Я встретил девушку, очень умную, Мне так хотелось её обнять. Я её встретил, такую юную И так боялся её терять. Я в этой девушке встретил счастье, Я наконец-то обрёл покой. И её маленьких рук, запястья, Я не касался своей рукой.
Я встретил девушку (Отрывок) Автор: Дмитрий Горбунков
Милая девочка в лёгоньком платье, С волшебной улыбкой, в глазах огонёк. Украдкой нашепчет, тихонько обнимет И вот уже творчество к небу зовёт. К поэтам приходишь в волшебном тумане, В лучинках рассвета на крыльях зари. Как трепетный ветер разбудит сознание, Вновь в творчестве ты зажигаешь огни. Ты в дУши поэтам несёшь вдохновение, Приходишь украдкой когда и не ждёшь. Бывает так просишь, приди ж озарение, А ты же проказница, ни как не идёшь. Ты девочка милая, Бога создание! Обходишь ленивых, бежишь от скупых! Талант раздаешь и приносишь страдания, И в сказку уносишь на крыльях своих!
Милая девочка Муза! (Отрывок) Автор: Казаков Игорь
Никого не хотелось мне видеть в упор – опостылели страсти - мордасти, потому и решил я: построю забор, назову его Изгородь Счастья. Мне работа далась без особых проблем: возносилась постройка до неба. Я ослеп в темноте. Стал до пошлости нем, хоть и прежде оратором не был.
Так, укрывшись, сидел день-деньской, как бирюк, сам себя обожал и лелеял, но однажды почувствовал: я не горю, а сырой головешкою тлею. Не случилось мне в гении выйти легко на покое, да пище домашней, и кренился эпохи моей Частокол над землёй, как Пизанская Башня. А вокруг ни ушей, чтоб услышать, ни глаз, чтоб увидеть, ни рук для участья…
Я прозрел! Угольком, что в душе не погас, я поджёг свою Изгородь Счастья. Не припомню, как долго я шёл через боль, как стоптал до мозолей подошвы, как орал от восторга при встрече любой даже с малознакомой мне кошкой. Я и ведать не ведал, как мир мой далёк – путь обратный лишь с Верой кончался, но дополз, и у Входа Надежды прилёг, и в Калитку Любви постучался…
«ДАРЮ ТЕБЕ» Автор: Александр Николаевич Колесников
Старший сын Черновых, Алёша, был моим ровесником. Когда-то, совсем ещё детьми, мы играли с ним в бадминтон и бегали под железнодорожный мост собирать пиявок. Он был неулыбчивый, малообщительный и некрасивый мальчик с длинным плоским носом, глубоко посаженными тёмными глазами, острым выдающимся подбородком и коротко стриженной курчавой головой. Родители наши общались по -соседски, но не дружили и в гости друг к другу никогда не ходили. Встречаясь, мы здоровались, и только.
В один из тех дней я снова отправилась на прогулку. Над рекой стянулся плотный белесый туман, моросил мелкий дождь, временами расходился холодный порывистый ветер. Небо от горизонта до горизонта нависало над землей перезревшими сизыми виноградными кистями. Несмотря на промозглую погоду и неумолимо промокающую куртку, я упорно шла к полуразрушенному коровнику, стоявшему на краю колхозного поля между заливными лугами и лесом. Там можно было укрыться от дождя.
Вдруг меня окликнули. Я обернулась и увидела вдалеке человека на велосипеде. Он был в чёрной куртке и затянутом на голове капюшоне. Сквозь дождь и хмарь я всматривалась в приближающийся силуэт, пока, наконец, не узнала в нем соседа Алёшу. Он остановился и, не слезая с велосипеда, спросил:
- Ты в лес? - Нет, в коровник, - ответила я и показала рукой на посеревший и покосившийся сарай вдалеке. - А ты? - Меня за сабельником послали. Только я не знаю, как он выглядит и где его искать, - хмыкнул Алёша, слез с велосипеда и, ведя его за руль, пошел рядом со мной. - Он на землянику похож, только крупнее. Как же тебя послали, раз ты его никогда не видел? - Ну, мне в общем объяснили... - Поди туда - не знаю куда, принеси то - не знаю что, - я засмеялась и украдкой взглянула на него: он хмуро смотрел себе под ноги. - Ты в школу ходишь? - решила я переменить тему. - Ни разу тебя на станции не видела. - Нет. Я не пошёл в десятый. - И куда теперь? В техникум? - Нет. Никуда, - как-то задумчиво произнёс он. - А я после школы пойду в текстильный. На дизайнера, - зачем-то с гордостью сообщила я.
Он ничего не ответил, и я замолчала. Мы шли среди полегших волнами трав и пустых кустов, хлюпая сапогами в воде, заполнившей широкую, проложенную телегой или «уазиком» тропу. Дождь постепенно робел и накрапывал всё более нерешительно, небо вдали немного прояснилось и посветлело. Угрюмое молчание моего спутника будило во мне любопытство и что-то ещё, очень похожее на ехидство.
- Кем же ты тогда будешь, если дальше учиться не хочешь? - Я буду поэтом, - тихо, но твёрдо ответил он. - Ты что, стихи пишешь? - я довольно глупо хихикнула, но тут же сделала серьёзное лицо.
Алёша остановился и внимательно посмотрел на меня.
- Нет, стихов я не пишу. Впрочем, для поэта это вовсе не обязательно, - в голосе его прозвучали нотки высокомерия. Мы пошли дальше. - Как это? А что же тогда «обязательно»? - как можно язвительней поинтересовалась я. - Обязательно - чувствовать. - Чувствовать что? - Красоту. Поэт должен чувствовать красоту. - Красоту чего? - Всего. - И ты чувствуешь? - Я чувствую. - Ну, допустим. Но почему именно поэт, а не художник или музыкант? Ты стихи, что ли, любишь? - Да нет, - Алёша вздохнул, развязал одной рукой и стянул с головы насквозь промокший капюшон, дождь кончился. - То есть, люблю, но... Понимаешь, это как бы все в одном: линии, цвета, запахи, звуки, ощущения... Вот я смотрю вокруг, - он действительно поднял голову и огляделся, - и слышу какую-то музыку. В падающих листьях, в капающем дожде, в плывущих облаках... Тут и ритм, и созвучия, и живопись, и мелодия... И смысл. Словом, поэзия. - И что же это за музыка, которую ты слышишь? Напеть можешь? - Сейчас попробую, - Алёша, прикрыв глаза, стал мычать себе под нос какую-то до боли знакомую мелодию. - Так это же Бетховен! - возмущённо воскликнула я, - Это же... Сейчас скажу... Ну, как ее... Тадам-тадам-тадам-та-да-да... «К Элизе»! - Правда? Не знал, честное слово, - он лукаво улыбнулся. - Значит, Бетховен тоже поэт. - Да, но он красоту выражал в музыке, а ты-то что с ней собираешься делать? За это же деньги не платят - за чувства? - Буду плотничать. Я умею. - Ага, были у нас крестьянские поэты, были пролетарские, а ты будешь поэт от ремесленного цеха, ха-ха! А что, в молотке или рубанке тоже красота? Тоже поэзия? - я чувствовала, что меня понесло, но не могла остановиться. - Своего рода, - процедил Алёша и презрительно ухмыльнулся, даже не посмотрев в мою сторону...
Мы дошли до коровника, где дорожка разбегалась на две тропинки: одна - к лесу, а другая - к асфальтовой дороге, чернеющей далеко за колхозными полями и убегающей в направлении райцентра.
- Знаешь, ты к старице съезди, - примирительно посоветовала я ему на прощанье, - там сабельник точно есть, я летом видела. - Ладно, - Алёша сел на велосипед, готовый тронуться в путь. - Подожди, - вдруг крикнула я, раздосадованная непонятно чем, - а... во мне есть... красота?
Я смотрела на него с нескрываемой издёвкой и, в то же время, с замирающим сердцем. Мне почему-то хотелось вывести его из себя, чтобы он рассердился и вспылил, ответил мне какой-нибудь грубостью. Алёша бросил велосипед на землю и медленно подошёл ко мне. Он глядел на меня странно - развязно, с вызовом.
- Конечно, есть. Только мне кажется, ты гораздо красивее, когда выглядишь по-другому. - Как? - глядя, в его наглые глаза, я внезапно почувствовала себя неуверенной, неказистой и страшненькой. - Вот так, - ответил он и со всей силы толкнул меня в траву.
Я упала навзничь, распростав руки и пытаясь уцепиться за воздух. Голова моя больно ударилась о болотную кочку. Алёша засмеялся.
- Придурок! Псих ненормальный! - закричала я, но он уже вскочил на свой велосипед и не спеша покатил к лесу.
На следующий день Алёша пришёл к нам с ведром яблок - мол, родители велели угостить соседей. Мама, понятное дело, приняла его с распростёртыми объятьями и усадила пить чай с вареньем. Я не стала садиться с ними за стол, а устроилась с книжкой в кресле у окна, слушая их разговор и тайком подглядывая за ним.
Ну вот ОЛЛИ и больнице с тяжёлым заболеванием почек. Будем стараться спасти левую почку от удаления. И вообще, это нормально, что бы устраивать за то, что просто делал то, что я всегда делаю. У людей в жизни всякое может случится. Может кто то потеряет работу. И что за иллюстрацию возможного события, теперь отрубят руки? Кто -то разведётся (глаза бы мои на тебя не смотрели) - выколят глаза? Как работать после случившегося с этим человеком? Иллюстрация должна быть объективной, по крайне мере иллюстратор должен это так внутри себя ощущать. А здесь... Чёрный свинец опускается на меня, только об одном упоминании этой личности. Вопросы. Ну а пока лечимся. И пытаемся спасти.
Троллейбусные сказки: Сказка про постоянно выпрашивающих
Медвежья озёра, тоже разными бывают
Сел в троллейбус мальчик Ваня, Рублики звенят в кармане, Их на школьные обеды Папа дал и на билеты.
Только Ване захотелось, Вот ведь взял же где-то смелость, Без билета ехать, тайно, То, конечно, чрезвычайно.
Да не знал он: контролёры Вредных колдунов дублёры.
Что одним лишь только взглядом Пробуравят, будто ядом Обольют... Большие ушки Прорастут вдруг на макушке...
Вот и Ваня не заметил, Как кондуктор хитро встретил Безбилетного парнишку, Добряка, не шалунишку.
...Из троллейбуса украдкой Спрыгнул Зайчик. Всё ль в порядке?
Взял же где-то смелость Автор: Татьяна Красюк
Жил старик со старухою; пошёл в лес дрова рубить. Сыскал старое дерево, поднял топор и стал рубить. Говорит ему дерево: «Не руби меня, мужичок! Что тебе надо, всё сделаю». — «Ну, сделай, чтобы я богат был». — «Ладно; ступай домой, всего у тебя вдоволь будет». Воротился старик домой — изба новая, словно чаша полная, денег куры не клюют, хлеба на десятки лет хватит, а что коров, лошадей, овец — в три дня не сосчитать! «Ах, старик, откуда все это?» — спрашивает старуха. «Да вот, жена, я такое дерево нашёл — что ни пожелай, то и сделает».
Пожили с месяц; приелось старухе богатое житье, говорит старику: «Хоть живём мы богато, да что в этом толку, коли люди нас не почитают! Захочет бурмистр, и тебя и меня на работу погонит; а придерётся, так и палками накажет. Ступай к дереву, проси, чтоб ты бурмистром был». Взял старик топор, пошёл к дереву и хочет под самый корень рубить, «Что тебе надо?» — спрашивает дерево. «Сделай, чтобы я бурмистром был». — «Хорошо, ступай с богом!»
Воротился домой, а его уж давно солдаты дожидают: «Где ты, — закричали, — старый чёрт, шатаешься? Отводи скорей нам квартиру, да чтоб хорошая была. Ну-ну, поворачивайся!» А сами тесаками его по горбу да по горбу. Видит старуха, что и бурмистру не всегда честь, и говорит старику: «Что за корысть быть бурмистровой женою! Вот тебя солдаты прибили, а уж о барине и говорить нечего: что захочет, то и сделает. Ступай-ка ты к дереву да проси, чтоб сделало тебя барином, а меня барыней».
Взял старик топор, пошел к дереву, хочет опять рубить; дерево спрашивает: «Что тебе надо, старичок?» — «Сделай меня барином, а старуху барыней». — «Хорошо, ступай с богом!» Пожила старуха в барстве, захотелось ей большего, говорит старику: «Что за корысть, что я барыня! Вот кабы ты был полковником, а я полковницей — иное дело, все бы нам завидовали».
Погнала старика снова к дереву; взял он топор, пришёл и собирается рубить. Спрашивает его дерево: «Что тебе надобно?» — «Сделай меня полковником, а старуху полковницей». — «Хорошо, ступай с богом!» Воротился старик домой, а его полковником пожаловали.
Прошло несколько времени, говорит ему старуха: «Велико ли дело — полковник! Генерал захочет, под арест посадит. Ступай к дереву, проси, чтобы сделало тебя генералом, а меня генеральшею». Пошёл старик к дереву, хочет топором рубить. «Что тебе надобно?» — спрашивает дерево. «Сделай меня генералом, а старуху генеральшею». — «Хорошо, иди с богом!» Воротился старик домой, а его в генералы произвели.
Опять прошло несколько времени, наскучило старухе быть генеральшею, говорит она старику: «Велико ли дело — генерал! Государь захочет, в Сибирь сошлёт. Ступай к дереву, проси, чтобы сделало тебя царем, а меня царицею». Пришёл старик к дереву, хочет топором рубить. «Что тебе надобно?» — спрашивает дерево. «Сделай меня царем, а старуху царицею». — «Хорошо, иди с богом!» Воротился старик домой, а за ним уж послы приехали: «Государь-де помер, тебя на его место выбрали».
Не много пришлось старику со старухой нацарствовать; показалось старухе мало быть царицею, позвала старика и говорит ему: «Велико ли дело — царь! Бог захочет, смерть нашлёт, и запрячут тебя в сырую землю. Ступай-ка ты к дереву да проси, чтобы сделало нас богами».
Пошёл старик к дереву. Как услыхало оно эти безумные речи, зашумело листьями и в ответ старику молвило: «Будь же ты медведем, а твоя жена медведицей». В ту ж минуту старик обратился медведем, а старуха медведицей, и побежали в лес.
Да, друзья, Матрица она действительно такая Матрица. Прогулялся и тут же получил подсказку, что действительно зарегистрироваться в Музее Поддельных Гос. Услуг можно. Раз регистрироваться нельзя. Вот такая штука. Думаю, что парень из поликлиники с анализами. С хорошими анализами )) . Это подтвердит.
Если спросят меня, где взяла Я такого мальчишку сладкого Я отвечу, что угнала Как чужую машину "девятку" я Угнала у всех на виду Так открыто, что обалдели все Ни за что, ты имей в виду Не верну тебя бывшей владелице !
Я ждала тебя, так ждала Ты был мечтою моей хрустальною Угнала тебя, угнала Ну и что же тут криминального ? Я ждала тебя, так ждала Ты был мечтою моей хрустальною Угнала тебя, угнала Ну и что же тут криминального ?
Угонщица (Отрывок) Исполнитель: Ирина Аллегрова
Бабушка шила цыганскую юбку.
То и дело она принималась разглядывать её, держа на отлёте, иногда прикладывала на секунду к талии Кристи и опять продолжала сборить огромный кашемировый платок, который обычно лежал наброшенный на пианино. Кристи слонялась по комнате, смотрела на худые, проворно снующие над шитьём бабушкины руки. Руки у бабушки были не женские – маленькие, с тонкими пальцами, – а широкие, натруженные…
Замечательный получится костюм, хоть и шьют его дома; впрочем, ей - то хорошо, её бабушка в молодости была портнихой. Тетя Ева не разрешила брать костюмы напрокат. А только Анико всё равно достала какое - то расчудесное платье из костюмерной – уж такая она, эта Анико. Даже зеркальце не одно с собой носит, а сразу два…
Четыре часа. Начало в пять. Рэка нарядится трубочистом, Бажа – слоном, Цинеге – птицей, у неё и перышки и крылья будут, настоящая птичка - синичка… А вот Кристи никому не сказала, в каком она будет костюме. Никому! Это тайна.
Ещё в прошлом году невозможно было даже представить себе: она, Кристи, – и вдруг на балу! И не в том дело, что бабушка не пустила бы, – ей самой не хотелось! Но в этом, нынешнем, году всё по - другому. Нынче и вечером солнце словно бы не заходит, так и светит всю ночь напролёт, а ты всё прислушиваешься: не близится ли то чудесное, то радостное, о чём мечтаешь?
Какой год!
Она могла бы одеться фоторепортёром – с фотоаппаратом через плечо, в мальчишечьем костюме, – но тогда её сразу узнали бы, потому что во всем классе только у неё отец фотограф.
«Может, оденешься солдатом?» – сказала Бажа и подмигнула. Бажа на неё не сердится. Кристи – солдатом! После той истории с докладом о мире…
Нет, ни фотографом, ни солдатом – никем, чей облик как - то связывается с её персоной! Самое лучшее в маскараде – это то, что можно выскочить из собственной кожи, стать другой, совсем другой, чем ты есть на самом деле.
Кристи повернулась на каблуках, руки поплыли в воздухе. Ой, как хочется потанцевать!… И с мальчиками тоже, если они наберутся храбрости и пригласят, хотя с ними – это не настоящее. Когда танцуешь с мальчиком, нужно все время следить за собой, помнить о волосах, о ногах, о том, как смеёшься, обо всём; если же отплясываешь с подружкой, так и сбиться с ноги не беда, и задеть кого-нибудь по щиколотке ненароком не такой уж позор, и вообще не нужно непременно быть привлекательной.
Но самое лучшее в маскараде, конечно, не танцы, а то, что можно несколько часов кряду представляться кем - то другим, не тем, что ты есть, – будто тебя околдовали и ты вдруг стала всем чужой, незнакомой…
Забытые храмы, сады и домишки. Пестреет базар у ворот в городишке. А в центре над всеми нависла громада. Сияет на солнце её колоннада. Там стража на башнях и флаги с узором, Суровые воины ходят дозором. Зубчатые стены ту крепость хранят, Впускать любопытных они не ходят. Народ же о том потихонечку бает, Что в замке высоком Иштар обитает. Богиня Инанна, ей имя другое. Звезда - её символ и небо ночное. Богиня любви, плодородия и распрей. Нет девы чудесней и в гневе ужасней. Вольна и прекрасна богиня Иштар. Любовь её сладость и сердца пожар. Мужчину любить до безумия заставит. Наскучит он ей - и любить перестанет. Тогда же любовника дни сочтены, Найдут его утром у древней стены. Несчастную жертву жрецы с песнопением Кладут на алтарь по её повелению. Обряд завершён, жизнь по капле пролита. Хвалебную песню поёт громко свита.
Казалось бы, вынесенный в заголовок вопрос чисто риторический. Ну кем ещё может быть пастор, как не пастором! Но тем не менее не спешите сразу же отвечать на него. Давайте сначала задумаемся над значением слова «пастор». Здесь вроде бы все тоже ясно — это священник протестантской (лютеранской, евангелической, кальвинистской и т. п.) церкви. В православной церкви священника именуют батюшка, отче, отец; в католической — ксендз (в Польше), кюре или падре. И со Шлагом тоже нет вроде бы вопросов: он священник, настоятель храма в Берлине — а это протестантский город (хотя в нём, конечно, были и католические и православные храмы). Но вот идёт 4 - я серия «Семнадцати мгновений весны» и камера заботливо фиксирует обложку следственного дела, на которой чёрным по белому написано:
Дело на Шлага Фрица католического священника дата ареста 23/VI — 1944 обвиняется в антигосударственной деятельности и покушении на фюрера.
И ведь никто из зрителей на это внимания не обращает (честно говоря, я и сам лишь недавно заметил этот казус)! Но ведь тогда получается, что столь любимый нами Шлаг в исполнении Ростислава Плятта является «католическим пастором», то есть «католическим протестантским (!) священником». Эти Слова несочетаемы, так же как «православный ксендз», «иудейский муфтий» или «протестантский раввин». То есть для нас несочетаемы, а для авторов фильма — пожалуйста. Можно предположить, что в атеистические 70 - е советские люди (в том числе и создатели фильма) совершенно не понимали различия между христианскими церквами, хотя подобные допуски кажутся несколько Затянутыми. Тем более что в самом романе Юлиана Семёнова ни одного упоминания о принадлежности пастора к католической церкви нет, хотя в дальнейшем Семёнов (который обозначен в фильме как автор сценария) явно запутался, что и привело в конце концов к возникновению мифического существа по имени «католический пастор». Но, может быть, слово «пастор» было употреблено только в качестве синонима слова «священник»? К сожалению, на это надо дать отрицательный ответ, что подтверждается хотя бы видеорядом:
— во 2-й серии, в сцене, когда Клауса собираются забросить к пастору, сотрудник СД сообщает Штирлицу, что пастора нет дома и он в кирхе, играет на органе. Но кирха — это именно протестантская церковь, католический храм везде называется костёлом. Тем более что затем показывают храм, который совершенно однозначно является именно кирхой, а не костёлом или православной церковью; — в 4-й серии, сразу после показа обложки дела, Холтофф листает дело пастора Шлага. Голос за кадром сообщает, что там «доносы от двух прихожан кирхи». Далее же показана фотография Шлага с «бывшим министром» Краузе, и на ней Шлаг в долгополом сюртуке с белым воротничком и брюках. Именно так и ходят протестантские пасторы, католические же священники даже вне церкви носят сутаны (а православные — рясы). Причём носят в обязательном порядке, и никаких исключений не предусмотрено; — в 9-й серии во время встречи с кюре (именно с кюре — он так и назван в титрах) — представителем Ватикана в Швейцарии — пастор опять - таки одет в сюртук с белым воротничком, а вот кюре (а позже и его сотрудник) носят, как ими положено, сутану (к этой сцене мы еще вернемся несколько позже); — в 12-й серии Шлаг идёт по Берну опять - таки в сюртуке с белым воротничком и брюках, в этой сцене его одежда особенно хорошо видна.
Таким образом, авторы фильма совершенно сознательно снимали (а Плятт играл) именно протестантского священника, а затем попытались удалить некоторые нестыковки в сценарии (и романе) и в результате допустили даже не ошибку, а откровенную глупость. Но они, скорее всего, просто сами не понимали разницы между католическими и протестантскими священниками. Тот же агент Клаус в разговоре с пастором (это конец 2 -ой серии) говорит ему: «Знаете, пастор, вам бы в Рим, к трибунам». Зачем протестантскому пастору ехать в католический центр мира совершенно не понятно, тем более что там его никто бы допустил «к трибунам» (как, впрочем, и любого рядового католического кюре).
Клаус, хотя и был ценным агентом, в вероисповедании Шлага, видимо, разбирался плохо, для чего и посоветовал протестанту поехать в Рим. Впрочем, это не вина Клауса: его начальники также не очень хорошо представляли себе, какую церковь возглавляет Папа Римский — католическую или протестантскую. В 3 -ей серии Мюллер дает инструкции Айсману:
«Особо отметить работу Штирлица с попом. Кальтенбруннер думает, что через попов кто - то пытается установить связь с Западом. Ватикан и всё такое». Возможно, конечно, что Мюллер хочет выставить перед своими подчинёнными Кальтенбруннера клиническим идиотом, который считает, что кто - то решил установить контакты с католиками через протестантского пастора.
Семнадцать мгновений весны. Кривое зеркало Третьего рейха Глава. Кто вы, пастор Шлаг? (Отрывок) Автор: Залесский Константин Александрович
