Вам привет .. от Просвиркина

Звёздочка моя
Где ж ты милая
На небе вечном
На небе тёмном
На небе вечном
На небе тёмном

Звёздочка моя
Ты мене откройся
Чтоб сиял и я
Жизнь свою любя

Звёздочка моя
Есть ли ты на свете
Или грешник я
Живу на свете зря

Звёздочка моя
Где ж ты милая
На небе вечном
На небе тёмном

                                      Муз. комп. Звёздочка
                              Автор слов:  Андрей Жигалов

Отступление (Фрагмент)

Город ещё спал тревожным сном, когда я покинул его, чтобы добраться к своим и рассказать о «многоэшелонном наступлении» белогвардейцев.

Я был уверен, что Просвиркин не может пройти мимо своего родного села, и пошёл через Русское Добрино. На мосту посреди села навстречу мне шёл крестьянин в лохматой шапке, лаптях, с топором за поясом.

— Степана Просвиркина знаешь?
— А кто его не знает? — вопросом на вопрос ответил мужик.
— Дома он?
— На селе не объявлялся, а где он ныне, должно быть, знают его баба да господь бог, — ответил бородач.

Найдя нужный дом, я объяснил хозяйке, для чего мне понадобился Просвиркин.

— Перейдёшь тот ручей и поднимайся по тропе, она выведет тебя к лесу, там и найдёшь его, — сказала женщина, гладя по головке прижавшегося к ней белобрысого мальчонку.

Просвиркина я обнаружил в лесу, который тянется от станции Дымка к двугорбой лысой горе.

Был тихий вечер. Деревья отбрасывали длинные причудливые тени. Но ни аромат трав и цветов, ни яркие краски летнего леса не радовали собравшихся здесь людей — на их суровых лицах лежала печать тревоги...

Увидев меня, Просвиркин встал, смахнул с брюк прилипшую листву и шагнул мне навстречу.

— Знакомить не буду. И Петровскую и других товарищей ты знаешь.

Поздоровались.

— Вот видишь, пришлось отступать вслед за красноармейцами. Но из родных мест не хочется уходить. Здесь мы знаем каждую тропинку и здесь будем бить — и уже бьём! — врага по-партизански. Присаживайся и выкладывай новости, — предложил Просвиркин.

Я рассказал обо всём, что видел в Бугульме. Партизаны слушали молча. Кто-то тяжело вздохнул. Катя задумчиво смотрела вдаль, и таким прекрасным было её лицо.

Через полчаса Просвиркин поднялся.

— Ну, нам пора в путь, — проговорил он. — Пока выберемся на большак, наступит ночь.

Он свистнул. С опушки на поляну потянулась цепочка подвод. Партизаны стали рассаживаться по телегам, а тем временем Просвиркин писал записку.

— Отдай Волкову — вчера он был в Клявлино. Скажи, что ночью мы совершим налёт на станцию Дымка, а теперь идём на Ериклы и Кичуй, там сколотим крестьянский полк. И тогда белые попляшут под дулами наших винтовок. Сколько кобылке ни прыгать, а быть в хомуте. Ну, бывай здоров!

Просвиркин снял бескозырку и по-медвежьи сгрёб меня в объятия.

— Кто знает, что нас ждёт впереди, — крепко, по-мужски пожимая мне руку, говорила Катя. — Прощай, Слава!

Расставшись с Просвиркиным, я думал о том, какая силища в этом человеке. Партизан — горстка, а он рассуждает о полке и уверен, что победа не так уже далеко.

Медленно густели тёплые сумерки. Из-за горы выглянула луна.

Усталость валила с ног. Хотелось прилечь или присесть хотя бы на минуту.

К счастью, по пути попался родник.

Я снял рубашку, умылся по пояс ледяной водой и будто обновлённый пошёл дальше. Ночь была тёплая и тихая.

Но к утру горизонт почернел, стали сгущаться облака, луна скрылась. И хотя дорога была мне знакома, я то и дело останавливался и осматривался.

Вдруг где-то справа как будто щёлкнул затвор винтовки. Я припал к земле и прислушался.

Если это патруль белых со станции Дымка, подумал я, то тут документами коммивояжера не оправдаешь ночную прогулку.

Всмотревшись в темноту, откуда снова послышался лязг металла, я разглядел лошадь, которая, пощипывая траву, медленно приближалась ко мне. Оказывается, она была стреножена цепью. Подождал ещё немного и пошёл.

За день я отмахал вёрст шестьдесят, смертельно устал, нервы мои были на пределе, а тут ещё эта лошадь...

Однако нельзя было терять времени, и я решил догонять отступившие от Бугульмы на Симбирск наши отряды, чтобы знать, как далеко расползлась белая саранча в этом районе.

И Куйбышев, и Семёнов говорили мне не раз: опирайся на своих людей, особенно если ты в родных местах. Ты должен знать, кому можно довериться...

До Старого Семенкина оставалось не более пяти вёрст... Там живёт моя мать, там мне помогут. И вскоре я уже стучался в дверь родного дома.

Вот так же, бывало, стучались к нам односельчане. У всех у них была - одна просьба: «Ульяна Павловна, ради бога, помоги, баба умирает, тебя требует».

И мама, заботливо укутав нас, детей, спавших на разостланной на полу кошме, торопливо одевалась, и, будь то осенняя слякоть или зимняя стужа, шла туда, где в трудный час женских мук должен был появиться новый человек.

Мать сразу торопливо открыла дверь.

— Сынок, ты? Жив? — и тихо заплакала, припав поседевшей головой к моей груди.
— Что слышно, мама? Чехи здесь ещё не появлялись? Или...
— Беда пришла в наши края, сынок, лютует вражина, да ещё как... Из Байтугана вернулся Иван Семёнович, тебе бы с ним поговорить.

Иван Семёнович Васильев был первым председателем нашего Байтуганского ревкома. Если он в Семенкине, значит, весь район от Бугуруслана до Волго - Бугульминской железной дороги глубиной в семьдесят вёрст уже в руках оккупантов.

— Послушай, мама. Я должен ехать на станцию Клявлино, но мне нужно знать, в чьих руках она. Как ты думаешь, Иван Семёнович поможет мне в этом?
— Конечно, Иван Семёнович, только он! Ты посиди, я сейчас сбегаю за ним.

Бывший солдат Петроградского гарнизона, активный участник вооружённого восстания в октябре семнадцатого года, Иван Семёнович Васильев выслушал меня и задумался.

— Вчера их в Клявлино ещё не было, — рассуждал он вслух. — А что сегодня там делается, надо узнать. Впрочем, и мне надо в те края. Так что готовься, вместе и поедем.

Мы условились о времени встречи, и Иван Семёнович ушёл.
...

— Закуси, сынок, в дорогу! — засуетилась мать. Через минуту на столе стоял горшок с молоком и лежал каравай душистого ржаного хлеба.

Пока я ел, мать рассказала мне, что на прошлой неделе, вот так же ночью, к ней заявился Яков Кожевников, которого она хорошо знала и любила, как сына.

Дом матери был пунктом сбора информации от осведомителей. А осведомителями были моя сестра, её муж — учитель Василий Краснов и Иван Семёнович.

Яша оставил им даже «инструкцию»: кого можно привлечь к этому делу, какие сведения собирать, где и что нужно прятать.

Позднее разведка белых пронюхала о визитах к матери и дважды устраивала у неё обыск. Краснова даже арестовали, но прямых улик не было, и его вскоре выпустили. Однако дом оставался под наблюдением.

Когда мать уже рассказала мне о посещении Кожевникова, к дому подъехала телега. В избу вошёл Иван Семёнович и заторопил. Я попрощался с матерью, и мы поехали. Приходил ли к ней фельдшер - чех с «глухонемым», я спросить не успел.

Занятые каждый своими думами, молча ехали мы мимо дозревающей ржи, пересекли лесной буерак (*), каменистый косогор...

Вдруг в телеге позади меня кто-то судорожно забился. Оказывается, под сеном, прикрытым дерюгой, лежал связанный баран.

Иван Семёнович предусмотрительно прихватил не только его, но и корзину с полсотней яиц — на случай, если задержат: дескать, едем на базар.

На дно этой корзины я и запрятал свои документы на имя Михаила Дрозда, так как здесь и стар, и млад могли узнать в «коммивояжере» своего земляка - слесаря, не так-то уж давно работавшего на строительстве механической мельницы в Клявлино, а затем красногвардейца...

Мы договорились с Иваном Семёновичем, что, если станция Клявлино в руках белых, поедем вдоль железной дороги на Шелашниково и дальше на Мелекесс: надо продать товар и купить лошадь — пришла пора обзаводиться хозяйством, да и керенкам надо найти применение.

В пределах дозволенного я посвятил Ивана Семёновича в свои дела. А затем, как бы ничего не зная, завёл разговор о том, чтобы Иван Семёнович согласился сообщать об интересующих меня и Кожевникова сведениях моей матери. Васильев рассмеялся:

— Уже! И с твоей мамашей, и с Яковом Кожевниковым обо всём договорились.

Остановились мы в берёзовой рощице, недалеко от станции Клявлино. Иван Семёнович отправился на разведку, а я ушёл с дороги в заросли и стал ждать... Через час он вернулся, лицо его так и светилось радостью.

— Свои! — крикнул он, когда я вышел ему навстречу. — На станции отряд Волкова...

Увидев меня, Волков глазам своим не поверил.

— Чёрт побери! Да ты не с неба ли, дорогуша, свалился?

Я рассказал ему о призрачной силе передового отряда врага, о встрече с Просвиркиным, о том, как горсточка коммунистов забросала гранатами эшелон белочехов на станции Дымка.

Он по-детски обрадовался записке Просвиркина, в которой тот обещал прийти на помощь с полком добровольцев. Но сразу помрачнел, когда стал рассказывать об отступлении из Бугульмы:

— Гляжу, топает братва из соседнего отряда. «В чём дело?» — спрашиваю. — «Окружают, спасайся! Эшелонов сорок супротив нас». Вот так мы и откатились. Хотя ты и предупредил нас, но мы не успели выставить заслоны и выслать разведку. А ночью, сам знаешь, у страха глаза велики. Не справились мы с паникой...

Я посмотрел в окно. У костра сидело с десяток красноармейцев.

— К семафору бы дозор выслать, — показав на них, предложил я.
— У входных стрелок поставлена первая рота, вторая — на фланге, а здесь третья рота и дружинники отряда Орла; они оставлены в резерве.
— Говоришь, круговая оборона, а на перроне твоей «неприступной крепости» бойко торгуют чем попало, девки с парнями лузгают семечки, играет гармошка.
— А чем ты недоволен? — удивился Волков. — Война сама по себе, и жизнь ведь тоже сама по себе.
— Я уже немало походил по территории белых и должен тебе сказать, что на передовой у них — никаких гармошек и танцулек! — упрямо возразил я.

Но Волков не обратил внимания на эти слова.

                                                              из книги Вячеслава Тимофеева - «На незримом посту — Записки военного разведчика»
___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

(*)  ехали мы мимо дозревающей ржи, пересекли лесной буерак - Лесной буерак — это сухой неглубоко врезанный овраг или балка, зарастающий растительностью, чаще всего широколиственным лесом, либо высоким бурьяном.
___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

( кадр из фильма «Облако - рай» 1990 )