К чёрту ... упуская своё
Я его посылаю к черту.
Да катись он на все четыре.
Он продукт из второго сорта:
Эмульгирован, обезжирен.
Он не принц из народной сказки
И в нём нет полубожьих черт,
Но глаза его горько - вязки
Задевают за самый нерв.
Мне не жаль разорвать все нити
И поджечь деревянный мост,
Но внутри восклицает нытик
И в висок ударяет гвоздь.
Я к токсинам и ядам привыкла
Патулин (*) растворяя в кофе,
Он растекся по синим жилам,
И стал плазмой в солёной крови.
Это лёгкая степень невроза -
Находиться друг с другом рядом,
Ах, какая метаморфоза:
Привязаться друг к другу ядом.
Мы любовь измеряем болью,
Нездорово, не в рамках морали,
Но лишь нашей свободной волей
Мы такими не были. Стали.
Мне не страшно оставить в прошлом,
Сбросив груз непосильный с плеч,
Но когда от всего вдруг тошно,
Кто же будет меня беречь?
Я его посылаю к чёрту
Автор: anadragonfly
(*) Патулин растворяя в кофе - высокотоксичное вещество при пероральном приёме. Патулин обнаружен в яблоках, грушах, абрикосах, персиках, вишне, винограде, бананах, клубнике, голубике, бруснике, облепихе, айве, томатах.
Сьюки почувствовала дрожь.
Она ожидала, что будет тут же заключена в его объятия с долгими, жадными, дурно пахнущими поцелуями, как это было в машине.
Проворное обнажение поставило её в невыгодное положение: она себя обесценила.
Как ужасны колебания, которые должна претерпевать женщина на бирже мужского рассудка, вверх и вниз каждую минуту, пока торгуются их «я» и «сверх - я».
Она уже хотела вернуться, запереться опять в светлой ванной и послать его к чёрту.
Он не двинулся.
Его иссушённое, в прошлом красивое лицо с обтянутыми скулами было помятым лицом умника с одним закрытым от дыма сигареты глазом.
Вот так же он сидел, редактируя статьи, мягкий карандаш двигался быстро и стремительно, глаза с жёлтыми белками прятались под зелёным козырьком, дым от сигареты утрачивал плывущие галактические формы в конусе света настольной лампы, его собственном конусе власти.
Клайд любил резать и искать целый огромный абзац, который можно было разместить без швов; хотя недавно он стал обходиться бережнее с её сочинениями, исправляя только орфографические ошибки.
— И сколько же их? — спросила она.
Он подумал, что она шлюха.
Фелисия, наверное, всегда говорила ему это.
Дрожь, которую ощутила Сьюки, была ли она от холода в комнате или от вызывающего озноб вида собственной нагой белизны, одновременно посетившей три зеркала?
Клайд загасил сигарету и снял пижаму. Количество светлого в зеркалах удвоилось.
Его пенис был впечатляющим, длинным, как он сам, покачивался беспомощно и тяжелоголово, как все пенисы; эта самая непрочная часть плоти.
Его кожица беспокойно скользила при соприкосновении с ней, когда он, наконец, попытался её обнять; Клайд был костлявым, но удивительно тёплым.
— Не очень много, — ответил он. — Как раз столько, чтобы заставить меня ревновать. Боже, ты прелесть. Я готов заплакать.
Она повела его в постель, пытаясь сдержать каждое движение, способное разбудить детей.
Под покрывалом его угловатая голова с царапающими бакенбардами тяжело покоилась на её груди, его скула раздражала ей ключицу.
— Из-за этого не стоит плакать, — сказала она успокаивающе, высвобождая кость из-под кости. — Это считается весёлым занятием.
Как только Сьюки произнесла это, лицо Александры вплыло в её сознание: широкое, немного загорелое даже от зимних прогулок, мягкие впадины на подбородке и на кончике носа придавали ей спокойную, богоподобную сдержанность, отрешённость посвящённого: Александра верила, что природа, физический мир — это весело.
Прижимающийся к Сьюки мужчина, кожа, полная тёплых костей, в это не верил.
Мир ему представлялся безвкусным, как бумага, составленным в единое целое из непоследовательных, беспорядочных событий, которые мелькали на его столе, отправляясь в рассыпающиеся прахом архивы.
Всё для него становилось вторичным и ничего не стоящим.
Сьюки удивлялась своей собственной силе, тому, что она так долго могла держать этих огорчённых, сомневающихся мужчин на собственной груди и не заразиться их слабостью.
— Я был бы счастлив проводить с тобой каждую ночь, — признал Клайд Гэбриел.
— Ну, тогда… — сказала Сьюки по-матерински, испуганно глядя в потолок, пытаясь подчиниться ему, отправиться в этот сексуальный полёт, который её тело обещало другим.
Тело этого пятидесятилетнего мужчины испускало сложный мужской запах, включавший в себя отвратительный оттенок виски, который она часто замечала, наклоняясь над Клайдом к столу, когда его карандаш вонзался в машинописный текст.
Этот запах был от него неотделим. Она гладила волосы на его шишковатой голове.
Волосы у него поредели, и как это было прекрасно!
Как будто каждый волос действительно был сосчитан. Его язык задвигался по её соску, розовому и напряжённому.
Она гладила другой, катая его между большим и указательным пальцами, чтобы возбудиться.
Его печаль излилась на неё, но он не исцелился окончательно.
Кульминация, хотя он и кончал медленно, как все стареющие мужчины, оставила её собственного демона неудовлетворённым.
Ей хотелось ещё, хотя он сейчас же был готов уснуть.
— Ты чувствуешь вину перед Фелисией, когда бываешь со мной? — спросила Сьюки.
Говорить так было недостойно, это было кокетством, но иногда, переспав с кем - нибудь, она чувствовала отчаянное унижение, собственное чрезмерное обесценивание.
В единственном окне держался холодный лунный свет. Снаружи царил бесцветный ноябрь.
С улицы убрали стулья, лужайки были мёртвыми и ровными, как пол, всё было голо, как в доме, из которого носильщики вынесли всю мебель.
Маленькое грушевое дерево, увешанное плодами, стало пучком прутьев. На подоконнике стоял горшок с мёртвой геранью.
В узком буфете рядом с холодным камином хранился зелёный шнурок. Колдовство спало под кроватью.
Клайд достал свой ответ из глубины снов.
— Я не чувствую вины, — сказал он. — Только гнев. Эта сука пробормотала и проболтала вконец всю мою жизнь. Обычно я пребываю в оцепенении. Как замечательно, что ты немного растормошила меня, но и нехорошо. Я увидел, что упустил, что эта самодовольная надоедливая сука заставила меня упустить.
— По-моему, — сказала Сьюки, по-прежнему кокетливо, — ты несколько преувеличиваешь мои достоинства. Я ведь тоже могу разозлить.
— Сьюки хотела сказать этим, что она не из тех, кто будет под него ложиться по первому зову и вытаскивать его из-под кого-то.
Хотя он был такой печальный и обессиленный, что она действительно почувствовала, как в ней шевельнулось что-то, свойственное жёнам.
Таких мужчин много — как сутулы их плечи, когда они встают со стула, как они неловко, со смущёнными лицами надевают и снимают брюки, как послушно сбривают ежедневно щетину с лиц и выходят на белый свет, чтобы заработать денег.
— У меня голова кружится от того, что я вижу, — Клайд нежно ласкал её крепкие груди, плоский втянутый живот. — Ты похожа на скалу. Мне хочется прыгнуть.
— Пожалуйста, не прыгай, — сказала Сьюки, прислушиваясь: кажется, один из детей, младший, заворочался в кровати.
Домик был таким маленьким, ночью они как будто все держались за руки через покрытые обоями стены.
из романа американского писателя Джона Апдайка - «Иствикские ведьмы»
( кадр из телесериала «Любовницы» 2017 )
