В двух шагах от пространства зимы
Прополз на четвереньках пьяный день,
То дождь, то снег, то грязь и лужи,
Протопали часы противной поступью,
Их тень кричала и смеялась: Ты, не нужен!
И каждая минута здесь наперечёт,
И каждое мгновение неповторимо,
Но ожидание несбыточных чудес -
Иллюзия обмана и жестокость мира.
Уставший день укутался и спит,
Кошмарный сон тревожит, будоражит,
От перегара голова болит,
Но правду ведь никто уже не скажет.
Бутылка из - под водки на столе стоит,
Подушка тошноту в себя вбирает,
Какой неблагородный, странный вид,
Когда Любовь от равнодушья погибает…
Жар и бред
Автор: Янтарина
ЖИЗЕЛЬ, ИЛИ ВИЛИСЫ _ Часть 2 / GISELLE, OU LES WILIS _ Part 2
Конечно, всё это было очень славно.
Все эти сидения в тесном кругу, восхищённые женские взгляды – да, женские, уже не девчоночьи, – слабое вино, тени веток на обоях, одуряющие весенние запахи в форточку, папиросные гильзы со следами помады, и иногда, выглядывая в окно, в фиолетовый вечер с одним из первых апрельских дождей, он чувствовал такую полноту счастья, какой, он знал, не будет уже никогда.
Слагаемые этого счастья были просты и даже пошлы: фонари, ветки, кислый рислинг(*) , всякие глупости под гитару, стыдно перечислить; но без целительной дозы этой пошлости не бывает ничего великого.
Блажен, кто смолоду. Теперь он своевременно выброшен из всего этого, теперь ему предстоит окунаться в жизнь и взрослеть в одиночестве. Но иногда, перетаскивая тюки зловонного белья или отвозя в прозекторскую очередной труп, он думал: Валя Крапивина, сволочь, мразь, что же ты сделала с моей жизнью.
Но потом он представлял на своём месте любого другого из их компании, из так называемой семёрки, и понимал ясней ясного: никто бы не выдержал, никто. Все слишком хорошо о себе думали, а он всегда что - то понимал, только у него хватало презрения к себе и остальным.
И хотя ему достало ума понимать, что и это красивость, и это тоже самолюбование, даже, может, большее, чем у Бориса, – он себя не одёргивал. Он имел теперь право думать о себе лучше, потому что все прочие преимущества были у него отняты.
И писать он стал иначе, например так:
У меня теперь много свободного времени.
Делать нечего мне,
Как всему беззаботному нашему племени
В безработной стране.
… И был необыкновенный день в конце октября, странный день, очень плохой, как понимал он впоследствии: день, начавшийся с плохого и тоже странного сна. Такие сны должны сниться убийцам.
Он никогда не видел ничего похожего, но, может быть, теперь, когда он сам был виноватым, приплюснутым человеком, когда у него отнято всё, вся культура, на которую он привык опираться и на которую не имел теперь права.
Такие сны должны были сниться загнанным, тщетно – именно тщетно! – убегающим от преследования. Наверное, это было как - то связано с войной.
Ему снился противогаз. Устройство показывал англичанин. Он говорил: сделано так, что нельзя подложить даже спичечного коробка. Почему именно коробка, спрашивал он? А некоторые подкладывают, но в условиях настоящей газовой атаки – смертельно.
И он раз за разом погружался в противогаз, но тут же выныривал оттуда. Было невозможно, душно, жарко. Может быть, у вас дыхательный клапан завинчен? – спрашивал англичанин.
Дайте мне, я проверю. Да нет же, говорил он, всё отлично. Попробуйте. И Миша снова окунался в жар, в задыхание, и в этом противогазе ещё надо было бежать. Он побежал сквозь сгущающийся серо - жёлтый воздух и выбежал вдруг в парк, но в парке всё было не то. Листья пожухли – вероятно, под действием газа, – и кое - где валялись серыми кучками бывшие люди, полуистлевшие, вероятно, под тем же действием.
И страшно давило, страшно жгло, но снять проклятую маску было нельзя, не то он сам тут же превратился бы в горсть серого тряпья. А потом надоело, и он сорвал маску. Воздух был обыкновенен, даже прохладен. Можно было дышать без страха отравиться.
Но голос англичанина – его не было видно, он наблюдал откуда - то, – сказал очень холодно, очень серьёзно: если вы не хотите играть в эту игру, что ж, вы будете играть в другую игру.
Он сказал это по - английски, но при этом совершенно по - русски. Английской была интонация – разочарованная, высокомерная.
Так и сказал: тогда вы будете играть в другую игру. И Миша понял, что это гораздо хуже любого противогаза, хуже даже, чем превратиться в серое тряпье, – но просить о пересмотре было уже бесполезно. Это не могло быть пересмотрено. И он проснулся с таким отвращением к себе, какого не чувствовал даже после собрания.
День был свободный, и он так устал от тоски и мыслей о себе, что решил совсем не думать, просто идти куда глаза глядят.
И очутился в районе Новослободской, сел в трамвай, и трамвай понёс его довольно быстро неизвестно куда.
Миша загадал: раз он весь день шляется, не думая, то, значит, самое время проявиться судьбе, и трамвай привезёт его к судьбе.
В вагоне не было, однако, ни одной девушки его возраста, вообще ни одного приятного лица. Ехали среди рабочего дня либо старики, либо угрюмые люди сельского вида.
Что они делали в Москве в это время? У некоторых были грязные рогожные мешки. Что могло быть в таких мешках? Человеческое мясо хорошо возить в таких мешках.
Миша, кажется, заболевал, ломило виски, и горло побаливало. Обычная осенняя простуда, но теперь – очень некстати. С простудой можно ходить в институт, но не таскать тюки.
Миша смотрел в окно, там подозрительно рано темнело, места были незнакомые.
Казалось, сон продолжается, но всё происходило наяву, просто он ехал непонятно зачем неизвестно куда. Город истончался, уменьшался, пропадал.
Наконец трамвай остановился на конечной, там делал круг, дальше начиналось поле. Миша оторвался от холодного окна, к которому последние десять минут блаженно прижимался лбом, и увидел, что, кроме него, в вагоне осталось всего двое: согбенная старуха и ражий дядька с баулом.
Они сошли и как - то сразу растворились в сыром воздухе, словно их тут ждали и мгновенно подхватили. А Мишу никто не ждал, он вышел из трамвая и шагнул в почти опавший, серо - жёлтый лесок. Тихо здесь было и пусто, и пахло землёй. Небо было низкое и не серое даже, а бурое.
Закурить бы, подумал Миша, но он не курил: пробовал и не понравилось.
Он прошёлся по облетевшему перелеску, чувствуя, что надо повернуть, что вот - вот его засосёт воронка пространства, присутствие которой он ощущал иногда: именно так люди и пропадают без вести, и потом никто их не может найти, а выплевывает их это самое пространство за тысячи вёрст от дома, на какой - нибудь железнодорожной станции, где они ничего не помнят и никого не узнают.
Это пространство было от него в полушаге, но он чуял, что надо ещё куда - то пройти, сделать ещё несколько шагов, а уже потом, возможно, повернуться и со всех сил бежать к трамвайной остановке, к последнему, что связывало его с городом и с жизнью.
Он прошёл ещё метров тридцать и увидел то ли канавку, то ли ручей, и что - то ему подсказало, что перепрыгивать эту канавку не надо, а надо постоять. И точно – он поднял глаза и увидел, что напротив, на том берегу, стоит и в упор смотрит на него Валя Крапивина.
Это, значит, и была судьба.
Она изменилась, но не настолько, чтобы не узнать. Щёки втянулись, лицо стало уже и строже, но по - прежнему она носила чёлку и по - прежнему смотрела с вызовом.
Конечно, это была не она, но уж очень похожа. Скорее всего, это была галлюцинация. Если всё время думать о человеке, то и начнёшь его всюду видеть.
Но он - то видел её не всюду, и на улицах она ему не мерещилась, и на сходствах, как сказано, никто его не ловил.
А здесь стояла именно она, подойдя к той же канавке с другой стороны. Скорее всего, это был призрак. И надо было её окликнуть, заговорить, но он понимал – и она понимала, – что делать этого нельзя.
Или она следила за ним, пряталась, ехала в том же трамвае и вышла раньше?
Нет, этого никак быть не могло. Он смотрел на неё полминуты, не больше. Потом резко повернулся и быстро пошёл назад – бежать было ни в коем случае нельзя, как нельзя бегать от собаки. Если это призрак, то, подобно шаровой молнии, он прицепится к тому, кто создаёт ветровой поток, в этот поток попадаёт призрак и может двигаться в нём быстрее, и не отцепится наверняка.
Мише в голову приходили сумасшедшие, никогда прежде не являвшиеся мысли, он и такого порядка слов не помнил за собой. Всё было как в бреду, и его знобило.
Оглядываться тоже было ни в коем случае нельзя, но спиной, как и положено при встрече с призраком, он чувствовал ясно, что она тоже развернулась и тоже уходит. Но он - то идёт к остановке, а вот она куда?
Никакой остановки всё не было, он усомнился уже в её существовании. Может, проклятая канавка поменяла их местами, и теперь он идёт всё дальше в лес, а Валя уже едет в трамвае, приедет сейчас в институт и пойдёт на лекцию. Но это был вовсе уж бред, Миша не настолько ещё сошёл с ума.
И тут подошёл трамвай, и Миша вскочил в него, словно за ним тянулись руки виллис (**), и водитель сказал, что здесь входить нельзя, здесь выходят. Входить можно было только напротив, здесь была конечная, а там начальная. На остановке Миша прочитал название: парк Тимирязевской академии.
Господи!
Это был тот парк, в котором грот, а в гроте убили студента Иванова, того, который стал впоследствии Шатовым; им рассказывал об этом Дурмилов, большой специалист по всякого рода бесовщине. Дурмилов, щурясь, тянул: у этого места дурна - а - а - я слава! Вот, значит, куда его занесло.
Трамвай, казалось, никогда не поедет. Но прошло полчаса, и он поехал, и Миша заснул, трясясь на переднем сиденье, а дома начался жар, и от походов на работу он по крайней мере на неделю был избавлен. И три долгих месяца он так и не знал, что это было.
из исторического романа Дмитрия Быкова - «Июнь»
___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
(*) кислый рислинг - Рислинг (нем. Riesling) — технический (винный) сорт винограда, используемый для производства белых вин. Благодаря выраженной кислотности полусладкие и сладкие вина из рислинга пригодны к длительной выдержке (хранению). Один из международных сортов, которые возделываются во всех винодельческих странах мира. Наиболее распространён в Эльзасе, Германии, Австрии и Австралии.
(**) И тут подошёл трамвай, и Миша вскочил в него, словно за ним тянулись руки виллис - Вилисы – невесты, умершие до свадьбы. ... Согласно им, вилы - это души невест, умерших после обручения, обречённые скитаться по ночам.
