Зимовье в скворечнике
Сидит на дереве скворец.
Ещё пока он не отец.
Но дело все к тому идёт-
в скворечнике подруга ждёт.
.
Скворец свистит талант не пряча.
Отцовство - трудная задача.
Нет ничего детей дороже
и он всё выдержит, всё сможет.
.
Примером птицы могут быть,
как нужно нам детей растить:
не только в клювик корм давать,
а вовремя учить летать.
отцовство - трудная задача
Автор: Антонина Сячина
Мысли творца были беспардонно прерваны на середине: люди вошли, вернее, вбежали, вернее, влетели в стеклянный церемониальный дом с поражающей разум животной целеустремлённостью.
Толпа беспокойным потоком хлынула к столу, за которым уже сидел творец, всеми силами пытавшийся не выдать своего абсолютно подавленного настроения и сильного отвращения ко всему в этом месте.
Первым просителем оказался полный, лысеющий, со слезящимися глазами мужчина, какой-то бизнесмен, менеджер или невеликой значимости чиновник – кто его знает. Просто вежливо попросил автограф: ничего излишнего, ничего неприятного, ничего навязчивого.
Затем ряд разных, на удивление разных людей. Они тоже оказались приятны в общении, спросили у творца автографы и подарки, лаконично, сдержанно и довольно скупо отсыпали свои «спасибо» и удалились в никуда, откуда никем не замеченные бесшумно и появились.
Всё было буднично и обычно – так же, как и в рассказах очевидцев, так же, как и в сводках новостей…
Но нет – первичные худшие опасения оправдались на двенадцатом или тринадцатом посетителе.
Этот молодой, не по летам посеревший и осунувшийся бродяга с гнусной, хитрой ухмылкой начал тыкать в лицо ошарашенному творцу толстую замасленную тетрадь, приправляя это громкими возгласами, через которые с приторной горячностью, мерзко играя голосом, по всей видимости, пытался выразить крайнюю важность этой кипы бумаг и собственной персоны не просто в масштабе мира, но в сравнении с самим Творцом, который на фоне этого ораторствующего пройдохи выглядел гораздо менее колоритно.
Тирада просителя без пауз продлилась с пять минут так, что последующие люди в очереди начали наклоняться к столу, нетерпеливо переминаться с ноги на ногу и настойчиво окликать выступающего, едва сдерживая агрессию:
– Эй, извините, вы… Поторопитесь! Нас ещё… за вами целая очередь! Будьте добры!..
На что оборванец отмахивался и, не глядя, небрежно бросал в их сторону:
– Подождите, вопрос жизни и смерти!.. – затем он снова обращался к творцу, – Глядите! Нет, вы просто посмотрите…Я решил достроить Вашу ветку сюжета о Джонсе, при условии, что его полюбила Джейн, и что из этого получилось. Глядите: почти абсолютно соблюдён ваш стиль, мой язык очень близок к вашему, эти отрывки можно было бы даже вставить в места, где они смотрелись бы как продолжения не законченных вами веток. Я не такой плохой литератор, каким могу показаться со стороны, я даже…
– Нет, мой друг, – творец, сглотнув, отвёл своей рукой руку бродяги с бумагами, – нет, это, прости, самые настоящие домыслы и графоманство… Я не приемлю…
Напускные деловитость и творческий пыл просителя как сдуло. Его лицо побагровело, глаза налились… Казалось, вот -вот он шагнёт вперёд, занесёт кулак и… Последствия предотвратили охранники: они, вовремя среагировав, подхватили и, осыпаемые грязными ругательствами, потащили говорящего к выходу.
Следующие просящие, однако, будто взбесились: один за другим они подбегали и, словно впитав неугомонную энергетику того бродяги, выкрикивали свои просьбы, отзывы и пожелания.
Голоса накладывались. Воцарился шум. Творец заткнул уши, безуспешно пытаясь изолироваться от агрессивного внимания. Напряженье нарастало, и фанаты всё сильнее сжимали круг, теснили беднягу к стене, вопрошая и восклицая.
– Мне три подарка, я за новинками слежу! – орал жирный чиновник.
– Позвольте…Литературного опыта дайте мне! – выкрикивал пылкий, но внешне изрядно побитый жизнью юноша.
– Денег подай, милостивый государь! – надрывались старики - нищие.
– … И автограф моей бабушке, она вас читает! – задыхаясь, чуть не визжал обыватель.
– Дай! Принеси! Можно?! Пожалуйста! – хор нёсшихся отовсюду голосов с каждой секундой усиливался и, казалось, наполнял всё пространство здания от его вершины до самой земли.
Творец освободил уши – прятаться теперь уже не было никакого смысла.
– Да что вы, с ума сошли?! Берите, берите, пожалуйста, но пощадите, покиньте меня! – едва ли перекрывая вой толпы, хрипел творец, тут же трясущимися руками хватал подарки, писал автографы по несколько на лист, метал монеты и купюры прямо в толпу и совал в руки жаждущим оставшиеся экземпляры критических очерков и литературных руководств, написанных им же, уже не грезя ни о чём, кроме быстрого спасения из этого ада.
– А галстук до чего красивый! – выхватив подарки, продолжил неугомонный чиновник, с жадностью сверля взглядом одежду творца.
– Вот бы мне! – вторил юноша, получивший три книги в мягкой обложке.
– Изволь! – вторили чиновнику, галдя наперебой и нищие.
Один из этих стариков, совсем обнаглев, вцепился в рубашку творца и потянул на себя. Резкий рывок – и галстук сорван, а бродяга уже пробирается с трофеем в толпу – памятный сувенир от боготворимого писателя.
Литератор падает на пол. Его зажимают со всех сторон, люди надрывают глотки, просят; нахваливают, внутренне давясь от ненависти, в десять голосов почитатели.
– У вас, должно быть, красивая, чистая кровь талантливого человека! – перекрывая общий звон толпы, вдруг взвыл какой-то обыватель.
– И верно, верно! – оживились старики.
– А сердце! – визжал чиновник.
– Прекрасное, доброе, чувствующее! – дополнял юноша - адепт, уже захлёбывающийся слюной и утерявший любое понимание произносимых им слов.
– Посмотреть! – взрыкнул бюрократ.
– Да, посмотреть! – в унисон вскричала толпа.
Внутри у Творца разом похолодело. Чего они хотят, эти безумцы? Какая тьма раздавила их мозги, какой дьявол поработил их слабые души? Какая, наконец, зараза постигла их сердца? И это ли люди?..
Тут, под общий крик, свист и улюлюканье какой-то оборванец выхватил перочинный нож. Другие двое бродяги обхватили творца и прижали к полу.
– Охрана, помогите! – закричал писатель, но только хохот вечного, безликого зла был ответом.
– Друзья! – неожиданно общий гам был прерван сильным, звучным голосом пожилого мужчины, одетого в поношенный сюртук и засаленные классические туфли, – все разом замолчали и обратили изумлённые, потускневшие взгляды к этому человеку, всё это время присутствовавшему незримо, неслышно в первом ряду и, казалось, не принимавшему участие в разгоревшейся оргии чувств до этого момента; в глазах старика сверкала, будто звезда, невероятная решимость мысли – идея царя, лидера, вожака, – друзья! Я слышал, многие из вас хотят стать великими литераторами, но просто не имеют таланта и возможности, чтобы заняться высоким искусством, так?
Толпа утвердительно загудела лишь на секунду, затем сразу смолкла, превратившись в слух и жадно внимая старику, подобно пророку открывающему божественную, доселе никогда и никем не виденную истину.
– Что ж, славно, так и знал. Не надо слёз, не надо рвать волосы и бить себя в грудь: есть выход: кровь и всё содержимое тела таланта даст вам то, чего вы алкали столько лет. Пируйте, властвуйте! Сегодня ваш день, не упустите возможность! Сегодня и только сегодня! Вперёд! Ешьте и пейте в избытке, пресыщайтесь!..
Последние слова оратора потонули во всеобщем гаме, потерявшем, наконец, все границы: толпа ожила, зазвучала, закрутилась в новой буре страстей.
Среди людей возникли возгласы, громкостью и силой своей возросшие в два раза – гораздо меньше ныне они напоминали человеческие. Только хрип, хрюканье и лязг зубов – и страх, казалось, здесь вплотную приблизился к нашему миру.
Бродяга с ножом поднял своё орудие и навис над пленником. В этот момент память творца почти растворилась, а осознание реальности кануло в ничто.
Тут-то в нём и вскипела сильная тяга к творчеству, и где-то на рубеже между безумием и высшим пониманием, бесчувствием и самый божественной любовью, между тьмой и светом, во вспышке горящего сердца, он вдруг понял всё: от начала и до конца.
Удар ножа сделал своё дело. Душа отделилась от тела, творец вернулся туда, откуда пришёл.
Гимнаст (отрывок)
Автор: Иван Алексеевич Киселёв
