Летописная мумия полёта

Я иду к Тебе в объятия,
Заверни меня опять,
Пеленаешь Ты, что в платье,
В саван, кто готов всё снять,

Или в пелену младенца,
Кто готов надеть свой Путь,
Пеленаешь в струны Сердца,
Чтобы Духу не уснуть,

Пеленаешь вновь и снова,
Когда выдумаешь роль,
Все Тебе уже не ново,
Эйфория или боль ..

                                              Спеленай... (Отрывок)
                                                Автор: Сар Сарнай

Clip Film - The Mummy "Мумия" / We Butter the Bread With Butter - Gib mir mehr

Из Парижа лечу на съёмки клипа в Петербург. Сосед по креслу пристёгивает ремень. Поворачивает голову и замирает. Узнал.

– Вы – Глеб Яновский?

Киваю.

– Сергей Нестеров, – сосед протягивает руку. – Писатель. Публикуюсь под псевдонимом Нестор.

Вяло пожимаю руку Нестора. Вполуха его слушаю. Нестор, оказывается, возвращается с Парижского книжного салона. Судя по запаху из его рта, на салоне были представлены не только книги.

Да и у писателя не чеховский вид: оттопыренные уши, седловидный, с крупными ноздрями нос и никакого пенсне. Нестор вручает мне свою визитную карточку. Засовываю её в бумажник и прикрываю глаза.

Нестор – мне, спящему:

– Мои вещи вряд ли вам известны…
– Только одна, – не открываю глаз. – Повесть временных лет .

Он улыбается.

– Что ж, это – лучшее.

Я, собственно, тоже пишу. Дневник – не дневник – так, изредка делаю записи, дома по вечерам или в аэропортах. Потом теряю. Недавно как раз в аэропорту и потерял. Исписанные кириллицей листы – кто их вернёт? Да и нужно ли?

Самолёт выруливает на взлётную полосу, приостанавливается, но мотор тут же резко увеличивает обороты. Рыча и сотрясаясь от нетерпения, машина в одно мгновение набирает скорость.

Так ведёт себя на охоте хищник – дрожит, поводит хвостом. Не сразу вспоминаю, кто именно. Кто - то из семейства кошачьих – какой-нибудь, допустим, гепард. Хороший образ.

Охота на пространство, отделяющее Париж от Петербурга. Самолёт отрывается от земли. Наклонив крыло, совершает прощальный круг над Парижем. Чувствую, что начинаю засыпать.

Просыпаюсь от тряски, сопровождаемой объявлением о зоне турбулентности. Просьба ко всем – пристегнуть ремни безопасности. А я только что отстегнул. Даже ремень на брюках ослабил – жмёт.

Подходит стюардесса с просьбой пристегнуться. Говорю ей, что не люблю ремней – ни в машинах, ни в самолётах. Не для свободного человека приспособление.

Девушка не верит, ведёт себя в высшей степени кокетливо и на все мои доводы отвечает коротким вау (*) . Ей искренне жаль, что такой замечательный артист летит не пристёгнутым.

Прекращая беседу, демонстративно поворачиваюсь к Нестору. Спрашиваю, тяжело ли писать книги. Нестор (спал пьяным сном) бормочет, что не тяжелее, чем играть на гитаре.

Стюардесса не выражает ни малейшего раздражения, ясно ведь: звезда капризничает. Уж так им, звёздам, положено. Грозит в шутку пальцем и уходит. Провожая её взглядом, Нестор неожиданно говорит:

– Сейчас вдруг подумал… Я мог бы написать о вас книгу. Вы мне интересны.
– Спасибо.
– Вы мне рассказали бы о себе, а я бы написал.

Обдумываю предложение минуту или две.

– Не знаю, что и ответить… Обо мне есть уже несколько книг. По - своему неплохие, но всё как - то мимо. Понимания нет.
– Музыкального?
– Скорее, человеческого… Я бы сказал так: нет понимания того, что музыкальное проистекает из человеческого.

Нестор тщательно обдумывает сказанное. Вывод – неожиданный:

– Я думаю, моя книга вам понравится.

Алкогольный выдох как предложение верить. Становится смешно.

– В самом деле? Почему?
– Потому что я хороший писатель. Нескромно, конечно…
– Есть немного. А с другой стороны – чего уж тут скромничать, если хороший. – Выстукиваю тремоло (**) на подлокотнике кресла. – Валяйте, пишите.

                                                                                                                                                                из романа Евгения Водолазкина - «Брисбен»
____________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

(*) и на все мои доводы отвечает коротким вау - Выделение курсивом - Авторское.

(**) Выстукиваю тремоло на подлокотнике кресла - Трéмоло (итал. tremolo «дрожащий») — разновидность мелизма (1). Приём игры на струнных, клавишных, ударных и других музыкальных инструментах: многократное быстрое повторение одного звука либо быстрое чередование двух не соседних звуков, двух созвучий (интервалов, аккордов), отдельного звука и созвучия.
(1) Мелизм — это вставное музыкальное украшение, которое не влияет на ритм и размер мелодии, но меняет длительность предстоящей ноты или той, которую украшает.

Он слишком поздно осознал ...

— ФилозСф - с, — пояснил Филофей Павлыч, — юриспруденцией не удовлетворяется, считает её за науку эфемерную и преходящую - с. В корень бытия проникнуть желает.
                                                                                                               -- Салтыков - Щедрин М. Е. - «Благонамеренные речи» (Цитата)

Я невменяемо сумасшедший,
я мимо чего-то прошедший,
я дней не считающий.
Я кем-то привязанный,
к твоим ужасающе
верным и странным
в общественной куче словам.
Я кем-то навеки затеянный,
как законно незастрахованный,
как вовремя не оплаченный,
или случайно утерянный.
Уверенно начатый,
и с любовью продолженный,
бескорыстно подаренный,
безвозвратно одолженный.
Я безупречно проверенный,
в своей убеждённости,
и в непроходимости
современной моральности.
Болезненно праведный,
случайно озлобленный,
курсором наведённый,
рукой озадаченной.

                                          Я невменяемо сумасшедший (отрывок)
                                                          Автор: Киба Ольга

В заложниках авантюрного романтизма

Есть жертвенность, ревность,
есть ложь и печаль.
Всё - в банке с наклейкой ''соль''.
Бьёшь больно и резко,
хрипишь: отвечай,
как быть без тебя?
(с тобой?)

И были бы мы сильнее чуть-чуть,
тогда бы сумели спастись.
Под пальцами мерно вздымается грудь.
Проснись, мой киднеппер, проснись.

Бесцельно,
безжалостно,
как в кино.
Ты мой Стокгольмский синдром.

И кто-нибудь вызовет
всё равно,
полицию в этот дом.

Ты выстрелишь в голову,
так легко,
ужалит свинцовый шмель.
Я вздрогну от выстрела/холода,
но
я
сделаю шаг
за дверь.

Я выйду на снег,
больной и босой,
приму необъятный мир.
Здесь что-то неладно, не так, не то,
и что-то скрежещет в груди.

''Минутная слабость'' - ответит коп,
- ''у нас есть хороший врач.''

                                                       Музыкальная композиция - Стокгольмский синдром (отрывок)
                                                                                Автор слов: Джио Россо

Глава 13. Дикарь собрался улетать

Пашка прибежал на плоскогорье за полчаса до Алисы.

Дерево, которое Алиса увидела вывороченным с корнями, тогда стояло накренившись — первый взрыв не смог его свалить. У дерева сидел на корточках Дикарь, подготавливая новый взрыв.

Пашка обрадовался, увидев друга.

— Дикарь, — закричал он, — Дикарь!

Дикарь вскочил и побежал к нему навстречу.

— Ложись! — крикнул он страшным голосом.

Он сбил Пашку с ног, и тут же раздался оглушительный взрыв. Вокруг летели обломки камней, комья земли. Когда всё утихло, Дикарь поднялся на ноги и сердито сказал:

— Носятся здесь самоубийцы.
— Я же не знал, что вы взрываете, — сказал Пашка. — Можно было человеческими словами объяснить…

Дикарь только отмахнулся и пошёл к сваленному дереву. Пашка бежал сзади и говорил:

— Я же не так просто прибежал. Надо спешить…
— Я и спешу, — сказал Дикарь.
— Но вы всего не знаете…

В этот момент началось землетрясение, которое свалило с ног Пашку и Дикаря.

Пашка подполз к своему другу и прижался к нему.

Земля перестала содрогаться…

Дикарь оттолкнул Пашку, поднялся и сказал:

— Задержка, задержка, а каждая минута на счету.
— Я к вам так спешил… — сказал Пашка.

Пашка был как гонец, израненный, умирающий, который добегает до царского шатра, чтобы сообщить, что приближаются враги. А царь занят другими делами.

— Зачем спешил? — спросил Дикарь, поднимаясь на кромку воронки.
— Он приехал.
— Кто он?
— Ваш враг, инспектор.
— Куда приехал? — спросил Дикарь, оглядывая воронку сверху.
— В лагерь приехал. Понимаете?
— Ну и что?

Дикарь начал осторожно спускаться внутрь воронки.

— Он хочет увезти нас со Светланой.
— Ну и что?

Дикарь начал разгребать руками землю.

Пашка в полном отчаянии пытался растолковать Дикарю, что случилось.

— Он хотел всех посадить в машину и увезти в город…
— Так чего же не увёз?
— Я им помешал. Я же знал, что тогда вы не сможете соединиться со Светланой.
— С какой ещё Светланой?

Дикарь злился, он не находил того, что искал.

— Вы же сказали, чтобы я не спускал глаз со Светланы.
— Ну и не спускал бы.
— Вот я и сломал машину, чтобы они не смогли уехать.
— Сломал?
— Но инспектор уехал в город за новой машиной. Прошло больше часа, он, наверно, уже вернулся…
— Ах ты, какая неудача! — сказал Дикарь. — Нет хуже услужливого дурака. Уехали бы в город. А теперь тебя хватятся, будут разыскивать. Ещё сюда прибегут.
— Зато Светлана спасена.
— На что мне твоя Светлана… — Дикарь не договорил. Из-под земли показался угол чёрного ящика. Дикарь сел на корточки, разгребая землю. Через несколько секунд ящик оказался в руках Дикаря.

И тут Пашка увидел, как земля с краев воронки начала осыпаться — всё быстрее и быстрее… Комья застучали по спине и затылку Дикаря, который ничего не замечал.

— Дикарь! — закричал Пашка. — Вас засыплет!

Дикарь всё мешкал. И опоздал. Земля накрыла его с головой. Пашка с ужасом смотрел, как его друг исчез.

Раздумывать было некогда. Пашка прыгнул внутрь воронки и стал быстро разгребать землю руками, словно щенок, который откапывает любимую кость.

Земля была рыхлая, с краев воронки сыпались новые комья. Но, к счастью, и Дикарь не сдавался — вот уже показалась его голова.

— Я думал, не вылезу! — крутил головой Дикарь. — Там лопата. Скорей же!

Пашка бросился за лопатой. Дикарь торопил его, ругался, а когда ему удалось освободить руки, передал Пашке тяжёлый чёрный ящик, а сам, опираясь на лопату, выбрался следом.

Пашка поставил ящик на край воронки и понял, что обижен на Дикаря. Хотя бы спасибо сказал.

Дикарь никак не мог вылезти наверх. Земля осыпалась под ним, тянула обратно. Он протянул Пашке лопату и приказал:

— Тяни!

Пашка тянул из последних сил. Вот - вот и его самого затянет внутрь. Но всё кончилось благополучно. И вот они стоят рядом на краю воронки.

— Проклятие! — сказал Дикарь, пытаясь вытащить комья земли из когда-то золотых волос. — Всё это подстроено. Точно тебе говорю — подстроено. Я ещё с ними рассчитаюсь.
— С кем? — спросил Пашка.
— Со мной лучше не шутить. Ну ладно, пошли.
— Куда?
— Чем меньше будешь задавать вопросов, тем дольше проживёшь, — ответил Дикарь, поднимая ящик. Он спустился к дереву. Пашка увидел в траве два туго набитых мешка.
— Бери один, — сказал Пашке Дикарь.

Мешок оказался лёгким, словно был набит мехом.

— Что в нём? — спросил Пашка, закидывая мешок на плечо.

Дикарь взял другой мешок.

— Собачьи хвосты, — сказал Дикарь. — Целое состояние. На Паталипутре модницы за них отдадут что угодно.
— Это вы столько собак убили? — удивился Пашка.
— А что их, оставлять, что ли? Это же уроды!
— Нет, — сказал Пашка. — Они не уроды. Они просто живут во времени. Передняя половина сегодня, а задняя — вчера.
— Вот умора, — захохотал Дикарь. — А я думал, чего они такие? Значит, она смотрит, а хвоста ещё нет?
— Не смейтесь, — сказал Пашка; он был огорчён, что Дикарь так вёл себя на планете. — Они же умирают. Они обязательно умирают, если отрезать хвост.
— Ещё смешнее, — хохотал Дикарь, — нет хвоста, и разрыв сердца. Я умру от смеха. Когда я расскажу об этом, все помрут…

Впереди показался небольшой космический корабль.

Настроение у Пашки было гадкое. Как будто он сам в чём-то виноват.

— Это ваш корабль? — спросил он.
— Мой.
— Так вы не возьмёте Светлану?
— Я передумал.
— Я не понимаю, — сказал Пашка, — я так старался…
— Забудь об этом, — сказал Дикарь. — Мы с тобой вольные бродяги…
— Но ведь вы же говорили…
— Мало ли что я говорил. Полетишь со мной. Я из тебя воспитаю отличного волчонка. Мы с тобой будем желанными гостями в Сером облаке. С этим ящиком…
— Нет, — сказал Пашка. — Меня ждут.
— Неужели ты не романтик? — удивился Дикарь.

Корабль был уже близко.

— Романтик, но, наверно, другой…
— Романтик должен быть авантюристом, — сказал Дикарь. — Ни одна душа в Сером облаке не верила, что я смогу достать чёрный ящик с сокровищами Кандоры, который потеряли лигмейцы, когда бежали с этой планеты. А я достал. Видишь, как просто!
— Кто бежал с этой планеты?
— Те, кто нарушил мой покой, — сказала змея, поднимая голову из травы.

Это была большая зелёная змея.

В мгновение ока Дикарь бросил мешок, выхватил пистолет и ударил по змее смертоносным лучом.

— Но она говорила… — ахнул Пашка.
— Теперь больше не заговорит.

Дикарь подхватил мешок и, побежав к кораблю, открыл люк и кинул его внутрь.

— Давай свой мешок, — сказал он Пашке.

Пашка передал мешок. Трудно переносить такое разочарование.

— И Светлану вы совсем не любили? — спросил он, хотя можно было бы и не спрашивать — и так ясно.
— Кого? Эту девочку? Ты не представляешь, какие красотки ждут меня в Сером облаке… Неужели ты не понял, что мне нужно было от тебя отделаться? А ты, мой друг, перестарался.

Ослепительно улыбаясь, Дикарь поставил на край люка чёрный ящик.

— Ты не летишь со мной?

В голове у Пашки проносились быстрые мысли. Он уже всё понял. Дикарь — космический разбойник.

Пашка отрицательно покачал головой.

— Ну как знаешь…
— Пашка! — раздался далёкий крик.

По полю бежала Алиса.

— Ещё чего не хватало! — сказал Дикарь и выхватил пистолет.
— Не смей! — закричал Пашка.

И бросился к нему.

Дикарь спрятал пистолет. Он всё ещё улыбался.

— Ты мне пригодишься, — сказал он, схватил Пашку за пояс и забросил, как мешок, в люк корабля. — Они не посмеют стрелять, если ты будешь со мной.

Он прыгнул в люк и задраил его.

Алиса всё это видела. Она уже была совсем близко.

Но опоздала.

Корабль приподнялся над землей, трава полегла от удара разгонных двигателей.

С лёгким шипением корабль поднялся над долиной и пошёл вверх.

                                                                  из детского  научно - фантастического романа Кира Булычёва - «Миллион приключений»

Во льдах июня

Лодка любви не бьётся о быт,
Если подводной лодкой стоит
На глубине подводных миров,
Курсом идёт от снов до основ.

И перископы видят вдали
Звёзды и земли, и корабли.
И атмосферы вечен запас,
Лодка любви – наш единственный Спас.

                                                                      Подводная лодка любви
                                                              Автор: Ирина Юзефович Юрьева

Часть II. Глава 16. Недостаток воздуха (фрагмент)

Итак, вверху, внизу, со всех сторон "Наутилус" окружён непроницаемой стеною льда.

Мы стали пленниками ледяных торосов! Канадец стукнул по столу своим громадным кулаком.

Консель молчал, а я глядел на капитана. Лицо его стало по-прежнему бесстрастным. Он стоял, сложив руки на груди. Он что-то обдумывал. "Наутилус" не двигался.

Наконец, капитан заговорил.

— Господа, — произнёс он, — в том положении, в каком находимся мы, бывает два рода смерти.

Этот непонятный человек имел вид профессора математики, доказывающего теорему своим ученикам.

— Первый — быть раздавленными. Второй — умереть от недостатка воздуха. О возможности умереть с голоду я не говорю, так как запасы продовольствия на "Наутилусе" наверняка переживут нас. Поэтому рассмотрим только две возможности — расплющиться или задохнуться.
— Что касается возможности задохнуться, — сказал я, — то этого бояться нет оснований, поскольку мы имеем воздушные резервуары, наполненные свежим воздухом.
— Верно, — ответил капитан, — но их хватит только на два дня. Уже тридцать шесть часов, как мы погружены в воду, воздух в "Наутилусе" становится тяжёлым и требует возобновления. В течение двух суток запас свежего воздуха будет исчерпан.
— Так что же, капитан, давайте освободим себя раньше двух суток.
— Во всяком случае, будем пытаться это сделать, пробивая окружающую нас стену.
— В какую сторону?
— Это покажет зонд. Я посажу "Наутилус" на нижнюю стенку, а мои люди, одетые в скафандры, пробьют ледяной покров в наименее толстой его части.
— А нельзя ли раскрыть ставни в салоне?
— Теперь это безопасно. Мы не находимся в движении.

Капитан Немо вышел. Шипящие звуки дали нам знать, что в резервуары пустили воду. "Наутилус" стал тихо погружаться — до той глубины, на какую погрузился нижний ледяной пласт, — и осел на ледяное дно на глубине в триста пятьдесят метров.

— Друзья мои, — сказал я, — положение тяжёлое, но я рассчитываю на ваше мужество и вашу энергию.
— Конечно, — ответил мне канадец, — сейчас не такое время, чтобы я стал надоедать вам своими жалобами или вопросами. Я готов сделать всё для общего спасения.
— Отлично, Нед, — сказал я, протягивая канадцу руку.
— Добавлю ещё вот что, — продолжал он, — я ловко владею и киркой и гарпуном, и если я могу быть полезным капитану, то я в его распоряжении.

Я проводил канадца в помещение, где люди из экипажа "Наутилуса" надевали на себя скафандры. Я сообщил капитану предложение канадца, и он его, конечно, принял.

Канадец быстро облёкся в подводный костюм и был готов одновременно со своими товарищами по работе.

Каждый из них нёс за спиною аппарат Рукейроля (*), снабженный резервуарами с большим запасом чистого воздуха.

Это был значительный, но необходимый заём из воздушных запасов "Наутилуса". Что касается до ламп Румкорфа (**), то они были не нужны в этих водах, светящихся в лучах электрического света.

Как только Нед переоделся, я вернулся в салон, где ставни были уже открыты, и, став рядом с Конселем, начал рассматривать окружающие льды, на которых держался "Наутилус".

Через несколько минут мы увидели, как двенадцать человек экипажа вышли на лёд и среди них — Нед, хорошо заметный своим высоким ростом. Их сопровождал капитан Немо.

Раньше, чем долбить стены, он распорядился прощупать их зондами и таким образом обеспечить нужное направление работ.

Длинные зонды стали врезаться в боковые стены туннеля; но, пройдя пятнадцать метров, они застряли в толще другой стены.

Направлять свои усилия против верхнего пласта являлось бесполезным, поскольку он представлял собой нагромождение торосов вышиной более четырёхсот метров.

Капитан Немо распорядился прозондировать нижний пласт.

Оказалось, что здесь нас отделяло от воды только десять метров, составлявших толщу этого ледяного поля. Теперь работа сводилась лишь к тому, чтобы высечь в нем кусок, по своей площади равный площади "Наутилуса".

Следовательно, для того чтобы мы могли опуститься ниже ледяного поля, необходимо было продолбить в нём соответственной величины отверстие, а для этого надо было вынуть около шести тысяч пятисот кубических метров льда.

Немедленно же приступили к этой работе и продолжали её с неиссякаемой настойчивостью.

Вместо того чтобы долбить лёд вокруг самого "Наутилуса", что очень затруднило бы работу, капитан Немо распорядился наметить огромную круглую канаву, отступя на восемь метров от левого борта "Наутилуса".

После этого все двенадцать человек одновременно стали буравить канаву в нескольких точках по её окружности. В скором времени заработали кирки, мощно проникая в компактную массу льда и откалывая от неё большие глыбы.

В силу меньшего удельного веса эти глыбы как бы взлетали под верхний свод туннеля, вследствие чего он начал утолщаться сверху настолько же, насколько становился тоньше снизу.

Но это не имело значения, раз нижний слой делался в такой же мере тоньше.

После двух часов напряжённой работы Нед измучился и вернулся в салон.

Его вместе с товарищами по работе сменили свежие работники; к ним присоединились я и Консель.

Нами руководил помощник капитана. Вода мне показалась особенно холодной, но вскоре я согрелся, работая киркой. Движения мои были вполне свободны, хотя производились при внешнем давлении в тридцать атмосфер.

Проработав два часа и вернувшись в салон, чтобы перекусить и немного отдохнуть, я почувствовал большую разницу между потоком чистого воздуха, поступавшего ко мне в аппарат Рукейроля, и атмосферой в "Наутилусе", где уже накопился углекислый газ.

В течение двух суток воздух не возобновлялся, и его животворные качества значительно понизились.

А между тем за двенадцать часов работы мы сняли с намеченной поверхности пласт только в один метр толщиной, иначе говоря, около шестисот кубических метров льда.

Допустим, что каждые двенадцать часов будет выполняться такая же работа, — тогда понадобится ещё четыре дня и пять ночей, чтобы довести дело до желаемого конца.

— Четыре дня и пять ночей! — сказал я своим товарищам. — А запас воздуха в резервуарах только на два дня.
— Не считая того, — добавил Нед Ленд, — что, когда мы выйдем из этой проклятой тюрьмы, мы ещё останемся в заключении под торосами без всякой связи с наружным воздухом.

Соображение правильное. Кто мог сказать заранее, сколько тогда понадобится времени для нашего освобождения?

Не задохнёмся ли мы раньше, чем "Наутилус" сможет вернуться на поверхность моря? Не суждено ли ему со всем его содержимым быть погребённым в этой ледяной могиле?

Опасность казалась грозной. Но все смотрели прямо ей в глаза, и все решились исполнить долг свой до конца.

                    из научно - фантастического романа французского писателя Жюля Верна - «Двадцать тысяч лье под водой»
___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

(*) Каждый из них нёс за спиною аппарат Рукейроля - «Аэрофор» — дыхательный аппарат, изобретённый в 1865 году французами Бенуа Рукейролем и Огюстом Денейрузом. Конструкция представляла собой горизонтально расположенный на спине ныряльщика стальной баллон с воздухом под давлением 20 – 25 атмосфер, соединённый через редукционный клапан с загубником. Особенности аппарата:
Мембранный редукционный клапан подавал воздух только в момент вдоха под давлением, равным давлению воды.
Аппарат не был полностью автономен: баллон был соединён шлангом, по которому подавался воздух, с поверхностью, но в случае необходимости ныряльщик мог на короткое время отсоединяться. «Аэрофор» в течение нескольких лет использовался французским военно - морским флотом и даже в 1870 году удостоился упоминания в книге Жюля Верна «Двадцать тысяч лье под водой».

(**) Что касается до ламп Румкорфа - катушка Румкорфа — устройство для получения импульсов высокого напряжения. Это электромеханический преобразователь низкого постоянного напряжения в высокое переменное напряжение. Некоторые факты о катушке Румкорфа:
Получила название по имени немецкого изобретателя Генриха Румкорфа, который запатентовал свою первую конструкцию в 1851 году и организовал её производство в своей мастерской в Париже.
Применялась для обеспечения высокого напряжения в газовых разрядах, для демонстрации эффектов, связанных с электричеством.
Была частью экспериментальной установки Генриха Герца, с помощью которой исследовали свойства электромагнитных волн.
Широко использовалась в рентгеновских аппаратах и для питания дуговых осветительных приборов в 1880 – 1920 годах.
В настоящее время катушка Румкорфа используется в образовательных целях в кабинетах физики.
Также существует упоминание о лампе, которую автор научной фантастики Жюль Верн назвал «лампой Румкорфа», но на самом деле её изобрели французы Альфонс Дюма и доктор Камилл Бенойт для использования шахтёрами.

Он к Брэду Питту - Он так видит наши железные дороги

Я тащусь от душечки Питта!
До ночного буйного бреда,
до потери, да! аппетита.
Я во сне веду с ним беседы
и от них потихоньку таю…
И немножко плачу в рукавчик.
О свиданье с ним я мечтаю,
потому что он же красавчик!

Иногда стою на вокзале
и хочу сесть в поезд – и к Питту!

Иногда с утра в кинозале
я сижу (пока он открытый)
и смотрю на Брэда, любуясь,
как он с дам снимает одежду
(и при этом с ними целуясь),
дарит им на любовь надежду.

                                                           Брэд о Питте (отрывок)
                                                               Автор: Rocktime

Глава VI (фрагмент)

Изо всех собравшихся на станции только один этот человек, с чахоточной фигурой и лицом старой обезьяны, сохранял свою обычную невозмутимость.

Он приехал позднее всех и теперь медленно ходил взад и вперёд по платформе, засунув руки по локоть в карманы широких, обвисших брюк и пожёвывая свою вечную сигару.

Его светлые глаза, за которыми чувствовался большой ум учёного и сильная воля авантюриста, как и всегда, неподвижно и равнодушно глядели из-под опухших, усталых век.

Приезду семейства Зиненок никто не удивился. Их почему-то все давно привыкли считать неотъемлемой принадлежностью заводской жизни.

Девицы внесли с собой в мрачную залу станции, где было и холодно и скучно, своё натянутое оживление и ненатуральный хохот.

Их окружили утомившиеся долгим ожиданием инженеры помоложе.

Девицы, тотчас же приняв обычное оборонительное положение, стали сыпать налево и направо милыми, но давно всем наскучившими наивностями.

Среди своих суетившихся дочерей Анна Афанасьевна, маленькая, подвижная, суетливая, казалась беспокойной наседкой.

Бобров, усталый, почти больной после вчерашней вспышки, сидел одиноко в углу станционной залы и очень много курил.

Когда вошло и с громким щебетанием расселось у круглого стола семейство Зиненок, Андрей Ильич испытал одновременно два весьма смутных чувства.

С одной стороны, ему стало стыдно за бестактный, как он думал, приезд этого семейства, стало стыдно жгучим, удручающим стыдом за другого.

С другой стороны, он обрадовался, увидев Нину, разрумяненную быстрой ездой, с возбуждёнными, блестящими глазами, очень мило одетую и, как всегда это бывает, гораздо красивее, чем её рисовало ему воображение.

В его больной, издёрганной душе вдруг зажглось нестерпимое желание нежной, благоухающей девической любви, жажда привычной и успокоительной женской ласки.

Он искал случая подойти к Нине, но она всё время была занята болтовней с двумя горными студентами, которые наперерыв старались её рассмешить.

И она смеялась, сверкая мелкими белыми зубами, более кокетливая и весёлая, чем когда - либо.

Однако два или три раза она встретилась глазами с Бобровым, и ему почудился в её слегка приподнятых бровях молчаливый, но не враждебный вопрос.

На платформе раздался продолжительный звонок, возвещавший отход поезда с ближайшей станции.

Между инженерами произошло смятение.

Андрей Ильич наблюдал из своего угла с насмешкой на губах, как одна и та же трусливая мысль мгновенно овладела этими двадцатью с лишком человеками, как их лица вдруг стали серьёзными и озабоченными, руки невольным быстрым движением прошлись по пуговицам сюртуков, по галстукам и фуражкам, глаза обратились в сторону звонка.

Скоро в зале никого не осталось.

                                                                                                                                                       из повести Александра Куприна - «Молох»

Любовные представления

Я хочу любви в угаре...
Сумасшедшей...
Сочной...
Страстной...
Ты - в развратном пеньюаре...
Я - критически опасный...
.
Я тореро на корриде…
Ты - изящна и строптива,
У меня кипят флюиды…
Доставай контрацептивы.
.
Всё горит огнём священным…
Глаза…
Свечи…
Звёзды…
Чувства…
Я не буду джентльменом…
Ты - богиня безрассудства…
.
Всё смешалось: стол, перила…
Кресло…
Ванна…
Подоконник….
Кухня…
Спальня - пианино
Где мы..?
Кто мы..?
Люди…
Кони…
                                                Любовное представление (отрывок)
                                                      Автор: Александр Мишенев

Каждый день я вижу её…

Каждый день она проходит рядом, даже не догадываясь, что я за ней наблюдаю, что думаю о ней, что мечтаю о ней, что я… я люблю её. Каждый день, я набираю до боли знакомый номер.

Она поднимает трубку, а я не смею ей сказать ни слова.

Я вижу, как она работает, мне нравится её задумчивый вид, хрупкий стан. Она похожа на нежный цветок прекрасных диких орхидей.

Я сталкиваюсь с ней каждый день, но она и не подозревает о моём существовании…

Жаль…

Я прохожу рядом…

Быть может, она моя половинка, может именно я и есть её сказочный принц, которого в жизни ждёт каждая девушка.

Но я не могу сделать решительный шаг, я боюсь, что она меня испугается и упорхнет, как лёгкий мотылёк, навсегда...

Она божественна!

Я не смею, подать вида, что она нужна мне, я боюсь, что меня отвергнут. Я слишком стар для неё…

В её глазах я вижу загадочный мир, безмятежность неба и величие океанских волн…

Но… моей любви не суждено быть счастливой. Старик не сможет дать ей полного счастья, к тому же у неё есть жених.

Ах, как бы я хотел оставить все заботы, всё мирское, всю не нужную суету, все предрассудки, всю мишуру и фальшь, окружающую нас, и улететь туда, на край света, да куда угодно, только вместе с ней, вместе с ней одной рядом!

Мне больше никто не нужен…

Я просто люблю её!..

Каждый день я вижу его…

Каждый день я вижу его за работой, наблюдаю. Он серьёзен и задумчив, в этот миг он мне представляется похожим космос. Он такой же мудрый и бесконечный, такой же разумный…

Но он даже не догадывается о моём существовании, о том, что в моих мечтах только он, что я думаю о нём, что я…я люблю его. Жаль…

Каждый день я пишу ему письма, но не смею их отправлять, я сжигаю их.

Я вижу его каждый день. Он задумчив.

Я прохожу рядом…

Быть может, он тот самый, о ком я мечтаю, может я его единственная половинка, которую ищет, наверно, каждый мужчина…

Но я боюсь сказать ему о своих чувствах, я боюсь, что он не поймёт меня, подумает, что я слишком молода и не серьёзна и уйдёт, как ведение, навсегда…

Он самый лучший!

Я не смею, подать вида, что он нужен мне, я боюсь, что он отвергнет меня. Мне это будет слишком больно…

В его глазах простирается безмятежность вселенной, тепло солнечного огня и плавные порывы ветра…

Мне наплевать, что он меня старше, я просто хочу быть с ним…

Но… моей любви не суждено быть счастливой. Я не смогу дать ему полного счастья, к тому же он женат.

Ах, как бы я хотела оставить все заботы, всё мирское, всю не нужную суету, все предрассудки, всю мишуру и фальшь, окружающую нас, и улететь туда, на край света, да куда угодно, только вместе с ним, вместе с ним одним рядом!

Мне больше никто не нужен…

Я просто люблю его!..

Она летит по вечерней осенней улице, похожая на мотылька, разговаривая по телефону, не замечая прохожих, даже почти не слыша разговора, в её мыслях только он…

Вот его дом…

Она застывает порывом ветра и плывёт мимо его дома, смотрит только туда, где-то там он, где-то там…и ничего не подозревает…

- ( «Боже, как он превосходен! Как я люблю его!» )

Глухой удар, потерявшийся рассудок, смятение, разбитый телефон, упавшая сумка…

- ( «Боже! Это он!» )
- Простите, девушка, за мою нерасторопность, позвольте, я помогу вам! – («Боже мой! Это она…»)
- Ничего страшного, всё в порядке! – («Неужели это и в правду он?...»)
- Позвольте, я всё же вам помогу? Вы в порядке? Может быть вас проводить до дома?
- Нет, нет! Что вы? Всё в порядке. Не утруждайте себя. – ( «Да что я говорю? Он же сейчас уйдёт!» ) – Хотя, на самом деле, я не отказалась бы от вечерней прогулки!
- Я с удовольствием! Кстати, я Лео.
- Я знаю.… То есть, я хотела сказать, я Мишель…

Как легко идти рядом и просто говорить, я даже не слышу разговора, я просто думаю о том как она прекрасна!...

Он так великолепен. Я бы вот так всю жизнь шла бы с ним и шла рядом…

- Благодарю вас за приятную прогулку, Лео.
- Рад был нашей встрече! Мы сможем ещё увидеться, Мишель?
- Возможно… До свидания!

Боже! Она сейчас уйдёт, и я навсегда потеряю её! Она вспорхнёт по лестнице и растает, как лёгкая дымка…

- МИШЕЛЬ, Я ЛЮБЛЮ ВАС!!!!

                                                                                                                                                        Несчастная любовь
                                                                                                                                             Автор: Александра Подольская

Теперь всё Родина

И есть и нет - покой и безразличие
Погаснет свет, а в темноте различия
Не видно....
впредь
Себя искать не стану я
От света в тьму, но жить не перестану я

И есть и нет - суровая, но тихая
Смешной рассвет пылает над безликими
И искры вновь летят с костра потухшего
Да что уж там - всё прожито, что лучшее

И есть и нет - грядущее изменчиво
В душе ответ к вопросу переменчиво
И жизнь идёт - бежит сломивши головы
А впрочем мне живётся очень здорово

И вот и всё - нет боли, нет отчаянья,
Смешной рассвет в периоды печальные
И впредь уста не разомкну - бессмысленно
И соглашусь пожалуй с этой мыслью

=============================

... а в горле - ком, но дальше он не вырвется
и всё верх дном - рывками и урывками
и слёзы все уже я в прошлом выжала
зачем, скажи, зачем, зачем я выжила!?

                                                                   Автор: Юлия Лорионова

Ей было тридцать лет.

Наступил час... тот сказал, что "она темпераментна"... "

Я хочу жить, я хочу жить и хочу ходить, хочу следовать за ней повсюду! Хочу быть красивым, хочу, чтобы она любила меня!"

В этот момент ему стало страшно; он слышал своё свистящее дыхание; он почти не мог дышать -- задыхался.

Пришёл доктор. Оказалось, что это лёгкий приступ астмы.

Доктор ушёл, он стал ещё печальней; он бы предпочёл, чтобы это оказалось чем - нибудь более серьёзным, и хотел, чтобы его жалели.

Ибо он чувствовал, что то, другое, -- серьёзно, чувствовал, что должен умереть.

Теперь он вспоминал все физические страдания своей жизни и сокрушался; никогда любившие его люди не жалели его на том основании, что он был нервным.

В страшные дни наступившие для него после его ночного возвращения домой с Бюивром, -- в те дни, когда он одевался в семь часов утра, предварительно промаршировав целую ночь по улицам -- его брат, просыпавшийся на четверть часа по ночам после чересчур обильного ужина -- говаривал ему:

-- Ты слишком прислушиваешься к себе; и со мной бывает, что я не сплю по ночам. К тому же это только кажется, что совсем не спишь, на самом деле всё - таки спишь.

Это верно, что он слишком прислушивался к себе; всегда он слышал зов смерти -- зов, который словно подтачивал его жизнь.

Теперь астма его усиливалась.

Он не мог перевести дыхание и делал мучительные усилия, чтобы дышать.

И он чувствовал, что завеса, скрывающая от нас жизнь, раздвигается, обнажая притаившуюся смерть, он чувствовал весь ужас того, что значит жить и дышать.

Затем он мысленно перенёсся к тому моменту, когда она утешится. Кто же будет тот другой? Неизбежность этого момента сводила его с ума от ревности.

Он мог бы этот момент предотвратить, если бы остался жить, но он умирает, и что же? Она скажет, что уйдёт в монастырь, а когда он умрёт -- она раздумает.

Нет! Лучше знать и не дать себя дважды обмануть. Кто? Гувр, Алериувр, Бюивр, Брейв.

Он всех их видел перед собой и, стискивая зубы, чувствовал страшное бешенство, которое должно было в этот момент исказить его лицо. Затем он как-то успокоился.

Нет, только не эти! Только не жуир - кутила! Это должен быть человек, который будет её действительно любить.

Почему мне не хочется, чтобы это был кутила? Безумие с моей стороны задавать себе этот вопрос! Это так естественно!

Я хочу, чтобы она была счастлива потому, что я люблю её... люблю! -- Нет, это не то! Вся суть в том, что я не хочу, чтобы возбуждали её чувственность, чтобы доставляли ей больше наслаждения, чем доставлял я. Я хочу, чтобы ей давали любовь, но не хочу, чтобы ей доставляли наслаждение.

Ей надо выйти замуж, ей надо хорошо выбрать... Всё - таки это будет грустно.

И к нему вернулось одно из его детских желаний -- желаний, знакомых ему тогда, когда он был семилетним мальчиком и ложился спать в восемь часов.

Когда его мать в какой - нибудь из дней должна была ехать на бал -- он умолял её одеться до обеда и куда - нибудь уехать, потому что не мог перенести мысли, что в то время, как он пытается уснуть, в доме собираются уезжать на бал.

И чтобы доставить ему удовольствие и успокоить его, его мать, уже одетая, декольтированная, приходила проститься с ним в восемь часов и уезжала к подруге, где оставалась, пока не наступало время ехать на бал.

И только в эти печальные для него дни, когда его мать уезжала на бал, мог он заснуть, огорчённый, но спокойный.

Ту же мольбу, с которой он обращался к своей матери, ту же мольбу, обращённую к Франсуазе, нашёптывали теперь его губы.

Он готов был просить её выйти замуж теперь же, чтобы он мог, наконец, уснуть вечным сном удручённый, но спокойный, и не задумываясь над тем, что произойдёт после того, как он уснёт.

В ближайшие дни он попробовал говорить с Франсуазой, которая, как и врач, не считала его обречённым и мягко, но непреклонно отвергла предложение Оноре.

Они привыкли говорить друг другу только правду, и поэтому, когда Франсуаза сказала Оноре, что он будет жить, -- он почувствовал, что она верит этому, и мало-помалу внушил эту веру себе.

Если я должен умереть, я не буду больше ревновать, когда буду мёртв. Но пока я жив? О да, я ревновать буду, пока не умрёт моё тело!

Но раз я не могу думать, что кто-то другой даст ей наслаждение, раз ревнует только моё тело, -- после смерти, когда тело исчезнет, когда мне станет безразлично всё земное, когда я не буду уже безумно желать тела, сильнее буду любить душу, -- тогда я перестану ревновать.

Да, я действительно буду любить.

Я не постигаю ещё,  как это будет, не постигаю теперь, когда моё тело ещё живёт и протестует, но ведь бывали у нас часы, когда я сидел с Франсуазой, и в беспредельной нежности, лишённой вожделения, находил успокоение своим страданиям и своей ревности.

Расставаясь с ней, я буду испытывать горе, но то горе некогда приближало меня ещё больше к самому себе, то горе, которое открыло мне таинственного друга -- мою душу, то спокойное горе, благодаря которому я почувствую себя более достойным предстать пред Богом.

Я почувствую это горе и не буду болеть той ужасной болезнью, которая терзала меня так долго, не возвысив меня морально, терзала, как физическая боль, которая унижает.

Я избавлюсь от неё, избавлюсь благодаря моему телу, благодаря желанию моего тела.

Да, но до тех пор что будет со мной -- калекой со сломанными ногами, когда я стану объектом насмешек для всех, кто сможет "не отказать себе в удовольствии", сколько им заблагорассудится на глазах у калеки, который им будет уже не страшен!

В ночь с воскресенья на понедельник ему снилось, что он задыхается.

Ему казалось, что кто-то сдавливает ему грудь; ему казалось, что на груди его лежит что-то безмерно тяжёлое. Он просил пощады. Он задыхался.

Вдруг он почувствовал, что ему дышать легко, и он подумал: "Я умер!"

И он видел, как над ним подымается всё, что так долго душило его: сначала он думал, что это был образ Гувра, затем -- его подозрения, затем -- вожделение, затем -- мысль о Франсуазе.

Это "нечто", как облако, принимало всё новые и новые формы, росло, росло не переставая, и теперь он не уяснял себе, каким образом "нечто", которое должно было быть огромным как мир, могло лежать на нём, на его маленьком теле слабого человека, на его бедном человеческом сердце, лишённом энергии, и каким образом эта безмерная тяжесть его не раздавила.

И он понял также, что он был раздавлен и что жизнь, какую он вёл, была жизнью человека раздавленного. А то безмерно огромное, что давило на его грудь всей тяжестью мира, -- он понял -- была его любовь!

Потом он повторил: "Жизнь раздавленного!" и вспомнил, что в тот момент, когда его опрокинула лошадь, он подумал: "Я буду раздавлен!"

Он вспомнил свою прогулку, вспомнил, что должен был в то утро завтракать с Франсуазой, и снова вспомнил о Франсуазе.

И он спрашивал себя: "Не любовь ли моя давила на меня? А если не любовь, то что? Быть может, мой характер? Я? Жизнь?"

Затем он подумал: "Нет, когда я умру, я не избавлюсь от моей любви, но я избавлюсь от моего вожделения, от моей чувственной ревности", и тогда-то он сказал: "Господи, пошли мне этот час, пошли скорее мне этот час, чтобы я узнал любовь совершенную!"

И в воскресенье вечером обнаружился перитонит, в понедельник утром, часов около десяти, он начал бредить, хотел видеть Франсуазу, звал её, глаза его горели: "Я хочу, чтобы и твои глаза горели, я хочу доставить тебе наслаждение, какого никогда не доставлял... я хочу тебе..."

Потом вдруг он бледнел от ярости.

"Я знаю, отчего ты не хочешь, я знаю, с кем ты была сегодня утром, и я знаю, что он хотел послать за мной, посадить меня за дверью, чтобы я видел вас, лишённый возможности броситься на вас, раз у меня нет больше ног.

Но я убью его, убью тебя, а ещё раньше убью себя! Смотри! Я убил себя".

И он без сил падал на подушку.

Мало - помалу он успокоился, продолжал думать о том, за кого бы она могла выйти замуж после его смерти, но перед ним вставали всё те же мучившие его образы, которые он гнал от себя, -- образы Франсуа де Гувра, Бюивра.

В полдень он причастился.

Доктор сказал, что он не доживёт до вечера.

Он быстро терял силы, не мог уже принимать пищи, почти не слышал.

Но размышлять он мог и не говорил ничего, чтобы не огорчать Франсуазу, которая была убита горем, -- он думал о ней, представлял себе её тогда, когда он уже ничего не будет о ней знать, когда она уже не сможет его любить.
   
Имена, которые он произносил машинально ещё утром -- имена тех, кто, быть может, будет обладать ею, опять стали приходить ему на память в то время, как глаза его следили за мухой, которая подлетала к его пальцу, точно хотела коснуться его, затем улетала и снова возвращалась, но не дотрагивалась до него.

И опять он вспомнил Франсуа де Гувра и в то же время думал: Может быть, муха коснётся простыни? Нет, всё ещё нет!"

Тут он вышел вдруг из оцепенения: "Как? И то и другое мне кажется одинаково важным? Будет ли Гувр обладать Франсуазой, коснётся ли муха простыни?

О, обладание Франсуазой чуточку важней!"

Но ясность, с какой он видел пропасть, отделявшую одно событие от другого, показывала ему, что оба события, в сущности, не очень его трогали.

И он сказал про себя: "Как мне это безразлично! Как грустно!" Затем он заметил, что "как грустно" было произнесено им по привычке и что, изменившись окончательно, он уже не огорчался тем, что изменился.

Бледная улыбка проползла по его губам. "Вот, -- сказал он, -- моя любовь к Франсуазе. Я не ревную больше.

Значит, смерть совсем близка. Не всё ли равно, раз это было нужно для того, чтобы я, наконец, почувствовал к Франсуазе подлинную любовь".

Но тут, подняв глаза, он увидал Франсуазу, слуг, доктора, двух старушек - родственниц; все они молились.

И он почувствовал, что любовь, очищенная от эгоизма и от чувственности, любовь, которую он хотел видеть в себе такой тихой, такой глубокой, простиралась на старушек - родственниц, на слуг, на самого доктора, в такой же мере, как и на Франсуазу.

Питая к ней ту же любовь, какую ему внушали все живые существа, он не мог уже питать к ней иной любви.

Обливаясь слезами в ногах его постели, она шептала самые прекрасные из старых, знакомых ему ласкательных прозвищ: "Моя родина, мой брат!"

Но, не имея ни желания, ни силы разочаровывать её, он улыбался и думал, что его "родиной" была уже не она, а небо и вся земля.

Он повторял в своём сердце: "Мои братья", и если смотрел на неё больше, чем на остальных, то только из жалости, ибо глаза его, которые скоро закроются и не будут больше плакать, видели поток слёз, струившихся по её лицу.

Но он любил её такой же любовью, как доктора, старушек - родственниц и слуг. И это было концом ревности.

                                                                                                                                           из рассказа Марселя Пруст - «Конец ревности»

Игра на поле сплошных неясностей

! Данный пост находится на ближних подступах к психической диссоциации ))

Совсем не плох и спуск с горы:
Кто бури знал, тот мудрость ценит.
Лишь одного мне жаль: игры…
Её и мудрость не заменит.

Игра загадочней всего
И бескорыстнее на свете.
Она всегда — ни для чего,
Как ни над чем смеются дети.

Котёнок возится с клубком,
Играет море в постоянство…
И всякий ведал — за рулём —
Игру бездумную с пространством.

Играет с рифмами поэт,
И пена — по краям бокала…
А здесь, на спуске, разве след —
След от игры остался малый.

                                                                     Игра
                                                      Автор: Зинаида Гиппиус

Но не прошло и двух дней, и я понял, что в истолковании слов Робера: «Все, кто не на фронте, трусы», я глубоко заблуждался.

Сен-Лу сказал так, желая блеснуть в разговоре, проявить психологическую оригинальность, пока не был уверен, что его ходатайство о добровольном вступлении в действующую армию будет утверждено.

Но в то же время он прилагал все усилия, чтобы его прошение приняли, и тут он проявил не в той степени оригинальность (в смысле, вкладываемом им в это слово), сколь свою причастность нации французов Святого - Андрея - В - Полях (*), самому лучшему, что на тот момент было у французов Святого - Андрея-  В - Полях, дворян, буржуа, простолюдинов, почтительных к дворянам или бунтующих против дворян, двух одинаково французских подразделений того же семейства, подтипа Франсуазы и подтипа Мореля (**), откуда вылетели две стрелы, сошедшиеся в одном направлении — к фронту.

Блока привело в восторг трусливое признание националиста (каковым Сен-Лу никогда и не являлся), но стоило Сен-Лу спросить его, должен ли тот пойти на фронт сам, как Блок, в позе верховного жреца, ответствовал:

«Миопия» (***).

Но несколько дней спустя Блок совершенно изменил своё мнение о войне; он пришёл ко мне, обезумевши.

Несмотря на «миопию», его признали годным.

Я провожал его, и тут мы встретили Сен-Лу, у которого как раз была встреча в Военном Министерстве с отставным офицером, г-ном де Камбремером, а последний должен был представить его какому-то полковнику.

«Ах ты! что я тебе говорю — это ведь твой старый друг… Вы ведь с Канканом давно знакомы, не так ли?».

Я ответил, что я действительно с ним знаком, и с его женой также, но знакомством дорожу лишь отчасти.

Но с того времени, как я подружился с этой четой, я так привык относится к его жене, как, вопреки всему, к женщине исключительной, досконально сведущей в Шопенгауэре, обладающей доступом в духовные сферы, абсолютно закрытые её неотёсанному супругу, что слова Сен-Лу меня прежде всего изумили:

«Скажу по правде, жена у него идиотка. Но сам он — человек просто замечательный, одарён и всё так же мил».

Под «идиотией» жены Робер понимал, вероятно, её страстное желание якшаться с большим светом, самое суровое осуждение света и встречающее. Под качествами мужа, наверное, он имел ввиду те, которые расхваливала его мать, когда ставила его выше других членов своей семьи.

Его-то, по крайней мере, не волновали герцогини; но говоря по правде этого рода «ум» столь же отличен от ума, присущего мыслителям, как признанный публикой «талант» от «способностей» нувориша, «умеющего делать деньги».

Однако слова Сен-Лу не вызвали у меня неприятного впечатления, ибо напомнили, что претензия граничит с глупостью, а простота хоть и несколько скрыта, но приятна.

Мне, правда, не довелось обнаружить эти качества в г-не де Камбремере.

Но в действительности, если учитывать мнение других людей, человек состоит из множества несходных личностей, даже если забыть о разнице взглядов.

Я знал только оболочку г-на де Камбремера. И его достоинства, о которых твердили другие, так и остались для меня неизвестны.

Мы проводили Блока, который попрекал Сен-Лу тем, что, в отличии от него, Блока, все эти «именитые высокородные отпрыски», щеголяющие при штабах, ничем не рискуют, тогда как у него, простого солдата 2-го класса, нет никакого желания «дырявить шкуру из-за Вильгельма».

«Похоже, что император Вильгельм серьёзно болен», — ответил Сен-Лу.

Блок, как и все люди, околачивающиеся возле биржи, с необыкновенной лёгкостью воспринимал сенсационные известия и потому воскликнул:

«Говорят даже, что он умер».

На бирже все монархи больны, а что до Эдуарда VII или Вильгельма II, то они уже умерли; все осаждённые города уже пали.

«Правда, это пока скрывают, чтобы не ввергнуть бошей в отчаяние. Однако он умер вчера ночью. Мой отец узнал об этом из совершенно надёжного источника».

Постоянными сношениями с совершенно надёжными источниками, которыми только, по счастью, и пользовался г-н Блок-отец, он был обязан своим «большим связям»; он получал оттуда секретные покуда новости о том, что «заграница растёт», что «Де Бирс падаёт» (****).

Впрочем, если к указанному моменту рос курс Де Бирс, а «предложений» на «заграницу» не наблюдалось, если рынок первых был и «устойчивым», и «активным», тогда как вторых — «колеблющимся» и «неустойчивым», и держали их «в фондовом резерве», совершенно надёжный источник оставался не менее надёжным источником.

Поэтому Блок известил нас о смерти кайзера с видом важным и таинственным, но также раздражённым.

Особенно его взбесило, что Робер назвал Вильгельма императором.

Я думаю, что и под резаком гильотины Сен-Лу и г-н де Германт не сказали бы иначе.

Два этих светских мужа, останься они в одиночестве на необитаемом острове, где не перед кем обнаружить своих хороших манер, проявляли бы эту воспитанность, подобно латинистам, правильно цитирующим Вергилия.

Сен-Лу никогда бы не смог, даже под пыткой у немцев, назвать «императора Вильгельма» иначе. И этот хороший тон, несмотря ни на что, есть свидетельство великих пут духа.

Тот, кто не сумеет сбросить их, останется лишь светским человеком.

          из завершающей книги семитомного цикла Марселя Пруста «В поисках утраченного времени» - «Обретённое время»
__________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

(*) свою причастность нации французов Святого - Андрея - В - Полях - Вымышленная автором нация «французов Святого - Андрея - В - Полях».

(**) подтипа Франсуазы и подтипа Мореля - Франсуаза — один из центральных персонажей цикла романов Марселя Пруста «В поисках утраченного времени». Бескорыстная любовь к человечеству, вот что характеризует героиню. В Франсуазе сочетались народный рассудок, трезвость суждений, предрассудки, жалостливость и покорность перед происходящим.
подтипа Мореля - Шарль Морель — один из центральных и наиболее отрицательных персонажей цикла романов Марселя Пруста «В поисках утраченного времени» («Поиски»). Его связывают любовные отношения с женщинами - лесбиянками, например, с артисткой Леа (причём обращалась она к Морелю, как к женщине). Ради денег готов на всё, его никогда не мучила совесть. Способен, если это было ему выгодно, причинить горе, даже облечь в траур целые семьи.

(***) Миопия - Миопия, или близорукость — дефект зрения, при котором человек вблизи видит хорошо, а вдали — плохо.

(****) новости о том, что «заграница растёт», что «Де Бирс падаёт» - речь идёт об игре на биржах с акциями различных компаний.

Во внутреннем мире всё обязательно должно быть сложно

Спорят американец и белорус, работники крупного предприятия.

— Вот у нас, в Америке, чтоб стать начальником отдела, нужно закончить колледж.
— Вот, удивил. Да у нас на заводе все уборщицы с высшим образованием! ©

2025 год наступил, Но всё то же
Всё те же сильные, независимые, высокомерные рожи
Кислые предвзятые, будто съели ящик лимона
Из каждого угла кричит, как она свободна.

Как класть хотела, как научилась со всем справляться
Как от людей ненужных научилась наконец избавляться
Как слёзы давно не льёт, заливая всё это эспрессо
Не надо ей от вас ничего, ни любви ни секса.

Пишет о том, чтоб ей не писали, в личку
В семейном положение пробел, но всегда отлично
Всегда свободна, одинока, но при этом всегда с цветами
Любит мужчин исключительных, которые её обожают.

Ей нужен абьюз, а иначе она не может
Ей нужен скандал, а иначе её тревожит
Триггерит (*) по любому поводу, причин и следствий
Не вникает в скандал, а ждёт его последствий.

                                                                                   О высокомерных женщинах, познавших душевную боль
                                                                                                              Автор: Чапаева Ольга

(*) «Триггерит по любому поводу, причин и следствий» — «Триггерить» сленговое выражение, которое означает вызывать у кого-то негативную эмоциональную реакцию. Это может быть агрессия, злость, тоска, обида.