Найди его .. Если он здесь

Я спрятался,  меня ты не ищи,
С судьбой своей я не играю в прятки,
Не бойся за меня, не трепещи,
Не плачь по мне ночами ты украдкой.

Я спрятался во тьме, не в камышах,
Я познаю искусство мимикрии,
Я думаю о людях и мышах
В коротких промежутках летаргии.

Я спрятался, тебе ненужный клад,
Презренное сокровище из плоти,
Укроет одеялом звездопад
Уснувшего в заржавленном кивоте (*).

                                                                   Я спрятался
                                                         Автор: Динислам Дадаев
__________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

(*) Уснувшего в заржавленном кивоте - Кивот (киот) — это небольшой застеклённый ящичек или специальный застеклённый шкаф, в который ставятся иконы.
___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

HammAli and Navai - Прятки 1080HD Премьера клипа 2019

II (фрагмент)

Женя думала, что я, как художник, знаю очень многое и могу верно угадывать то, чего не знаю.

Ей хотелось, чтобы я ввёл её в область вечного и прекрасного, в этот высший свет, в котором, по её мнению, я был своим человеком, и она говорила со мной о Боге, о вечной жизни, о чудесном.

И я, не допускавший, что я и моё воображение после смерти погибнем навеки, отвечал: «Да, люди бессмертны», «Да, нас ожидает вечная жизнь». А она слушала, верила и не требовала доказательств.

Когда мы шли к дому, она вдруг остановилась и сказала:

– Наша Лида замечательный человек. Не правда ли? Я её горячо люблю и могла бы каждую минуту пожертвовать для неё жизнью. Но скажите, – Женя дотронулась до моего рукава пальцем, – скажите, почему вы с ней всё спорите? Почему вы раздражены?

– Потому что она неправа.

Женя отрицательно покачала головой, и слёзы показались у неё на глазах.

– Как это непонятно! – проговорила она.

В это время Лида только что вернулась откуда-то и, стоя около крыльца с хлыстом в руках, стройная, красивая, освещённая солнцем, приказывала что-то работнику.

Торопясь и громко разговаривая, она приняла двух - трёх больных, потом с деловым, озабоченным видом ходила по комнатам, отворяя то один шкап, то другой, уходила в мезонин (*); её долго искали и звали обедать, и пришла она, когда мы уже съели суп.

Все эти мелкие подробности я почему-то помню и люблю, и весь этот день живо помню, хотя не произошло ничего особенного.

После обеда Женя читала, лежа в глубоком кресле, а я сидел на нижней ступени террасы. Мы молчали.

Всё небо заволокло облаками, и стал накрапывать редкий, мелкий дождь.

Было жарко, ветер давно уже стих, и казалось, что этот день никогда не кончится.

К нам на террасу вышла Екатерина Павловна, заспанная, с веером.

– О, мама, – сказала Женя, целуя у неё руку, – тебе вредно спать днём.

Они обожали друг друга.

Когда одна уходила в сад, то другая уже стояла на террасе и, глядя на деревья, окликала: «Ау, Женя!», или: «Мамочка, где ты?»

Они всегда вместе молились, и обе одинаково верили и хорошо понимали друг друга, даже когда молчали.

И к людям они относились одинаково.

Екатерина Павловна также скоро привыкла и привязалась ко мне и, когда я не появлялся два - три дня, присылала узнать, здоров ли я.

На мои этюды она смотрела тоже с восхищением, и с такою же болтливостью и так же откровенно, как Мисюсь, рассказывала мне, что случилось, и часто поверяла мне свои домашние тайны.

Она благоговела перед своей старшей дочерью.

Лида никогда не ласкалась, говорила только о серьёзном; она жила своею особенною жизнью и для матери и для сестры была такою же священной, немного загадочной особой, как для матросов адмирал, который всё сидит у себя в каюте.

– Наша Лида замечательный человек, – говорила часто мать. – Не правда ли?

И теперь, пока накрапывал дождь, мы говорили о Лиде.

– Она замечательный человек, – сказала мать и прибавила вполголоса тоном заговорщицы, испуганно оглядываясь: – Таких днём с огнём поискать, хотя, знаете ли, я начинаю немножко беспокоиться. Школа, аптечки, книжки – всё это хорошо, но зачем крайности? Ведь ей уже двадцать четвёртый год, пора о себе серьёзно подумать. Этак за книжками и аптечками и не увидишь, как жизнь пройдёт… Замуж нужно.

Женя, бледная от чтения, с помятою причёской, приподняла голову и сказала как бы про себя, глядя на мать:

– Мамочка, всё зависит от воли Божией!

И опять погрузилась в чтение.

Пришёл Белокуров в поддёвке и в вышитой сорочке.

Мы играли в крокет и lown - tennis (**), потом, когда потемнело, долго ужинали, и Лида опять говорила о школах и о Балагине, который забрал в свои руки весь уезд.

Уходя в этот вечер от Волчаниновых, я уносил впечатление длинного - длинного, праздного дня, с грустным сознанием, что всё кончается на этом свете, как бы ни было длинно.

Нас до ворот провожала Женя, и оттого, быть может, что она провела со мной весь день от утра до вечера, я почувствовал, что без неё мне как будто скучно и что вся эта милая семья близка мне; и в первый раз за всё лето мне захотелось писать.

– Скажите, отчего вы живёте так скучно, так не колоритно? – спросил я у Белокурова, идя с ним домой. – Моя жизнь скучна, тяжела, однообразна, потому что я художник, я странный человек, я издёрган с юных дней завистью, недовольством собой, неверием в своё дело, я всегда беден, я бродяга, но вы-то, вы, здоровый, нормальный человек, помещик, барин, – отчего вы живёте так неинтересно, так мало берёте от жизни? Отчего, например, вы до сих пор не влюбились в Лиду или Женю?

– Вы забываете, что я люблю другую женщину, – ответил Белокуров.

Это он говорил про свою подругу, Любовь Ивановну, жившую с ним вместе во флигеле.

Я каждый день видел, как эта дама, очень полная, пухлая, важная, похожая на откормленную гусыню, гуляла по саду, в русском костюме с бусами, всегда под зонтиком, и прислуга то и дело звала её то кушать, то чай пить.

Года три назад она наняла один из флигелей под дачу, да так и осталась жить у Белокурова, по-видимому навсегда.

Она была старше его лет на десять и управляла им строго, так что, отлучаясь из дому, он должен был спрашивать у неё позволения.

Она часто рыдала мужским голосом, и тогда я посылал сказать ей, что если она не перестанет, то я съеду с квартиры; и она переставала.

Когда мы пришли домой, Белокуров сел на диван и нахмурился в раздумье, а я стал ходить по зале, испытывая тихое волнение, точно влюблённый. Мне хотелось говорить про Волчаниновых.

– Лида может полюбить только земца, увлечённого так же, как она, больницами и школами, – сказал я. – О, ради такой девушки можно не только стать земцем, но даже истаскать, как в сказке, железные башмаки. А Мисюсь? Какая прелесть эта Мисюсь!

Белокуров длинно, растягивая «э-э-э-э…», заговорил о болезни века – пессимизме.

Говорил он уверенно и таким тоном, как будто я спорил с ним. Сотни вёрст пустынной, однообразной, выгоревшей степи не могут нагнать такого уныния, как один человек, когда он сидит, говорит и неизвестно, когда он уйдёт.

– Дело не в пессимизме и не в оптимизме, – сказал я раздражённо, – а в том, что у девяноста девяти из ста нет ума. Белокуров принял это на свой счёт, обиделся и ушёл.

                                                                                                                      из рассказа Антона Павловича Чехова - «Дом с мезонином»
___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

(*) отворяя то один шкап, то другой, уходила в мезонин - Мезонин — это надстройка над средней частью жилого дома (обычно небольшого). У него есть собственная крыша, а иногда и отдельный вход с наружной лестницы. По высоте мезонин обычно ниже, чем полноценный этаж.

(**) Мы играли в крокет и lown - tennis - Лаун - теннис» (англ. lawn tennis) — спортивная игра на открытом воздухе, то же, что теннис. В игре участвуют 2, 3 или 4 игрока, которые при помощи особых палочек перекидывают друг другу мячи, стараясь по возможности дольше не дать им упасть на землю.