меня манит, её я вдыхаю…
И не выдыхаю вечером томным.

Мне нравится в путь выходить за звездой,
Не зная, куда же она приведёт,
Вернуться обратно с рассветом домой,
И слушать, как город поёт мимо нот.

Уснуть и забыться в царстве Морфея,
Нестись далеко от тяжести дня…
Где вьется лоза и красивые звери,
И нимфа лесная, что любит меня.

                                      Автор: Александр Бутрин

Надя.

Не знаю, что мы бы все делали без неё. Пропали бы, наверное. Легли бы всей своей молодецкой компанией ни за хвост собачий. На нашем участке прорвали бы фронт, зашли в тыл к обороняющейся гвардии, размолотили бы там всё в пух и прах. И всё, конец настал бы в ту же секунду революционному Городу. «От того что в кузне не было гвоздя…». От того, что не было в нужное время в нужном месте одной красивой и доброй девушки. Нет, не девушки даже. Женщины. Девушки сидят в тёплых кофейнях и строят глазки проходящим мимо красавчикам в стильных пальто и с ухоженными причёсками.

Нас же красавчиками сложно было назвать. Потные, чумазые, небритые, все в пороховой гари, с замёрзшими соплями на лице и трёхэтажным матом на устах. Ни разу не идеал мужской красоты, я знаю. Даже пальто не было. Впрочем, нам, собственно, и не до этого было вообще. Не до ненужного и лишнего лоска. Все наши смутные и тревожные мысли занимали жизненно важные размышления, о том, как бы цинк лишний раздобыть или у кого бы сигаретку стрельнуть. Но она нас всё равно любила. Надя, в смысле.

Медсестричка, записалась помогать раненым ещё в первые дни революции. Кажется, у неё кто-то был. Но не скажу точно. Она не распространялась об этом, да мы и не спрашивали. Нам было ни к чему знать. О том, чтобы воспринимать её как объект сексуальных фантазий ребята нашей роты даже не думали. А за косой взгляд в её сторону любой рисковал получить в зубы.

Маленькая, почти миниатюрная девушка, очень молоденькая, даже младше меня. Лет восемнадцать можно ещё дать, больше – точно нет. Милейшая девочка, в метре и шестидесяти сантиметрах её невысокого роста скопилось столько милосердия, столько материнской любви и заботы, что хватило бы не только на всю нашу гвардию, но и вообще на все армии всей земли. Юное создание, которое больше всего напоминала мне бабушку. Да, бабушку. Такую старенькую, кругленькую, почти карикатурную. Ту самую, из старого стихотворения, которая «танкисту-внуку достала папирос» (*). Гордая этим своим таким маленьким и одновременно таким большим приобретением, цепляющаяся, проездом в прифронтовом жёлтом трамвае, своими цепкими, нежными и сморщенными пальцами за эти двадцать табачных цилиндриков.

Просто потому что сейчас в тех цилиндриках – вся возможная материнская любовь, что есть в этом мире. И этот светоч, единственный светоч во всём густом военном мраке, она обязана донести. Донести несмотря на убаюкивающий, ядовито - спокойный стук колёс. Донести, несмотря на скудный паёк и постоянные бомбёжки. Донести, потому что именно на этой концентрированной любви и держится весь фронт. Весь, до единого солдата, до последнего патрона. И не важно, в чём это любовь выражается: в горьком табачном дыме, который выпустит, довольно морщась, внучок, стоя рядом с трещащим и нетерпеливым танком, или в нежном, почти забытом прикосновении ротной медсестры, которая за все эти грозные дни действительно стала тебе сестрой. Не по крови пусть. По любви.

Она прошла вместе с нами все те бури и грозы, все те адские котлы, в которых мы, по зову долга, были вынуждены вариться, одаряя каждого из нас вниманием и милосердием в равной мере, сколько ей позволяли её такие скромные и такие безграничные возможности. И при этом не забываем о бесконечных перевязках, шинах и инъекциях адреналина. Она же была медсестрой, в конце концов. Врачевателем, в первую очередь, тел, а не душ. Впрочем, Надя успешно совмещала эти две почти несвязанные между собой профессии. Она была подобна той, старой и ветхой семейной иконе, которую передают из поколения в поколение. Икона эта стоит углу, пылится, мешается и вообще всех сильно бесит. Вот только всё равно, из пожара выносят именно этот святой образ, жертвуя и деньгами, и документами.

Также и с Надей. Были в нашей роте и капитан, и полевая кухня и арсенал. Но всё равно, во время каждой атаки мы упорнее всего защищали именно лазарет. И я клянусь, чем ближе враги подбирались к огромному шатру с красным крестом на боку, неизменно пахнущему антисептиком и кровью, тем мы яростнее дрались, и тем ярче светился благородный гнев в наших глазах. Так мы платили за ту любовь, что эта милая и бескорыстная девочка дарила нам. Мало того, эта плата, что тогда, что сейчас, нам всем казалась недостаточной. Просто потому что одно - единственное ласковое прикосновение женской ладони стоит сотни вражеских трупов, две тысячи пройденных километров в полной выкладке, четыре безнадёжные обороны и три отчаянные атаки. А может быть и больше…

                                                                                                                                                                                                  «Надя» (Избранное)
                                                                                                                                                                                        Автор: Дмитрий Матвейчук
________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

(*) из старого стихотворения, которая «танкисту-внуку достала папирос» - Ссылка на стихотворение поэтессы Веры Ибнер (1890 - 1972) "Трамвай идёт на фронт". Ниже приводится отрывок из данного стихотворения:

Трамвай идёт к заставе,
Трамвай идёт на фронт.
Фанера вместо стекол,
Но это ничего,
И граждане потоком
Вливаются в него.
Немолодой рабочий –
Он едет на завод,
Который дни и ночи
Оружие куёт.
Старушку убаюкал
Ритмичный шум колёс:
Она танкисту - внуку
Достала папирос.