Наш Неизвестный Мастер Гранд Любви

упрячь за решётку зверя, который сидит внутри -
задраивай губы - двери, захлопни глаза - огни
в его лексиконе много надёжных и верных фраз
и в качестве монолога он предпочитает страсть
он станет наружу рваться, рыча из последних сил,
что нужно ему отдаться и этим свой мир спасти
он будет скулить в безумстве, легко попадая в такт
с клиническим безрассудством, которому всё не так
в напоре неутомимом, с коварством таким родным
он может казаться милым. и даже слегка смешным
ты просто его не бойся, чтоб яд отбродил в крови
пожалуйста, успокойся - без ревности нет любви
   
                                                                             Тот, который сидит внутри
                                                                                    Ольга Савельевна
     
Блюз фантастических тварей - клип от Amix2

В дверь купе громко постучали. Отец Паисий никак на это не отреагировал – только удвоил усилия. Но окно не поддавалось: видимо, деревянная рама разбухла от сырости, и её заклинило.

В дверь постучали ещё раз.

– Отоприте!
– Одну секунду, господа, – откликнулся отец Паисий. – Мне только надо одеться.

С этими словами он примерился и ударил ногой в окно. Пробитое пулями стекло лопнуло и исчезло под ударом ветра. Быстро выдернув из рамы самые крупные осколки, отец Паисий швырнул их следом.

– Не валяйте дурака, открывайте немедленно! – раздалось из коридора. – Иначе мы выломаем дверь!
– Сейчас, сейчас…

Отец Паисий выглянул в окно. Впереди была широкая река – поезд уже подъезжал к мосту.

– Отлично, – пробормотал он.

В дверь ударили, и отец Паисий заспешил. Отвернув нижний край рясы, он высвободил две пришитых к её кромке петли и, словно в стремена, вдел в них башмаки. Такие же две петли оказались в рукавах; отец Паисий продел в них ладони. После этого он залез на столик и присел на корточки перед выбитым окном, похожим на квадратную пасть с редкими прозрачными зубами.

Раздался сильнейший удар, и дверь слетела с петель. В купе ввалились люди с револьверами в руках – их было много, и они мешали друг другу. Прежде, чем они добрались до стола, отец Паисий сильно оттолкнулся от него ногами и выбросился из поезда.

Преследователи бросились к окну. Первый из них, вскочив на столик, отважно прыгнул следом – и с жутким стуком врезался головой в ферму (*) моста, вдруг возникшую из пустоты. Его тело отлетело от чугунной конструкции, ударилось о вагон и мешком свалилось на землю. В купе раздались крики досады и гнева. Затем из окна высунулся другой преследователь с двумя револьверами в руках.

За фермами моста видна была спокойная, будто застывшая на дагерротипе (**), река под сенью высоких перистых облаков. Над водой, как полный ветра зонт, парила фиолетовая ряса отца Паисия. Скользя по воздуху огромной белкой - летягой, он приближался к поверхности воды.

Захлопали выстрелы. Одна пуля от рикошетила от фермы, остальные подняли фонтанчики над рекой. А затем толпящиеся в купе люди потеряли отца Паисия из вида.

II

Сброшенная ряса медленно уплыла в подводную мглу, и на поверхность реки вынырнул уже не отец Паисий, а граф Т. – молодой чернобородый мужчина в белой рубахе без ворота. Глубоко вдохнув, он открыл глаза и посмотрел в небо.

Свод ровных перистых облаков казался крышей, превратившей пространство между землёй и небом в огромный открытый павильон – прохладный летний театр, в котором играет всё живое. Было тихо, только откуда - то издалека доносился шум уходящего поезда, и ещё слышался мерный плеск воды, словно кто - то через равные интервалы времени кидал в воду пригоршни камней.

Несмотря на только что пережитую опасность, Т. ощутил странный покой и умиротворение.

«Небо редко бывает таким высоким, – подумал он, щурясь. – В ясные дни у него вообще нет высоты – только синева. Нужны облака, чтобы оно стало высоким или низким. Вот так и человеческая душа – она не бывает высокой или низкой сама по себе, всё зависит исключительно от намерений и мыслей, которые её заполняют в настоящий момент… Память, личность – это всё тоже как облака… Вот, например, я…»

Вдруг настроение Т. самым резким образом переменилось. Умиротворение исчезло, сменившись внезапным испугом – Т. даже сделал несколько непроизвольных резких гребков.

«Я… Я?? Почему я ничего не помню? Контузило пулей? Стоп… Этот человек, Кнопф, сказал, что меня зовут граф Т. и я пробираюсь в Оптину Пустынь. А откуда я ехал? Ага, он сказал – из Ясной Поляны, это усадьба, которую мы видели за окном… Но зачем я ехал из Ясной Поляны в эту Оптину Пустынь?»

Т. огляделся.

Из - под моста показался корабль. Он был странного вида – похож на большую баржу, но отчего - то с вёслами, торчащими из люков в бортах. Весла слаженно поднимались над рекой, замирали на миг и рушились назад в воду, производя тот самый плеск, который Т. слышал уже с минуту.

Чем ближе подплывал корабль, тем больше открывалось необычных деталей. Его украшало подобие носовой фигуры – копия Венеры Милосской на дощатом постаменте (судя по нежной игре света, это был настоящий мрамор). На носу корабля, как на греческой триере, были намалеваны два бело - синих глаза, а над палубой возвышалась надстройка, удивительно похожая на небольшой одноэтажный дом из какого - нибудь уездного городка. Однако, несмотря на все эти художества, было видно, что корабль – никакая не триера, а просто большая грузовая баржа.

Оказавшись возле борта, Т. поплыл под вёсельными люками. За ними сидели хмурые мужики в подобии греческих хитонов из серой сермяги. Никто из них даже не посмотрел в сторону Т., плывшего совсем рядом.

«Землепашцы, – подумал Т., стараясь держаться ближе к борту. – Оторванные от естественной стихии, превращённые в рабов чужой прихоти… Впрочем, поставить землепашца у станка на городской фабрике – это ведь, в сущности, такое же точно издевательство…»

Последний в ряду люк оказался пустым – пространство за ним было отделено от остальной части трюма перегородкой, за которой можно было спрятаться. Ухватившись за край дыры, Т. подтянулся и, стараясь не производить шума, влез внутрь. Кажется, его никто не заметил.

В трюме пахло мякиной и потом. Мужики, сидевшие на приделанных к полу скамьях, слаженно ухали, раскачиваясь взад и вперёд. В проходе стоял надсмотрщик, одетый в такой же сермяжный хитон, что и на гребцах, только с серебряной пряжкой на плече. Он задавал ритм, ударяя в медный таз деревянной колотушкой в виде головы барана.

Дождавшись, когда он отвернётся, Т. толкнул дверь с грубо нарисованным Аполлоном - лучником и выскользнул из трюма. За дверью была узкая деревянная лестница. Поднявшись по ней, Т. вышел на палубу.

Почти все её пространство занимала надстройка, похожая на вытянутый одноэтажный дом. Собственно, это и был самый настоящий одноэтажный дом – с жестяной крышей и фальшивыми колоннами, отсыревшая штукатурка которых кое - где отвалилась, обнажив сосновую дранку. В стенах, как и положено, были окна и двери.

Т. осторожно заглянул в окно. За плотными шторами ничего не было видно.

Внезапно ближайшая дверь приоткрылась, и тихий мужской голос позвал:

– Ваше сиятельство! Быстрее сюда!

Т. подошёл к двери. За ней оказался чулан с разным хламом на полках. Людей внутри не было.

– Входите же, – настойчиво повторил непонятно откуда раздающийся голос.

Т. шагнул внутрь, и дверь закрылась, словно притянутая пружиной. Вокруг сразу сгустилась чернильная темнота. Как Иона в чреве кита, подумал Т. и вдруг отчётливо представил себе библейского пророка – в жёлтых ризах, с виноватым умильным лицом и длинными волнистыми волосами, обильно смазанными маслом.

– Если вы осторожно отступите назад, – сказал голос, – вы нащупаете за собой стул. Присаживайтесь.
– Я вас не вижу. Вам угодно прятаться?
– Прошу вас, граф, присядьте.

Т. опустился на стул.

– Кто вы такой? – спросил он.
– А сами вы кто?
– Поскольку вы обратились ко мне «ваше сиятельство», – ответил Т., – я предполагаю, что вам это известно.
– Мне - то известно, – произнёс голос. – А вот известно ли вам?
– Я граф Т., – ответил Т.
– А что такое «граф Т.»?
– То есть?

В темноте раздался смех.

– У вопроса есть, например, философский аспект, – сказал голос. – Можно долго выяснять, что именно называется этим словосочетанием – нога, рука, полная совокупность частей тела или же ваша бессмертная душа, которую вы никогда не видели. Однако я не об этом. Говорят, в Ясной Поляне вас посещают индийские мудрецы, вот и ведите подобные беседы с ними. Мой вопрос имеет чисто практический смысл. Что вы про себя помните и знаете, граф Т.?
– Ничего, – честно признался Т.
– Очень хорошо, – сказал голос и снова хихикнул. – Именно так я и предполагал.
– Вы не сказали, кто вы.
– Я тот, – ответил голос, – кто имеет безграничную власть над всеми без исключения аспектами вашего существа.
– Смелое заявление, – заметил Т.
– Да, – повторил голос, – над всеми без исключения аспектами.
– Я должен верить вам на слово?
– Отчего же на слово. Я могу представить доказательство… Например, такое: объясните, пожалуйста, почему совсем недавно, подумав о пророке Ионе, вы вообразили его одетым в жёлтое? Не в зелёное, не в красное, а именно в жёлтое? И почему его волосы были в масле?

Повисла долгая пауза.

– Должен признаться, – отозвался наконец Т., – вы меня изумляете. Откуда вам это известно? Я не имею привычки бормотать вслух.
– Вы не ответили.
– Не знаю, – сказал Т. – Должна ведь на нём быть одежда. А масло на волосах… Видимо, случайное сближение… Дайте вспомнить… Подумалось отчего - то о пьяных рубенсовских сатирах, которые тут совершенно ни при чём… Но каким образом…

Т. не договорил – ему показалось, что темнота впереди сгустилась в угрожающий твёрдый клин, который вот - вот ударит его прямо в грудь, и он ощутил необходимость срочно предпринять какое - то действие. Стараясь двигаться бесшумно, он сполз со стула на пол и пригнулся. Ощущение опасности ушло. А ещё через миг Т. перестал понимать, почему так вышло, что он стоит на коленях, упершись руками в пол.

– Ну, – сказал голос насмешливо, – это тоже случайное сближение? Я имею в виду пережитый вами страх перед темнотой? И странное для аристократа желание встать на четвереньки?

Т. поднялся с пола, нащупал стул и снова сел на него.

– Прошу вас, объяснитесь, – сказал он. – И прекратите эти выходки.
– Поверьте, я не получаю от них никакого удовольствия, – ответил голос. – Просто теперь вы на опыте знаете, что источник всех ваших мыслей, переживаний и импульсов находится не в вас.
– Где же он?
– Я уже сказал, этот источник – я. Во всяком случае, в настоящий момент.
– Одни загадки, – сказал Т. – Я хочу вас увидеть. Зажгите свет.
– Что же, – отозвался голос, – это, пожалуй, можно.

Загорелась спичка. Т. не увидел перед собой никого. Ничего необычного в чулане тоже не было: какие - то тюки, банки и бутылки на полках. В самом темном углу померещилось шевеление – но это оказалась просто дрожащая тень от мотка верёвки.

Была, впрочем, одна странность.

Спичка, которая зажглась в двух шагах от Т., висела в пустоте.

Плавно спустившись вниз, она зажгла стоящую на ящике керосиновую лампу, причём её колпак сам собой поднялся и опустился на огонёк. Затем колесико лампы повернулось, и огонек из красновато - жёлтого стал почти белым.

Перед лампой никого не было. Но Т. заметил на стене напротив еле заметный контур человеческого тела – тень, которую отбросил бы стоящий у лампы человек, будь он почти прозрачным.

Вскочив, Т. вытянул руку, чтобы коснуться прозрачного человека – но его рука схватила воздух.

– Не трудитесь, – сказал голос. – Вы сможете схватить меня руками только в том случае, если я захочу этого сам – а я не хочу. Дело в том, что я создаю не только вас, но и всё вами видимое. Я выбрал стать тенью на стене, но точно так же я могу стать чем угодно. Как создатель, я всемогущ.
– Как ваше имя?
– Ариэль.
– Простите?
– Ариэль. Вы «Бурю» Шекспира помните?
– Помню.
– Пишется так же, как имя из «Бури». Приятно было познакомиться, граф. На этом наше первое свидание заканчивается. Сегодня я появился перед вами, чтобы сказать – успокойтесь и ведите себя так, словно всё в порядке и вы уверены в себе и окружающем.
– Но я не уверен в себе, – ответил Т. шёпотом. – Наоборот. Я ничего про себя не помню.
– В вашей ситуации это нормально. Никому не жалуйтесь, и всё придёт в норму.
– Я не знаю, куда и зачем я иду.
– Вы это уже знаете, – отозвался Ариэль. – Вам объяснили – вы идёте в Оптину Пустынь. Так что возвращайтесь на палубу и продолжайте путешествие.

Т. показалось, что последние слова донеслись откуда - то совсем издалека. Прозрачная тень на стене исчезла, и сразу вслед за этим погасла лампа. Некоторое время Т. сидел в темноте, даже не пытаясь связно думать. Затем он услышал звуки струн. Встав, он нащупал дверь, открыл её и решительно шагнул в полосу солнечного света.

                                                                                                                                                              из романа  Виктора Пелевина - «T»
___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

(*) и с жутким стуком врезался головой в ферму моста - Ферма — геометрически неизменяемая конструкция, состоящая из прямолинейных стержней, соединённых между собой в узлах шарнирами. Если оси всех стержней лежат в одной плоскости, ферма называется плоской, в противном случае речь идёт о пространственной ферме. Плоская ферма может воспринимать только нагрузки, лежащие в её плоскости. Фермы применяются при строительстве мостов, больше пролётных промышленных и общественных зданий и сооружений, высоковольтных линий электропередач, подъёмных кранов и других сооружений.

(**) будто застывшая на дагерротипе река - Дагеротипия — это простейший процесс запечатления пространства, который базируется на чувствительности к свету йодистого серебра. Это первая рабочая методика фотографии, которую использовали вплоть до XIX века. Технология получила своё название по имени изобретателя — Луи Дагера.

Фантик с букетом из незабудок

Снежно. Холодеют уши Бима.
Жёлтым пальцем трогает заря…
Мы находим фантики любимых
В потайном кармане января.

Сладкое играет меж губами.
Хочется конфеты, а не сна.
Вот они стоят, прижавшись лбами –
Месяц ожиданий и весна.

Входит ночь, кружится на пуантах,
лебеди – пока что далеки…

Бережно разглаживаешь фантик -
Словно пальцы поданной руки…

                                                                          Фантик
                                                  Автор: Ревский Дмитрий - Избранное

Amber Smoking Model

Маня никогда не любила пастилу и зефир. А теперь вдруг стала есть их в огромных количествах, одновременно укоряя и позоря себя за такое недальновидное поведение.
 
Она не могла контролировать эту зефирную страсть. Каждый раз, когда она видела синий или розовый глянец упаковки (в столовой, в механическом вендоре лицейского коридора или просто на экране), ей казалось, что это и есть заветное мерцание её юного счастья, и самое главное в жизни — это не пройти мимо. Скоро она перестала бороться.
 
  Сперва Маня боялась, что начнёт толстеть и Гольденштерн (*) потеряет к ней интерес. Но у неё сохранился контроль за остальными вкусовыми пристрастиями. До этого её позорной тайной были кокосовые чипсы в шоколаде — она поглощала их в серьёзных объёмах. Но когда в её жизнь ворвался зефир, выяснилось, что свою малую кокосовую страсть она всё же в силах преодолеть.
 
  Посчитав примерно карбогидраты и калории, она чуть успокоилась. Выходила не такая уж большая разница. А если подрезать макарошки за обедом… тут нужно считать, но есть шанс, что всё сойдётся правильно и можно будет не толстеть.
 
Эта внутренняя битва шла долго и мучительно — и дала Мане первый повод связаться с кукухотерапевтом, чей номер был прописан в её очках.
 
  Маня долго боялась звонить. Но платил Гольденштерн, она решилась — и надела гостевые очки.
 
Терапевт оказалась девчонкой. Примерно её возраста, довольно привлекательной, но со свежими царапинами на щеке. И даже, кажется, со следами похмелья на подпухшем лице. В общем, такая нормальная симпатяга с рабочей окраины. Она сидела в комнате с дешёвой мебелью, потёртой кушеткой и портретами небаночных крэперов сахарной азиатской красоты. А на столике перед ней стояла банка с букетом синих как небо незабудок.
 
  Маня сперва решила, что это какая - то ошибка, хотя девочка ей сразу понравилась — и она даже задумалась, как извиниться за ошибку таким образом, чтобы при этом познакомиться. И только потом вспомнила, что перед ней просто фантик, подобранный так, чтобы ей легче было делиться самым сокровенным. Она про это слышала — подобные личины были у всех баночных терапевтов (**).
 
  Ну да, выбор в её случае был грамотным.
 
  — Я Офа, — сказала кукухотерапевт. — Если полностью — Офелия, но все называют меня Офа. Мы теперь будем дружить. Рада тебя видеть, Маня. Что стряслось?
 
  Немного робея, Маня рассказала про свою новую необъяснимую страсть к пастиле.
 
  — Может быть, это…
 
И она ткнула пальцем вниз.
 
— Да, — кивнула Офа. — Не сомневайся, это Прекрасный.
 
Отлично, поняла Маня, кукушатница знает про контракт. Меньше придётся объяснять.
 
— Но я не понимаю, — сказала она, — зачем Гольденштерну… Зачем Прекрасному есть дешёвую школьную пастилу? Он ведь может себе позволить что угодно. Любые вкусовые ощущения.
 
  Офа улыбнулась.
 
  — Прекрасный — старая развратная калоша. Ему нравится не вкус пастилы. Ему нравится вкус пастилы во рту у сексапильной девочки, бурлящей молодыми гормонами. Большая разница. Понимаешь?
 
  Мане это не приходило в голову. И ещё её изумило, что можно вот так отзываться о Гольденштерне. Оказывается, говорить про него можно было любые гадости — главное было каждый раз называть его «Прекрасным». Ещё один из банкирских лайфхаков.
 
— Подожди, — сказала Офа, — ещё не то увидишь. По таким поводам больше не переживай вообще. Ты теперь таксо. Твои глаза — фары. А Прекрасный у тебя шофёр. Ну или кучер. Чтобы кукуха не перегрелась, просто помни, что он тобой рулит.
  — Он всё время будет рулить?
  — Ну, — ответила Офа, — по прошлым опытам могу сказать, что надоедает ему довольно быстро. Но некоторое время порулит. Не удивляйся.
 
  Совет был очень ко времени.
 
  После встречи Мане ужасно захотелось увидеть Офу опять. И вовсе не по медицинской части. Это было странно.
 
  С одной стороны, Маня вроде бы понимала, что у баночных нет ни пола, ни возраста. И эта Офа на самом деле никакая не девушка с окраины, а просто бесполая мозговая масса неизвестного возраста, много лет плавающая в физрастворе. С другой стороны, Мане всегда хотелось иметь именно такую разбитную, свойскую и опытную подругу-однолетку, с которой можно говорить вообще обо всём, что происходит у неё в голове.
 
  Офа была классной. Она была настоящей.
 
  После пастилы Маня обсудила с ней кокосовые чипсы. Затем розовое кружевное бельё, которое ей вдруг захотелось купить. Вслед за этим — пару мальчиков и девочек: бывших и, возможно, будущих. А потом Маня поняла, что специально ищет повод для встречи. Ей хотелось не обсудить проблему, а увидеть Офу. А если точнее, не просто увидеть.
 
Маня долго думала, с кем бы про это поговорить — с Офой было неудобно. Но потом она вспомнила, что Офа как раз и существует для обсуждения неудобных вопросов. И решилась.
 
  Выслушав её, Офа захохотала.
 
  — Я нравлюсь не тебе, — ответила она. — А старому козлу. Так же, как пастила. Понимаешь?
  — Но ты нравишься именно мне, — сказала Маня. — Я в тебя влюбилась. Реально.
  — И знаешь почему? — спросила Офа с ухмылкой.
  — Почему?
  — Вот именно потому, что с кукухотерапевтом ни в коем случае нельзя вступать в подобные отношения. Старый козёл не просто хочет трахнуть тебя или меня. Он хочет побыть тобой, пока ты трахаешь меня. Или побыть мной, пока я трахаю тебя. Или одновременно… И при этом ты должна оставаться моей пациенткой, а я твоим терапевтом.
  — Но зачем ему? — изумлённо спросила Маня.
 
  Офа только махнула рукой.
 
— Ты такое не поймёшь. Я и сама не понимаю. Скажу тебе по секрету — он очень любит трахать дорогих кукухотерапевтов, потому что всё остальное он перетрахал ещё два века назад. Представляешь, какой перверт?

  Маня не верила своим очкам — говоря это, Офа стала деловито раздеваться.
 
  У неё было худое жилистое тело с широким тазом, коротковатыми ногами и узкими сильными плечами. На ней была пара довольно урловых сердобольских татушек — на животе синел двуглавый орёл с серпом и молотом в лапах, а на спине держали свечи Николай, Ленин и Сталин в нимбах. Явно не модель, а просто молодой организм, созданный природой и космосом для низкооплачиваемой физической работы. Но именно это и делало её невыразимо желанной. Маня уже не вспоминала о том, что перед ней просто фантик.
 
  Раздевшись, Офа взяла из банки на столике несколько незабудок и с милой бесстыдной улыбкой протянула их Мане.
 
«Ему нравится не просто вкус пастилы, — вспомнила Маня, — а вкус пастилы во рту у молодой девочки…»
 
  Когда они отдёргались, отстонались и Маня дрожащими руками сняла свою «фему - плюс», Офа в её очках принялась так же деловито одеваться.
 
  — Слушай, — прошептала Маня, — это было как в жизни… Нет, лучше чем в жизни. У меня никогда не было ничего похожего с другими через очки. Как это?
  — Это было не через очки, — ответила Офа. — Ты их просто не сняла. Это было прямо через имплант. Я, как твой кукухотерапевт, имею к нему полный доступ по медицинскому каналу. Я подключила твой имплант к своей банке. При таком подключении даже сверло не нужно, могла бы не вынимать. В следующий раз покажу. Но если ты не полная дурочка, говорить про это ты никому не будешь.
  — Я понимаю.
  — И не думай, пожалуйста, что ты трахаешься со своим кукухотерапевтом, — сказала Офа. — Это неправильно. То есть было бы неправильно в другой ситуации. Просто… У нас с тобой сложный клиент с необычными запросами, и мы их отрабатываем. Каждый со своей стороны.
  — Я тебе хотя бы нравлюсь? — тихонько спросила Маня.
 
  Офа поглядела на неё и очень по - проловски (***) шмыгнула носом.
 
  — Конечно, глупая. Конечно. Иначе Прекрасный меня бы на этот проект не взял. Он весьма опытный в подобных вопросах индивидуум. Поэтому с ним так тяжело работать. 
  — Зачем ему это?
 
  Офа пожала плечами.
 
  — Он хочет, чтобы мы не просто на него работали. А для него жили. Вернее, он хочет заново жить через нас. Он так забывается.
  — Слушай, — сказала Маня, — а ничего, что он всё это слышит? А мы про него так говорим?
 
Офа улыбнулась.
 
— Для него в этом самая прелесть. Как острый соус.
  — Понятно, — сказала Маня. — Мы для него чт о- то вроде холопов.
  — Что-то вроде хелперов (****), — поправила Офа. — Лучше всегда говорить так.
 

                                                                                                                        из романа Виктора Пелевина - «Transhumanism Inc.»
___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

(*) Маня боялась, что начнёт толстеть и Гольденштерн потеряет к ней интерес - Гольденштерн — вымышленный персонаж из романа Виктора Пелевина Transhumanism Inc., тайный правитель мира. Прообразом являются, видимо, Ротшильды как богатейшие финансисты мира.

(**) Она про это слышала — подобные личины были у всех баночных терапевтов - Пелевин описывает мир будущего, где элита правит всем из «баночного бессмертия». Человека без «баночных перспектив» (homo sapiens) зовут просто «гомиком». Также в вселенной Transhumanism Inc. все небедные люди уже запихнули свои заспиртованные мозги в банку.

(***) Офа поглядела на неё и очень по - проловски  шмыгнула носом - По - проловски -  производное от слова "Пролы". Пролы — это термин, который использует Джордж Оруэлл в своём романе-антиутопии «1984» для обозначения беспартийного пролетариата. Рабочий класс составляет около 85% населения Океании. Пролы находятся за гранью бедности, используются для тяжёлого физического труда, не имеют должного образования и презираются другими социальными классами. Однако они не обязаны придерживаться жестокой пуританской морали, которой придерживаются члены партии. Пролы работают в шахтах, на заводах начиная с двенадцати лет. Помимо работы их жизнь насыщена такими развлечениями, как пиво, футбол, кино, свары с соседями, азартные игры.

(****)  Что-то вроде хелперов, — поправила Офа - Хелперы в романе Виктора Пелевина «Transhumanism Inc.» — специально выведенные человекоподобные существа, которые имеют свой срок годности (десять лет) и предназначены в первую очередь для тяжёлой физической работы. Хелперы запрограммированы испытывать счастье от своей работы. У них в мозге при каждом исполнении команд хозяина стимулируется центр удовольствия, и они испытывают сильнейшее ощущение счастья.

И лица приравненные к взволнованным ..

Ничтожные люди, вам так одиноко
До крика, до стона и так каждый день
Никто вас не любит, не ждёт у порога
Один собеседник у вас – ваша тень

На жизнь, как на зеркало – в этом наука,
Не стоит пенять коли рожа крива
Вы сами себя извели своей мукой,
Надеясь украдкой на всплеск волшебства

С годами у вас пропадает охота
Познать наслаждение божьих щедрот
По - рабски ссутулившись, ждёте чего - то,
Но это «чего - то» навряд ли придёт

Уткнувшись лицом в ужас собственной смерти
Вы будто сливаетесь медленно с ней.
Печатью страданий весь гнев ваш заверти
Закрыв плотно дверь за собой от людей

Кому вы нужны теперь, в чём ваша сила?
Зачем себя нужно травить было так?!
Надежда мертва, вера в лучшее сгнило
Вы сами себе самый мстительный враг

                                                                                  Ничтожные люди
                                                                              Автор: Костя Тюрин

Розенкранц и Гильденcтерн мертвы

.. существовала баночная лотерея (1).
 
Это была одна из главных скреп, соединявших два мира — такая прочная, что при некотором увеличении её можно было принять за мост. Об этом заботились все баночные медиа, а поскольку других не было, не заметить мост было трудно.
 
Шептались, конечно, что лотерея эта — такая же разводка, как ежегодный обмен стартапа на банку. Поводы для подозрений были.
 
  Банку в лотерее выигрывали многодетные матери, овцеводы, сталевары (где - то действительно одного нашли, хотя всю сталь давно варили роботы на заводах в Африке), взволнованные официантки, колоритные старички в казачьих погонах и даже кудрявые отроки, под слёзный аплодисмент зала обещающие прожить на земле долгую и полезную для людей жизнь перед уходом в рассол… 

  Ну да, это тоже была, наверно, пропаганда. Но для неё отбирали настоящих людей, про них знали знакомые и родственники — и свою банку первого таера (2) на сто лет они получали реально. Шанс для простого человека всё - таки был.
 
  Другое дело, что рулетка была разборчивее, чем принято думать. Но кто ж не в курсе, что заведение не мечет костей перед свиньями. Вернее, мечет, конечно — но только специальные свинские кости, которые всегда падают как надо.
 
Комики про баночную лотерею не острили. А красивые молодые девушки вроде Мани в неё не выигрывали. Им как бы намекали от имени судьбы, что все необходимые для выживания инструменты у них есть и так.
 
  После совершеннолетия Маня стала понемногу понимать, что кроме лотереи есть между мирами и другая скрепа, может быть, даже более важная — как бы баночная лотерея наоборот.
 
Когда у банкира первого таера кончалось оплаченное время, его мозг отключали от систем жизнеобеспечения. Это всегда сладостно пережёвывали в новостях, повторявших эту информацию по пять и десять раз в день — и Маня, конечно, смотрела их вместе со всеми.
 
  Благодаря этому событию, объясняли философы, граница между вселенными размывалась. Не только простой человек мог стать банкиром, но и банкир мог снова стать простым человеком, чтобы совершить самое человеческое из всех действий — отбросить копыта.
 
  Что при этом происходит в настоящей банке, конечно, не показывали из гуманитарных соображений. Крутили анимацию.
 
  Мозг плавал в зелёном растворе, окружённый со всех сторон проводами и трубками. Включался Бетховен (всегда и без исключения, такова была традиция), и по одной из трубок поступал белый снотворный препарат. Под пульсацию трагической и прекрасной мелодии мозг из нежно  -розового становился серо - зелёным, а потом и вовсе чернел.
 
  Из банки откачивали жидкость, руки в резиновых перчатках вынимали мозг из его гнезда и запаковывали в подобие пластмассовой коробки от бургера с мультиконфессиональной религиозной символикой на серых бортах. А затем коробка въезжала по транспортеру в ослепительную дверь маленького мозгосжигательного крематория — и зрителям становилось чуть легче.
 
  В конце концов, банкиры высших таеров тоже когда - нибудь умрут (как про них говорили, сольются). Может быть, через много сотен лет, но умрут всё равно. Вот как это будет, объясняла анимация: перед хвостатыми звёздами и туманностями, нарисованными в лиловом небе, закроется траурный занавес, свет померкнет и заиграет музыка, уже не слышная баночному мозгу.
 
  Вечерние комики, конечно, работали с этим материалом вовсю. Зачитывая новости в собственной аранжировке, юморист на экране делал клоунски серьёзное лицо, выпускал на щеку слезу и начинал фальшиво напевать «Лунную сонату» — барабаня пальцем по столу и глядя в потолок. Его лицо искривлялось гримасой непереносимого горя, из горла рвались всхлипы, а потом он вдруг вскидывал вострые глаза на зрителя и спрашивал:
 
— Ну догадался, да?
 
  И тут же возвращался к скорбному напеву. А потом опять рявкал:
 
  — Че, не догадался ещё?
 
  И начиналась пантомима для особо непонятливых — юморист как бы вынимал что - то небольшое и очень вонючее из невидимого ведра, причём этот позорный предмет прилипал то к одной его руке, то к другой, так что комик в конце концов залезал на стол и начинал отклеивать невидимый липкий мозг уже от ляжек, стоп и вообще самых неожиданных мест, демонстрируя чудеса растяжки и гибкости. Не забывая лить при этом слёзы и напевать всё ту же скорбную мелодию.
 
  Опытный юморист мог довести аудиторию до оргиастических колик несколько раз подряд, даже не объявив имени слившегося банкира. Всё равно его повторяли в новостях, а в юридическо - гуманитарном плане так было спокойнее.
 
  Правда, аппассионата (3) случалась только с первым таером. Выше была подушка безопасности. Контракты бессмертия составлялись умно — когда подходили к концу средства у второго таера, срабатывал стоп - лосс (4), и баночника переводили на полвека в первый. Третий таер падал на сто лет во второй, и так далее. Но вот обширному первому таеру — куда допускались блогеры, крэперы (5), овцеводы со сталеварами, да и сами стендап-комики — бетховен частенько наступал на самом деле.
 
  В конце концов, для социальной гармонии важно не только дать людям надежду. Ещё важнее у всех на глазах кого - то её лишить.

  * * *
Таеров было десять, и рассказы про верхние уже звучали неправдоподобно. Но был, как шептались, еще одиннадцатый таер «Золотая Звезда», про который не ходило даже особенных слухов.
 
  Это была личная симуляция самого богатого баночника планеты Атона Гольденштерна (6). Гольденштерну принадлежал контрольный пакет «TRANSHUMANISM INC.» Своя доля была у него почти во всём.
 
  Его личная симуляция соответствовала такому статусу: целый мир, отдельная вселенная, созданная специально для него, где он не встречал других банкиров — если, конечно, не хотел этого сам. Знали про неё только то, что эта вселенная связана с личной религией Гольденштерна (его мозг купил её примерно так же, как древние плутократы покупали острова и яхты) — и в самом её центре сверкает таинственная золотая звезда. 

  Гольденштерн был не просто самым богатым мозгом — он был ещё и лендлордом (7) невидимой пирамиды таеров. Это ему принадлежала индустрия бессмертия, он владел технологиями и патентами — и даже баночники, ненадолго обгонявшие его по номинальному богатству (такое пару раз случалось), были всего лишь его квартирантами и гостями.
 
  Про Гольденштерна было известно очень мало — его имя никогда не трепали в новостях. Удивляться было нечему: банкиры с верхних таеров умели зачищать информационную среду так, чтобы про них не вспоминали без необходимости ни стендап - комики, ни медийные правдорубы.
 
  Среди людей, серьёзно ориентированных на социальный рост, хорошим тоном считалось не знать про Гольденштерна ничего. Допускалось упоминать его как нечто среднее между неприличной городской легендой и давно разоблачённой конспирологической теорией. Но даже это следовало делать с брезгливой интонацией и лишь в ответ на попытку заговорить о Гольденштерне всерьёз. Начинать такую беседу самому или просто произносить эту фамилию без крайней нужды не стоило: люди, дорожащие перспективой, так не поступали. Существовал эвфемизм «ГШ - слово» (8), но и он был не особо желателен.
 
  Поскольку почти все сетевые болтуны были именно что людьми без социальной перспективы, разговоры о Гольденштерне всё  - таки велись. В каждый из них тут же встраивались гольденштерн - боты, интеллигентно и убедительно смеющиеся над существованием гольденштерн - ботов. Их быстро узнавали — именно по этой интеллигентности, артикулированности и безупречной логике вежливых аргументов. А узнав, переставали на них реагировать.
 
  Треды на эту тему не висели в сети долго — их метили оранжевыми восклицалами и убирали для защиты пользователей, когда какой - нибудь анон (9) или бот нарушал одно из сетевых правил — а происходило это почти сразу. Но Маня посетила достаточное количество подобных обсуждений, чтобы составить примерную карту мифа.
 
«Гольденштерн» — это была не просто фамилия, а чуть измененное имя героя пьесы. В «Гамлете» английского драматурга Шекспира было два плохих парня второго плана по имени Розенкранц и Гильденстерн.
 
  Дальше начиналась реальная история. Давным - давно жили два талантливых друга — кореец и швед. Кореец (по другим источникам, француз) был сделавшим важное открытие нейрологом (придумал какую - то нано жидкость), а швед был продвинутым программистом, работавшим с церебральными чипами (10)  ещё в «Нейролинке». Они замутили стартап, шкодливо названный «Розенкранц и Гильденстерн живы».
 
  Название отсылало к пьесе Тома Стоппарда «Розенкранц и Гильденстерн мертвы», и людям англоязычной культуры понятна была игра слов и смыслов. А смысл был в том, что мёртвым Розенкранцу и Гильденстерну как бы давали второй шанс.
 
  В банке. Именно тогда и появились первые банки.
 
  Маня нашла в сети древние рекламные материалы стартапа и вырезки из фильма, который Том Стоппард снял по собственной пьесе. Фильм был необычный, красивый — и, судя по всему, нравился отцам - основателям, хотя к моменту основания стартапа был уже реликтом: они буквально выдернули эту странную ленту из забвения, сделав её героев знакомыми всему человечеству.
 
  Особенно Мане запомнился монолог Розенкранца (актёр Гэри Олдмен лежит на крышке саркофага, оперев голову на венок, и чешет языком, а система в это время разъясняет на полях, что фамилия «Розенкранц» — одна из старейших в Германии и означает «венок», «чётки» или нечто связанное с розами).
 
  — Представляешь себя мертвецом, лежащим в коробке с крышкой?.. Как это? Кажется, что ты живой и в ящике. Всё время забываешь про свою смерть, да?.. Вот если я скажу, что я собираюсь запереть тебя в ящике, что ты выберешь — быть мёртвым или живым? Конечно, ты выберешь жизнь… Жить в ящике лучше чем не жить вообще. Ты можешь лежать там и думать — ну, я хотя бы жив…
 
  Монолог был длинный и немного путанный, но именно из него был взят ударный слоган стартапа:
 
   ALIVE IN A BOX! R&G: A! (11)
 
  Но самой знаменитой рекламой стартапа, а затем и «TRANSHUMANISM INC.», конечно, стал Гамлет, глядящий на череп, который вдруг расцветает в его руке ромашками и незабудками — и становится прозрачной сферой с мозгом.
 
  IT IS «TO BE», STUPID! (12)
 
  Реклама эту крутили до сих пор — уже просто в качестве вечной классики, одного из визуально - смысловых столпов бытия. Сфера в руке у Гамлета, конечно, совсем не походила на реальный цереброконтейнер (13), но зато образ был наглядным.
 
  Слово «банка» было чисто русским замещением — «сыграть в банку» звучало оптимистичнее, чем «сыграть в ящик». В остальном мире пользовались термином «box». Индивидуальный модуль для хранения мозга был похож на непрозрачный параллелепипед, форма и размер которого зависели от таера.
 
  Неизбежны только смерть и налоги, гласила древняя пословица. С налогами вопрос ещё можно было решить — а вот со смертью никак. Но житейская мудрость меняется с годами. Богатые люди поняли, что предлагаемый им шанс сохранить мозг — это одновременно и единственный способ сохранить деньги. Хотя бы их часть: баночная вечность стоила очень дорого.

                                                                                                                                       из романа Виктора Пелевина - «Transhumanism Inc.»
___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

(1)  существовала баночная лотерея - «Баночной саги» Виктора Олеговича Пелевина, посвящённая вселенной Transhumanism Inc. — это мир, в котором все небедные люди уже запихнули свои заспиртованные мозги в банку и теперь наслаждаются разнообразными симуляциями. (©)

(2) и свою банку первого таера - «Таеры» в мире Виктора Пелевина — это уровни в системе Transhumanism Inc.. Они отличаются качеством реализации виртуальной реальности. Симуляции первых трёх уровней считаются примитивными: они повторяют знакомый человеческий мир лишь с некоторыми улучшениями и небольшим набором опций для индивидуальной настройки виртуальной вселенной. Чем выше таер — тем больше возможностей предлагает баночная жизнь. В самом первом таере мозг хранится сто лет. Всего таеров десять, на одиннадцатом обитает высшее загадочное существо Атон Гольденштерн.

(3) Правда, аппассионата  случалась только с первым таером - Аппассионата — музыкальное произведение, исполняемое с большим чувством, страстно, воодушевлённо. Также так называется соната для фортепиано №23 Людвига ван Бетховена.

(4) срабатывал стоп - лосс - Стоп - лосс — это заявка на продажу актива, которая срабатывает автоматически, если его цена опустится до установленного минимума. Простыми словами, это заявка на ограничение убытка.

(5) крэперы -  это рэперы от слова «crap». Crap — сленговое выражение, которое может означать следующее:
чепуха, ерунда, вранье;
восклицание - ругательство (возможные переводы: «Чёрт!», «Блин!» и т. п.);
сходить в туалет по - большому;
экскременты, испражнения.
Также слово может использоваться в качестве прилагательного (дерьмовый) и глагола (гадить, нести чушь).

(6) симуляция самого богатого баночника планеты Атона Гольденштерна -  Гольденштерн — вымышленный персонаж из романа Виктора Пелевина Transhumanism Inc., тайный правитель мира. Прообразом являются, видимо, Ротшильды как богатейшие финансисты мира.

(7)  он был ещё и лендлордом - Крупный капиталистический земельный собственник, получатель капиталистической земельной ренты.

(8) Существовал эвфемизм «ГШ - слово» - ГШ - слово. ГШ — это бог, имя которого нельзя произносить всуе, а целиком это Гольденштерн. Он вроде бы был когда - то Гильденстерном, гениальным трансгуманистом, на пару с коллегой Розенкранцем создавшим способ сохранять умершим людям мозг, который почти не подвергается тлению, и создавать для него полную симуляцию жизни. Более того, каждый такой мозг может выходить на связь с реальностью и управлять ею. А высший мозг, принадлежащий тому самому Гильденстерну (или Гольденштерну), способен управлять и живыми людьми (©) .

(9)  когда какой - нибудь анон - Анон - это сокращение от "анонимус". Аноним.

(10)  работавшим с церебральными чипами - Слово «церебральный» означает «связанный с работой головного мозга».

(11) ALIVE IN A BOX! R&G: A! - ЖИВОЙ В КОРОБКЕ! R&G: A!

(12)  IT IS «TO BE», STUPID! - ЭТО «БЫЛ», ГЛУПЕЦ!

(13) Сфера в руке у Гамлета, конечно, совсем не походила на реальный цереброконтейнер - Цереброконтейнер в контексте произведений Виктора Пелевина — это банка, в которой продолжает жить мозг главного героя. Например, в романе «Круть» главный герой, баночный оперативник Маркус Зоргенфрей, после физической смерти был удостоен помещения в такую банку. Эта услуга недешева, поэтому ему приходится и после смерти продолжать трудиться.

Бог истекающий в чаше

Кровь течёт, как песок,
Отмеряющий время.
Кровь течёт по груди,
По рукам и коленям.
Вражья пуля внезапно
В твой попала висок,
И ушёл навсегда Ты,
А сказал, на часок!

                                      Кровь течёт (Отрывок)
                                  Автор: Георгий Рогаченко

The Chalice of Blood - TRAILER

Я вижу на красном ворсе ковра несколько раскатившихся монет – совсем рядом. Они чуть расплываются в моих глазах, из - за чего их блеск кажется мягким и успокаивающим. Но в нём всё равно присутствует холодок опасности, которым веет от металла даже в самых мирных инкарнациях.

Прямая угроза, исходящая от обнажённой стали, всегда казалась мне ничтожной по сравнению с потаённым ужасом повседневности.

Именно от него люди издавна прятали в книгах то лучшее, что им удавалось добыть в скудных каменоломнях своих душ. Так же зарывали когда - то в землю монеты во время смуты.

Разница в том, что беспорядки, при которых надо прятать деньги, случаются в мире редко, а бесконечная катастрофа красоты, от которой её пытаются сохранить в книгах, происходит в нём постоянно. Эта катастрофа и есть жизнь.

И уберечь на самом деле нельзя ничего – так же можно пытаться спасти приговорённого к смерти, делая его фотографии перед казнью. Я знал только одну книгу, автору которой что - то подобное удалось. Это была «Хагакурэ» (*).

«Я постиг, что путь самурая – это смерть». Всё остальное в книге было просто комментарием к этим словам, вторичным смыслом, возникавшим от приложения главного принципа к разным сторонам человеческого опыта.

Отнеся их к красоте, я впервые стал понимать, где искать её тайну. Все дороги, на которых она встречалась человеку, упирались в смерть. Это значило, что поиск прекрасного в конечном счёте вел к гибели, то есть смерть и красота оказывались, в сущности, одним и тем же.

Монеты уходят из моего поля зрения, и теперь я вижу только одну из них. Она безупречно кругла, как и положено монете. Самая совершенная фигура, окружность – это и есть смерть, потому что в ней слиты конец и начало.

Тогда безупречная жизнь должна быть окружностью, которая замкнётся, если добавить к ней одну - единственную точку. Совершенная жизнь – это постоянное бодрствование возле точки смерти, думал я, ожидание секунды, когда распахнутся ворота, за которыми спрятано самое важное.

От этой точки нельзя удалиться, не потеряв из виду главного; наоборот, надо постоянно стремиться к ней, и отблеск красоты сможет озарить твою жизнь, сделав её если не осмысленной, то хотя бы не такой безобразной, как у большинства. Так я понимал слова «Хагакурэ»: «В ситуации «или / или» без колебаний выбирай смерть».

Скрытое в словах, в отличие от спрятанного в землю, предназначено для других, или, как это бывает с лучшими из книг, ни для кого.

«Хагакурэ» как раз относилась к книгам ни для кого – Дзете (**) приказал бросить все записанные за ним слова в огонь.

Красота этой книги была совершенна потому, что у неё не должно было быть читателя; она была подобна цветку с вершины, не предназначенному для человеческих глаз.

Её судьба походила на судьбу самого Дзете, собиравшегося уйти из жизни вслед за господином, но оставшегося жить по его воле; если уподобить книги людям, «Хагакурэ» была среди них таким же самураем, как Дзете был им среди людей.

Чем ещё была эта книга?

Как ни странно, я думаю, что выражением любви.

Это не была любовь к людям или миру. У неё, похоже, не было конкретного предмета. А если он и был, нам про это не узнать – Дзете считал, что любовь достигает идеала, когда человек уносит с собой в могилу её тайну. Именно так он хотел поступить с надиктованной им книгой; не его вина, что эту тайну узнали другие.

Мало того, что я думаю о книгах, я вдобавок вижу их корешки на полке. Я уже не успею узнать, о чём они, но это меня не печалит. В мире много лишних книг и очень мало таких, которые стоит помнить, тем более хранить. Поэтому Дзете говорил, что лучше выбросить свиток или книгу, прочтя их.

Жизнь – тоже книга, это сравнение банально, как жизнь. Что толку читать её до конца, если всё главное сказано на первых страницах?

А если ты понял это, стоит ли копаться в мелком шрифте бесчисленных примечаний?

Смерть в юности, когда человек ещё чист и прекрасен, – вот лучшее из возможного, но я понял это лишь тогда, когда моя собственная юность уже прошла.

Оставалось одно – приготовить себя должным образом, изменившись настолько, насколько позволяла природа. В этом, конечно, было что - то искусственное, но всё же это было лучше, чем оскорбить смерть старческим безобразием, как поступает большинство.

Смерть могла быть по - настоящему прекрасна.

Я мог часами разглядывать изображения святого Себастьяна, и мне хотелось умереть так же (***).

Конечно, меня вдохновляло не буквальное повторение чужого опыта – я хорошо понимал, какие трудности встанут перед организатором такого смелого эксперимента. К тому же я знал, что на самом деле Себастьян выжил после расстрела и был забит до смерти палками (картин на эту тему не было – по той, я подозревал, причине, что богатые гомосексуалисты Средних веков и Возрождения, которые заказывали изображения страдающего юноши, могли счесть второй род смерти слишком буквальной метафорой).

В любом случае разрывать нить жизни следовало своими руками, иначе смерть превращалась в нечто невыносимо пошлое. Решив, что сам пущу стрелу, которая убьёт меня, я всё равно прошёл часть пути к своему странному идеалу, сделав своё тело совершенным – даже более совершенным, чем то, что видел на картинах.

Но моя одержимость святым Себастьяном не была проявлением замешанной на садизме чувственности, как могло бы показаться мелкому человеку.

В истории преторианского трибуна для меня была важна её духовная подоплёка. Кровь, стекающая по дереву, к которому был привязан казнимый, была кровью святого, и это придавало происходящему особый смысл. Меня волновало то, что в этой смерти красота сливается с чем - то более высоким.

Себастьян был святым. Он был сосудом, в котором обитал бог, безраздельный хозяин всего театра жизни.

Поэтому его убийство было на самом деле убийством бога – недаром в моих фантазиях Себастьян призывал бога Единственного в утро перед казнью, встав с пахнущего морскими водорослями ложа и облачаясь в свои скрипучие доспехи (интересно, что в детстве я так и представлял себе ложе римского офицера – источающим слабый аромат высушенных водорослей).

А могло ли что - нибудь волновать душу сильнее, чем гибель высшего источника красоты?

Вид пронзенного стрелами юноши на самом деле затрагивал не столько чувственную, сколько мистическую сторону моей души.

Я не могу сказать, что испытывал почтение к европейскому богу.

Богом мы называем то, что пока ещё не в состоянии убить, но, когда это удаётся, вопрос снимается. Другими словами, бог есть, но только до какой - то границы. Ницше пересёк её с мужланской прямотой; де Сад был в этом изящнее и гаже. Но даже этот свободный ум вряд ли мог вообразить святого Себастьяна, убивающего себя собственноручно.

Когда мы убиваем себя, думал я, мы покушаемся на живущего в нас бога.

Мы наказываем его за то, что он обрёк нас на муки, пытаемся сравниться с ним во всемогуществе или даже берём на себя его функции, внезапно заканчивая начатое им кукольное представление.

Если он создаёт мир, то в нашей власти опять растворить его во тьме; поскольку бог – просто одна из наших идей, самоубийство есть тем самым и убийство бога. Причём оно может быть повторено бесчисленное количество раз, по числу тех, кто решится на этот шаг, и каждый раз бог перестает быть богом, навсегда исчезая во тьме.

И сколько в этой тьме уже исчезло богов, чьи имена люди даже не помнят! А сохранить для вечности своего бога – и себя заодно – всё равно невозможно, сколько не щёлкай фотоаппаратом перед казнью.

                                                                                                                           из рассказа Виктора Пелевина - «Гость на празднике Бон»
___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

(*) Это была «Хагакурэ» - «Хагакурэ» в контексте творчества Виктора Пелевина — это книга, которая, по мнению писателя, помогла ему понять, где искать тайну красоты. По словам Пелевина, всё остальное в произведении было комментарием к известной строчке: «Я постиг, что путь самурая — это смерть».  «Хагакурэ» — это практическое и духовное руководство воина, собрание комментариев самурая Ямамото Цунэтомо к бусидо — кодексу чести самурая. Оно провозглашает бусидо как «Путь смерти», или «жить так, как будто ты уже мёртв». Согласно «Хагакурэ», самурай готов умереть в любой момент, во имя сохранения чести.

(**) Дзете приказал бросить все записанные за ним слова в огонь - Дзете — это персонаж рассказа Виктора Пелевина «Гость на празднике Бон». По сюжету он рассказывает о книге «Хагакурэ» и о своей судьбе: Дзете собирался уйти из жизни вслед за господином, но остался жить по его воле.

(***) Я мог часами разглядывать изображения святого Себастьяна, и мне хотелось умереть так же - Себастьян был арестован (за проповедование христианства)  и допрошен, после чего император Диоклетиан приказал отвести его за город, привязать и пронзить стрелами. Думая, что он мёртв, палачи оставили его лежать одного, однако ни один из его жизненно важных органов по - видимому не был повреждён стрелами (деталь, не всегда точно учитываемая художниками), и его раны, хоть и глубокие, не были смертельными. Вдова по имени Ирина пришла ночью, чтобы похоронить его, но обнаружила, что он жив, и выходила его. Многие христиане уговаривали Себастьяна бежать из Рима, но он отказался и предстал перед императором с новым доказательством своей веры. На сей раз по приказу Диоклетиана он был забит камнями до смерти, а тело его было сброшено в Большую Клоаку.

Все краски жизни для чемпиона

Зрители освистали транссексуала, который победил в вольной борьбе ...  (©)

В гОлос кричУ : бОльно ! ( я ,
хрИпло , как от сАпа )
- Разве борьбА вОльная
то же , что геспАпо ?!

В пылУ азАрта снОва : бух !
мной об пол ( без жАли ! )
Ой ! скорЕе б он потУх ,
пока не доканАли !

Висит медАль . Ходи и лЫбси ...
когда конЕчности все в гИпсе ,
хрустЯт , как градиЕнты (*) в чИпсе .

                                                            Атлетическое 255. Вольная борьба
                                                                       Автор: Шишмарёв
________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

(*) как  градиЕнты в чИпсе (градиенты в чипсе) - Градиент в кулинарии — это плавный переход цветов или оттенков в десертах.
________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

Вокруг пахло плесенью и мышами, но этот запах не был неприятен и скорее создавал подобие уюта.

У стены стояли длинная палка и прикрытая плетёной крышкой корзина — они остались на тех же местах, где он оставил их вчера вечером. Откинув длинные полы сюртука, Дарвин присел на лавку, поставил свечу на стол и задумчиво уставился во тьму.

«Не в таком ли точно сумраке, — подумал он, оглядывая выступающие из темноты углы предметов и их тени, — блуждает человеческий разум?

Не так ли точно и мы выхватываем из мрака неведения немногие доступные нашему рассудку соответствия, на которые потом и пытаемся опереться в своём понимании мира?

Вот бочка, вот стоящий рядом ящик, но из того, что я сейчас их вижу, вовсе не следует, что такие же бочки и ящики будут стоять повсюду, куда я ни пойду…

Только при чём тут ящики?

Ящики тут ни при чём, и дело вовсе не в них, а в том, что Ламарк механически переносит на природу одну из функций человеческого сознания. Он говорит о некоем абстрактном движении жизни к самосовершенствованию. Но если бы оно действительно было главной причиной развития и изменения живого мира, как это утверждает Ламарк, то в равной мере совершенствовались бы все живые существа. Но ведь мы видим совсем иное! Один вид уступает место другому, а потом на его место приходит третий…

Вчера мы установили, что именно условия, в которых существует жизнь, оказывают на неё определяющее влияние. Но каким образом?

Почему один вид гибнет, а другой размножается?

Что управляет этим величественным процессом?

Какая сила заставляет жизнь приобретать новые формы?

И как разглядеть гармонию в том, что на первый взгляд представляется полным хаосом?…»

Брегет в кармане тихо прозвенел несколько нот из увертюры к «Роберту - дьяволу» (*), и Дарвин пришёл в себя. Как всегда, мысли увели его далеко, так далеко, что, открыв глаза, он не сразу понял, где он находится и для чего он здесь оказался.

«За работу, — подумал он. — Начнём с того, на чём мы остановились вчера».

Встав, он шагнул к стене, взял палку, поднял её над головой и три раза сильно ударил в потолок.

Прошла секунда, и оттуда ответили три таких же удара. Тогда Дарвин ударил ещё раз и поставил палку на место. Сняв сюртук, он аккуратно положил его на стол. На нем остался чёрный жилет из толстой кожи, густо усеянной короткими стальными шипами. Ослабив шнуровку на груди, Дарвин отошёл от стола и принялся махать руками и подпрыгивать на месте, чтобы как следует разогреть мышцы перед опытом. Но времени на гимнастику у него почти не осталось — из темноты донёсся скрип открываемого люка, угрожающие голоса и глухое ворчание, на секунду в проход, из которого он недавно вышел, упал свет, но люк сразу же захлопнулся, и опять стало темно и тихо.

Прошло несколько минут, в течение которых Дарвин неподвижно стоял у стола и вслушивался. Наконец за пределами освещённого пространства раздались скребущие звуки — там передвигали что - то тяжёлое. Потом долетел скрип досок, послышалось нечто отдалённое, похожее на смех, и из прохода прямо под ноги Дарвину быстро покатилась бочка. Дарвин усмехнулся и шагнул в сторону. Бочка пронеслась мимо, врезалась в мешки с мукой и остановилась.

Опять наступила тишина.

Вдруг твёрдый предмет ударил Дарвина в грудь и отскочил. Дарвин отпрыгнул в сторону и увидел упавшую на пол большую картофелину. Из - за ящиков вылетела другая картофелина и попала ему в плечо. Дарвин шагнул вперёд, широко расставил ноги в тяжёлых сапогах, нагнулся и громко свистнул. В проходе показалась неясная фигура — она взмахнула длинной рукой, и ещё одна картофелина пролетела совсем рядом с его ухом. Дарвин поднял одну из картофелин с пола, прицелился и изо всех сил швырнул её в самый центр размытого силуэта.

Из темноты донеслось обиженное верещание, перешедшее в тихие всхлипывающие звуки, и навстречу Дарвину двинулась огромная мохнатая тень. Угрожающе рыча, она шагнула вперёд и замерла на краю освещённого пространства. Теперь она была полностью видна. Хоть это зрелище и было для Дарвина довольно привычным, он непроизвольно шагнул назад.

Перед ним, упёршись длинными руками в пол, стоял старый орангутанг.

Его заострённая на макушке голова с выступающей вперёд мордой напоминала голову уродливого ребёнка, набившего в рот слишком много пищи, губы были морщинистыми и вздутыми, нос — плоским и тёмным, а совершенно человеческие глаза глядели презрительно и лениво. Выше пояса он напоминал огромного оплывшего завсегдатая эдинбургских пабов, любителя пива, снявшего рубаху из - за жары. На его почти безволосой груди выделялись мощные складки, похожие на отвислые женские груди, это сходство подчёркивали крупные тёмные соски, но Дарвин знал, что на стальных мышцах животного нет ни одной унции жира. Что - то женское было и в длинных рыжеватых косичках, в которые сплетались длинные пряди шерсти, росшие на боках мощного тела, в широких крепких бёдрах и сильно выступающем вперёд животе.

Орангутанг оторвал от пола руки и слегка стукнул обоими кулаками в пол. Дарвин в ответ топнул ногой, ещё раз свистнул и двинулся навстречу. Их глаза встретились, и Дарвин почувствовал, что обезьяна отлично всё понимает. Он не знал, в каких образах её примитивное восприятие отражает суть происходящего, но ощущал, что, как и он сам, она готова к последней схватке, к яростной и беспощадной битве за существование в этом жестоком мире. Дарвин понимал это по признакам, абсолютно ясным для его натренированного глаза.

Короткая шея самца вздрагивала, и покрывавшие её глубокие складки то и дело растягивались — как всегда в момент высшего возбуждения, орангутанг раздувал свой горловой мешок. Иногда он на секунду прикрывал веки, испускал тихий звук, похожий на «о - о», и перебирал ногами — вес его тяжёлого тела покоился на упёртых в пол руках. Медленно приближаясь к орангутангу, Дарвин глядел именно на руки, и, когда они оторвались от пола, он резко присел.

Огромная лапа пронеслась над его головой, но не поймала ничего, кроме пустоты. Дарвин был уже совсем рядом. Он резко выпрямился и, не дожидаясь, пока самец опять попытается схватить его, с выдохом толкнул его в грудь. Орангутанг на секунду потерял равновесие, неловко взмахнул руками, и Дарвин коротким и точным ударом обрушил кулак на его плоский тёмный нос.

Орангутанг грохнулся на пол, но сразу же вскочил.

— О - о, — промычал он.

Дарвин свистнул, и самец запрыгал вокруг него, избегая, однако, подходить слишком близко. Перемещался он, опираясь на пол руками и закидывая далеко вбок короткие волосатые ноги. Дарвин с холодной улыбкой следил за ним, поворачиваясь вокруг своей оси так, чтобы всё время стоять к орангутангу лицом. Орангутанг остановился, оторвал лапы от пола и сильно ударил себя по животу продолговатыми серыми кистями.

— О - о, — опять провыл он и развёл руки в стороны.

Дарвин стремительно прыгнул ему на грудь, и они вместе повалились на пол. Пальцы Дарвина сжали морщинистое горло самца, а полусогнутые ноги цепко обхватили его выпирающий живот. Орангутанг попытался вывернуться и несколько раз сильно дёрнулся под ним, но Дарвин удержался наверху и сжал пальцы ещё сильнее. Некоторое время лапы самца беспорядочно и несильно хлопали его по бокам, а потом вдруг вцепились ему в бакенбарды — видимо, обезьяна тоже хотела схватить его за горло, но Дарвин предусмотрительно прижал подбородок к груди. Орангутанг крепче вцепился в бакенбарды и потянул их на себя, почти прижав лицо Дарвина к своей морде.

Некоторое время человек и обезьяна лежали неподвижно, и тишину нарушало только их быстрое хриплое дыхание.

«В сущности, — думал Дарвин, морщась от зловонного запаха из звериной пасти, — природа едина. Это один огромный организм, в котором разные существа и виды выполняют функции разных органов или клеток. И то, что при поверхностном взгляде может показаться непримиримой борьбой за жизнь, по сути не что иное, как самообновление этого организма, процесс, подобный тому, который происходит в любом живом существе, когда старые клетки отмирают и как бы выталкиваются прочь новыми, возникающими на их месте… Что такое отдельное бытие с точки зрения вида? Что такое бытие вида с точки зрения всего живого? Мнимость…»

Два тела не шевелились, и одна пара глаз смотрела в другую. Два существования встретились, сплелись в подобии любовного объятья, и только одно из них могло победить, только одно должно было продолжиться дальше, а второе, как менее приспособленное и потому недостойное быть, должно было погибнуть и стать пищей мириадов других существ, больших, маленьких и совсем невидимых глазу, которым тоже предстояло вступить в смертельную борьбу за каждую частицу мёртвой плоти.

«Итак, — набираясь сил для последнего усилия, думал Дарвин, — даже самая яростная борьба двух живых существ — просто взаимодействие двух атомов бытия, своеобразная химическая реакция. На самом деле мы едины, мы клетки одного бессмертного существа, непрерывно пожирающего самого себя, имя которому — Жизнь. Природа не различает индивидуу - у - у…».

                                                                                                                                    из  рассказа Виктора Пелевина - «Происхождение видов»
____________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

(*) тихо прозвенел несколько нот из увертюры к «Роберту - дьяволу» - Роберт - дьявол (фр. Robert le diable) — большая опера в пяти актах. Композитор Джакомо Мейербер. Либретто Эжена Скриба и Жермена Делавиня. Первое представление «Роберта - дьявола» состоялось в Парижской опере 21 ноября 1831 года и завершилось полным успехом. Это была первая «большая опера» композитора, написанная в Париже. Сюжет оперного действия построен на средневековых преданиях, повествующих о жизни герцога Нормандии Роберта I  (1).
(1) повествующих о жизни герцога Нормандии Роберта I - Роберт Куртгёз (около 1054 — 10 февраля 1134, Кардифф) — герцог Нормандии (1087 – 1106), граф Мэна (1063 – 1069), старший сын Вильгельма I Завоевателя и Матильды Фландрской, неоднократный претендент на английский престол и один из руководителей Первого крестового похода. Из -за небольшого роста Роберт позднее получил прозвище «Куртгёз» («Короткие штаны»). Воевал против своего отца с целью получить реальную и независимую от короля власть в графстве Мэн. Неоднократно вступал в вооружённые конфликты из - за наследства со своими младшими братьями Генрихом и Вильгельмом.

Воздушно - Полемическая .. Фигура

— Оно и неудивительно, — заверила его мисс Марпл. — Я бы тоже ничего не знала, если бы не мой внучатый племянник Лайонел. Как - то, помню, рассказывал мне про всякие редкости. За сколько их продают с аукциона и всё такое. Например, какая - то двухцентовая марка тысяча восемьсот пятьдесят первого года выпуска — голубенькая, помнится — ушла чуть не за двадцать пять тысяч долларов. Представляете? Надо думать, и остальные не дешевле. Я так понимаю, ваш дядюшка скупал их через посредников, причём позаботился хорошенько «замести следы» , как пишут в рассказах про сыщиков.

Эдвард со стоном рухнул на стул и обхватил голову руками.

— Господи! Ведь если бы не мисс Марпл… Представляешь себе картинку? Мы с тобой, как и подобает любящим родственникам, предаём огню личные письма дядюшки!

                                                                                                                             -- Кристи А. - «Шутки старых дядюшек»  (Расширенная цитата)

Он стоял на улице летнего города, застроенного однообразными коттеджами.

Над городом поднималась не то коническая заводская труба, не то телебашня – сложно было сказать, что это такое, потому что на вершине этой трубы - башни горел ослепительно белый факел, такой яркий, что дрожащий от жара воздух искажал её контуры.

Было видно, что её нижняя часть похожа на ступенчатую пирамиду, а выше, в белом сиянии, никаких деталей разобрать было нельзя. Татарский подумал, что эта конструкция напоминала бы газовый факел вроде тех, что бывают на нефтезаводах, не будь пламя таким ярким.

За раскрытыми окнами домов и на улице неподвижно стояли люди – они смотрели вверх, на этот белый огонь. Татарский тоже поднял глаза, и его сразу же рвануло вверх.

Он почувствовал, что огонь притягивает его и, если он не отведёт взгляда, пламя утащит его вверх и сожжёт.

Откуда - то он многое знал про этот огонь. Он знал, что многие уже ушли туда перед ним и тянут его за собой. Он знал, что есть много таких, кто сможет пойти туда только вслед за ним, и они давят на него сзади. Татарский заставил себя закрыть глаза. Открыв их, он заметил, что башня переместилась.

Теперь он увидел, что это была не башня – это была огромная человеческая фигура, стоявшая над городом.

То, что он принял за пирамиду, теперь выглядело расходящимся одеянием, похожим на мантию. Источником света был конический шлем на голове фигуры.

Татарский ясно увидел лицо с чем - то вроде сверкающего стального тарана на месте бороды. Оно было обращено к Татарскому – и он понял, что видит не огонь, а лицо и шлем только потому, что этот огонь на него смотрит, а в действительности ничего человеческого в нём нет.

В направленном на Татарского взгляде было ожидание, но, прежде чем он успел задуматься над тем, что он, собственно, хотел сказать или спросить и хотел ли он чего - нибудь вообще, фигура дала ему ответ и отвела от него взгляд. На том месте, где только что было лицо в шлеме, появилось прежнее нестерпимое сияние, и Татарский опустил глаза.

Он заметил рядом с собой двух людей – пожилого мужчину в рубашке с вышитым якорем и мальчика в чёрной футболке: держась за руки, они смотрели вверх, и было видно, что они почти истаяли и утекли в этот огонь, а их тела, улица вокруг и весь город – просто тени.

Перед тем как картинка окончательно погасла, Татарский догадался, что огонь, который он видел, горит не вверху, а внизу, как будто он загляделся на отражение солнца в луже и забыл, что смотрит не туда, где солнце находится на самом деле.

Где находится солнце и что это такое, он так и не успел понять, зато понял нечто другое, очень странное: это не солнце отражалось в луже, а наоборот, всё остальное – улица, дома, другие люди и он сам – отражалось в солнце, которому не было до этого никакого дела, потому что оно даже про это не знало.

Мысль насчёт лужи и солнца наполнила Татарского таким счастьем, что от восторга и благодарности он засмеялся. Все проблемы в жизни, всё то, что казалось неразрешимым и страшным, просто перестало существовать – мир за мгновение изменился так же, как изменился его диван, отразившись в оконном стекле.

Татарский пришёл в себя – он сидел на диване, держа пальцами страницу, которую так и не успел перевернуть. В его ушах пульсировало непонятное слово – то ли «сиррукх», то ли «сирруф». Это и был ответ, который дала фигура.

– Сиррукх, сирруф, – повторил он. – Непонятно.

Только что испытанное счастье вдруг сменилось испугом. Он подумал, что узнавать такое не положено, потому что непонятно, как с этим знанием жить.

«А если я один это знаю, – нервно подумал он, – то ведь не может быть так, чтобы мне позволили это знать и ходить тут дальше? Вдруг я кому - нибудь расскажу? Хотя, с другой стороны, кто может позволить или не позволить, если я один это знаю? Так, секундочку, а что я, собственно, могу рассказать?»

Татарский задумался. Ничего особенного он и не мог никому рассказать. Ведь не расскажешь пьяному Ханину, что это не солнце отражается в луже, а лужа в солнце и печалиться в жизни особо не о чем.

То есть рассказать - то, конечно, можно, только вот… Татарский почесал в затылке. Он вспомнил, что это уже второе откровение такого рода в его жизни: наевшись вместе с Гиреевым мухоморов, он постиг нечто невыразимо важное, потом, правда, начисто забытое. В его памяти остались только слова, которым надлежало нести эту истину:

«Смерти нет, потому что ниточки исчезают, а шарик остаётся».

– Господи, – пробормотал он, – как всё - таки трудно протащить сюда хоть что - то…
– Вот именно, – сказал тихий голосок. – Откровение любой глубины и ширины неизбежно упрётся в слова. А слова неизбежно упрутся в себя.

Голос показался Татарскому знакомым.

– Кто здесь? – спросил он, оглядывая комнату.
– Сирруф прибыл, – ответил голос.
– Это что, имя?
– This game has no name, (*)– ответил голос. – Скорее, это должность.

Татарский вспомнил, где он слышал этот голос – на военной стройке в подмосковном лесу.

На этот раз он увидел говорящего, или, скорее, мгновенно и без всяких усилий представил его себе. Сначала ему показалось, что перед ним подобие собаки – вроде гончей, но с мощными когтистыми лапами и длинной вертикальной шеей. У зверя была продолговатая голова с коническими ушами и очень милая, хотя немного хитрая мордочка, над которой завивался кокетливый гребешок.

Кажется, к его бокам были прижаты крылья. Приглядевшись, Татарский понял, что зверь был таких размеров и такой странный, что лучше к нему подходило слово «дракон», тем более что он был покрыт радужно переливающейся чешуей (впрочем, к этому моменту радужно переливались почти все предметы в комнате). Несмотря на отчётливые рептильные черты, существо излучало такое добродушие, что Татарский не испугался.

– Да, всё упирается в слова, – повторил сирруф. – Насколько я знаю, самое глубокое откровение, которое когда - либо посещало посещало человека под влиянием наркотиков, было вызвано критической дозой эфира. Получатель нашёл в себе силы записать его, хотя это было крайне сложно. Запись выглядела так: «Во всей вселенной пахнет нефтью». До таких глубин тебе ещё очень далеко. Ну ладно, это всё лирика. Ты лучше скажи, где ты марочку - то эту взял?

                              «Вавилонская марка» (Отрывок) — одна из глав романа Виктора Пелевина «Generation „П“» /«Поколение „П“»/
__________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

(*) – This game has no name - У этой игры нет названия (англ.)

И вроде бы колёсики все целые ...

По ухабам судьбы
Я шагал за тобой,
Не боялся борьбы,
Каждый день, словно в бой.

Вместе нам нелегко,
А в разлуке – никак.
Если ты далеко,
Опускается мрак.

Быстро время летит,
С каждым годом быстрей.
Словно пуля, свистит -
Вовсе не соловей.

Мы теперь лишь друзья,
Это даже смешно.
И вернуться нельзя,
И остаться грешно.

                                      По ухабам судьбы (Отрывок)
                                             Автор: Олег Осетров

Секретарь парткома

- Ты мне умно не говори, - сказал Василий Маралов, идеологический работник на пенсии. - Я сам умный, три книги написал. Проще надо. Вот утебя что на руке? Часы, да?

Собеседник - друг и в некотором роде ученик - утвердительно икнул.

- Ну вот и поразмысли. Тут - своя диалектика. Носишь ты  их,  носишь, они у тебя тикают, тикают...
- А при чём тут научный атеизм, Вася? Мы ж с тобой о научном ате...
- Ты дослушай. Они  тикают,  тикают,  и  вдруг - бац!  Ударились  о раковину.
- Почему о раковину?
- Это со мной случай был, ещё до пенсии, в Сестрорецке. Я там...
- Ладно, неважно... Ну, ударились и что дальше?
- А дальше у одного маленького колёсика зубчик сломался. А все другие стали недоворачиваться. И часы тебе вместо пятницы возьмут и покажут какой - нибудь вторник. Вот так и человек... Эй, Петь!

Собеседник уже спал, прижавшись ухом к бежевой клеёнке.

- Петь, - сказал Маралов и потряс его  за  плечо. - Слышь, Петь... Пойдём, на диванчик ляжешь.

  2

Маралов проснулся, подвигал ногой, запутавшейся не то в сбившемся пододеяльнике, не то в не до конца снятых штанах, и хмуро, привычно выглянул из тающего ночного мира в залитую серым светом  комнату.

По его пробуждающемуся  мозгу медленно, как дождевые  черви, поползли первые утренние мысли - они касались окружающего  беспорядка.  Тот  действительно был ужасен: в комнате царил такой хаос, что в нём  даже  угадывалась  своя гармония - длинная лужа на полу как бы уравновешивалась вдавленным в кусок колбасы окурком, а сбитый с ног стул вносил в композицию что - то военное.

Несколько раз быстро шагнув в пустоте и полностью избавясь от  штанов (ремень всё - таки, как змея, цапнул холодной пряжкой за ногу), Маралов, как обычно, принялся наводить внутренний порядок.

Что - то похожее на вкус во рту явственно ощущалось и в  душе и было, кажется, связано со вчерашним разговором, хотя его содержание, тема и даже примерная траектория совершенно не желали вспоминаться. Словно  бы  что - то застряло в мозгу, обособившись от всего остального, и теперь ощущалось как плотная  масса  посреди  знакомых  мыслей  - холодная, бесформенная и угрожающая.

"Вспомнить надо, - думал Маралов, - о чём - то мы таком... О часах, что ли? Да нет, о часах - это помню. Это мы с атеизма перешли. А  вот потом, когда он на диванчик лёг. Час, наверно, бредил... И вот  тогда  я  чего - то такое...  Нет, не помню".

Открывая  глаза, Маралов видел вокруг себя загаженную комнату, закрывая - замечал в себе присутствие глубокой внутренней ямы, где явно скрывалось что - то опасное. Так продолжалось довольно долго. Маралов не  то чтоб не мог вспомнить в чём было дело, а скорее не мог себя заставить сделать это, как никогда не мог себя заставить сразу  нырнуть в холодную воду.

Получилось всё  автоматически - в квартире наверху заскрежетали чем - то по полу, тотчас же Маралов дал себе команду всё вспомнить - и вспомнил.
     
- Ухряб, - громко сказал он.

Вчера успели ещё поговорить о Боге. Оказалось, верят в него  оба,  но каждый по - своему. Петя признался, что на каждое партсобрание берёт с собой высушенное волчье ухо, а в особо серьёзных случаях три раза обходит клумбу во дворе, отчего получает небывалый заряд бодрости и мужества.

Маралов хотел было рассказать о том, что он когда - то видел в Сестрорецке; но совершенно неожиданно для себя начал говорить обобщениями: что никакого единого Бога нет, просто в каждой стране у  людей  существует какое - то главное чувство по поводу жизни, что ли, и если выразить это чувство в виде сказки или истории, то как раз и  получится конкретное священное писание и каждый конкретный, отдельно взятый Бог.

- Бог, - умильно сказал Маралов, -  это как бы персонифицированное обобщение всего непонятного.
- Чего ж, - помолчав, сказал тогда Петя с диванчика, - у нас  за  эти семьдесят лет столько непонятного набралось, что тоже можно обобщать.

Выходит, и Бог такой есть, который этому соответствует?

- Конечно, - сказал Маралов, - объективно должен быть.
- И соответствующая религиозная мистика тоже?
- А почему нет. Легко.

На этом разговор сам собой затих.

Маралов долго ворочался, вздыхал и всё  думал об этом интересном предмете, пытаясь представить себе соответствующего Бога.

Только вдуматься: огромные портреты над городами и синие ёлочки, торжественные заседания и могилы в стенах, бронзовые бюсты и салют - не просто ведь всё это так.

Этому, так сказать, материальному, - размышлял Маралов, - неизбежно должно соответствовать что - то духовное, сущностное...

Это и будет данный конкретный Бог - нечто, неявно вмещающее в себя всё остальное... 

Маралов незаметно уснул. 

Потом проснулся и засуетился Петя - он уже опаздывал на  актив в другом конце города.

Проводив его до дверей, Маралов пошёл обратно, и тут, в мутном утреннем полусне, когда он, сидя на кровати, стаскивал брюки, его  настигло невероятно ясное понимание - такое, что, испытав  его, он  даже не стал окончательно  раздеваться, а оглушённо повалился на простыни и воспользовался пьяной способностью мгновенно  засыпать.

Прошло несколько часов тяжёлого сна, во время которого это понимание не рассосалось, а, наоборот, как пущенный с откоса снежный ком, обросло рыхлым коконом страха и безнадёжности.

- Ухряб! - вдруг сказал Маралов. Ну, да, всё  дело в этом слове  - именно оно родилось из утренней вспышки ясности, и именно оно было  сейчас в центре тёмного внутреннего образования.

"А что значит - "ухряб"? - подумал Маралов, с гримасой боли поворачиваясь к стене. - Ухряб. Ничего не значит".

                                                                                                                                                                  из рассказа Виктора Пелевина -  «Ухряб»

В спасительной преемственности благородных знаний 

Вздыхает новый чайник
На старенькой плите:
- Спасите, я в отчаянье!
Условия не те!

Ему плита ответила:

- А мы давно Вас ждём!
увидите, как весело
и дружно мы живём!

Что ж, лучше в магазине
пустые видеть сны,
пылиться на витрине?

А здесь Вы так нужны!

Сейчас чайку хозяева
попьют, устав от дел...

И стыдно стало чайнику.
И чайник... закипел!

                                                        Чайник
                                     Автор: Татьяна Ситникова 2

КАКТУС и ЧАЙНИК 🌞 Блогер Альбатрос сделал мультфильм с помощью нейросетей

Одним из терминов, вошедших в современный английский из русского вслед за «гулагом» и «погромом», был «самиздат».

Он обычно определяется как система тайной публикации антисоветских текстов в странах бывшего восточного блока.

Говоря «самиздат», обычно имеют в виду Солженицина. Но в действительности, «самиздат» означал Кастанеду. Этому есть простое объяснение: когда вы живёте в гулаге со дня вашего рождения, чтение книги о гулаге в свободное время выглядит уж слишком патриотически. Вам хочется чего - то иного.

Кастанеда официально не был запрещён в предперестроечном Советском Союзе. Но он не был и разрешён.

Если бы вас застукали с пиратским переводом Кастанеды — это могло бы причинить вам небольшую неприятность, сопоставимую с последствиями вождения автомобиля в нетрезвом виде или мочеиспускания в общественном месте, но за это вас никогда бы не упрятали за решётку.

Нарушением общественного порядка был самиздат, а не Кастанеда. Это был вопрос формы, а не содержания. Именно форма самиздата превратила Кастанеду в нечто весьма непредсказуемое.

Самый красивый трюк Кастанеды был основан на популярной вере в существование вымысла и реальности. Эта вера принимает за очевидный факт, что существует качественное различие между двумя видами книг.

Если первая излагает удивительную историю, которая никогда не происходила с вымышленным персонажем, то вторая — удивительную историю, которая никогда не произойдёт с вами.

Такое различие существует, но это различие не между книгами, а между предустановками читательского сознания.

В этом заключается реальная магия, которая делает четыре Евангелия либо унылым образцом древнего постмодернизма, либо правдивой историей, которая разворачивается перед вашими глазами. Текст тут не при чём. Что легенда, а что правда, зависит только от вашей готовности украсить легенду красками жизни.

Кастанеда эксплуатирует этот психический феномен, который, между прочим, он описал в своих книгах с непринуждённостью и блеском, не доступной никакому другому современному пророку, по крайней мере из деловых кругов.

Его работа воспринималась как документ, хотя позже его издатели скромно переместили её в таинственную категорию «Мистика».

Но если западный массовый книжный рынок безоговорочно поместил Дона Хуана среди явлений поп - культуры 60 - ых и 70 - ых, то в Советском Союзе он был тайным знанием для небольшой группы избранных даже десятилетие спустя.

Если некоторые из его западных читателей воспринимали термин «документальная литература» как манёвр для увеличения продаж, то нам такой взгляд был полностью чужд.

В то время в нашей культуре не существовало понятие бестселлера.

Покрытые пылью издания задумчивой прозы Брежнева, заполонившей все книжные магазины, не были бестселлерами — они были бестпринтерами. Была такая неприличная маркетинговая уловка, обеспечивающая многомиллионные тиражи. Для этого надо было быть членом Политбюро. А Кастанеда им не был. И мы не имели серьёзного повода для подозрений.

Самиздатовским воплощением книг Кастанеды были фотокопии машинописного перевода. Это стало причиной того, что доступ к ксероксу мог резко поднять ваше положение в тайной иерархии.

Качество ваших кастанедовских листков выдавало вашу близость к таинственному центру оккультного знания, ибо обычно имели хождение копии с копий, копии с копий с копий — и так до бесконечности.

Иногда буквы были настолько бледные, что когда наконец удавалось дочитать страницу, вы чувствовали себя египтологом, сумевшим реконструировать надпись на полуразрушенном обелиске.

Переводы были технически правильны, но имели больше примечаний на полях, чем самого текста — это удваивало чувство подлинности.

Иногда вам давали книгу «до завтра», и надо было читать ночь напролёт.

Иногда вам говорили: «если что случится — я вам этого не давал, ладно?»

Это уже была не просто документальная литература, это была контр - реальная литература, где комбинация различных факторов создавала совокупный эффект такой силы, что некоторые читатели видели сны наяву ещё час после того, как они читали об искусстве видеть грёзы.

А некоторые были в силах осуществить девиз Дона Хуана: «знание — сила».

Было место в Москве, называемое Птичьим рынком — барахолка, где можно было купить зверушку, цветок и многое другое.

Однажды, когда мне едва перевалило за двадцать, я забрёл туда в поиске чего - то нужного.

Проходя мимо длинного прилавка с растениями, я увидел странный лысый кактус с табличкой «Lophophora Williamsii». Название что - то напоминало.

Я вспомнил, где я видел эти слова — в предисловии к книге Кастанеды. Это было латинское название того одушевлённого растения, которое Дон Хуан обычно называл «Мескалито». Мескалито был растением и духом одновременно.

Следующие несколько недель стали неразрешимой загадкой для кактусоводов Москвы. Казалось, крупный новый игрок ворвался в их небольшой мирок. Он действовал с неслыханным размахом и исчез бесследно после полного истощения московских запасов специфического кактуса, известного главным образом красивыми цветками и полным отсутствием шипов.

Рассказывай, память!

Некоторые особи пейота были тяжёлыми, зрелыми и тёмными, другие — лёгкими, зелёными и малюсенькими.

Одни росли из серого песка, иные были привиты к другому кактусу, образуя вместе с ним странного горбатого монстра.

Я помню пол моей комнаты, превращённый сумерками и мощью моего энтузиазма в бесплодное пространство пустыни Сонора, где я так часто бывал с Доном Хуаном и Карлосом во время их прогулок.

Ходьба по пустыне требовала особой осторожности, поскольку её поверхность была покрыта пластмассовыми цветочными горшками различных форм и расцветок, расставленных особым порядком, подобно армии, готовящейся к сражению. А как гласит история, если есть армия, готовая к битве, начало битвы — это лишь вопрос времени.

К сожалению, Мескалито сказал мне «нет».

Это растение требует очень много солнца и особую почву, чтобы произвести мескалин в количестве, достаточном для вызова его благородного духа.

Несмотря на то, что число съеденных мной бутонов, вызвало бы у Дона Хуана свист почтительного недоверия, результат был нулевым, или очень близким к тому: род едва ощутимого искажения восприятия, которое было заметно лишь потому, что я страстно жаждал его и выискивал в себе его признаки.

Я шёл по лесу, смотрел на закат, не чувствуя ничего особенного, кроме скрипа песка на зубах. Однако, мой мескалитовый трип имела один весьма неожиданный побочный эффект. Два дня спустя началась перестройка.

Что же заставляет меня возвращаться к Кастанеде?

Я всё знаю, относительно той иронии, которой так привлекают его книги — во многих случаях она обоснована.

Моя собственная проблема с метафизической моделью Кастанеды много глубже, чем вся критика, которую я выслушал. И это не только моя проблема.

Однажды, беседуя о книгах Кастанеды с буддистским монахом в корейском монастыре, я сказал: «Есть концепция, которую я не могу переварить. Это место, где Кастанеда говорит, что знание — синеватый ореол, окружающий эманацию Орла». «Безусловно!» — подтвердил монах. «Если это так, кто же в таком случае, знает об этом синеватом ореоле?»

Но все же я люблю его. Даже с синеватым ореолом. Он очень похож на тот горбатый монстр - кактус. Он не имеет голографического сертификата, что он подлинный Пейот (TМ), он не может приподнять над землёй, и, возможно, не имеет даже права называться кактусом.

Но он дарит вам незначительный побочный эффект, который вдруг делает центр краем, а край центром. Со всеми своими фокусами и провалами, он сияет высоко над пёстрой толпой многих «своим особенным голосом» на крутом маршруте от мрака до забвения.

Независимо от того, какие ошибки содержат его книги, они обладают очень редким качеством, самым важным в мире, его трудно определить иначе, чем в собственных терминах Кастанеды: они имеют душу.

                                                                                                                                                                Мой мескалитовый трип
                                                                                                                                                      Автор: Пелевин Виктор Олегович

Граждане, не ходим по базару без толку ..  (©)

Где работа — идите туда
первое мая праздник труда.

                                            Где работа — идите туда…
                                          Поэт: Владимир Маяковский

Литература англоязычных стран на московских книжных лотках представлена в основном жанром, который можно назвать «эрзацем видео для бедных».

Приличным книгам, рискующим высунуться из - за спины Харольда Роббинса или бедра Жаклин Сьюзен (1), приходится мимикрировать и маскироваться под пошлость.

Роман Джона Фаулза «Коллекционер», появившийся недавно на русском языке, назван в коротком предисловии «эротическим детективом».

В каком - то смысле это обман читателя – под видом щей из капусты ему подсовывают черепаховый суп. Это достаточно старая книга – она первый раз вышла в Лондоне в 1963 году, – но такая же могла бы быть написана в сегодняшней Москве. Попытаюсь объяснить, почему.

Это история банковского клерка, влюблённого в молодую художницу Миранду. Выиграв много денег в тотализатор, клерк покупает загородный дом, превращает его подвал в тюрьму, похищает девушку и запирает её в подвале, где она через некоторое время умирает от болезни.

Все время своего заточения Миранда ведёт дневник. На первом месте в нём вовсе не её похититель, которого она называет Калибаном в честь одного из героев Шекспира (2), а её прежний мир, из которого её неожиданно вырвала тупая и безжалостная сила.

Вот что, к примеру, пишет Миранда в своём дневнике:

«Ненавижу необразованных и невежественных. Ненавижу весь этот класс новых людей. Новый класс с их автомобилями, с их деньгами, с их телевизионными ящиками, с этой их тупой вульгарностью и тупым, раболепным, лакейским подражанием буржуазии»…

«Новые люди» те же бедные люди. Это лишь новая форма бедности. У тех нет денег, а у этих нет души… Доктора, учителя, художники – нельзя сказать, что среди них нет подлецов и отступников, но если есть какая - то надежда на лучшее на свете, то она связана только с ними».

Так вот, читая этот дневник, я никак не мог отделаться от ощущения, что уже видел где - то нечто подобное.

Наконец я понял, где – на последней странице «Независимой газеты», где из номера в номер печатают короткие эссе, в которых российские интеллигенты делятся друг с другом своими мыслями о теперешней жизни.

Эти эссе бывают совершенно разными – начиная от стилистически безупречного отчёта о последнем запое и кончая трагическим внутренним монологом человека, который слышит в шуме «мерседесов» «топот» чуть ли не топот монгольской конницы.

Главное ощущение от перемен одно: отчаяние вызывает не смена законов, по которым приходится жить, а то, что исчезает само психическое пространство, где раньше протекала жизнь.

Люди, которые годами мечтали о глотке свежего воздуха, вдруг почувствовали себя золотыми рыбками из разбитого аквариума.

Так же как Миранду в романе Фаулза тупая и непонятная сила вырвала их из мира, где были сосредоточены все ценности и смысл, и бросила в холодную пустоту.

Выяснилось, что чеховский вишнёвый сад мутировал, но всё - таки выжил за гулаговским забором, а его пересаженные в кухонные горшки ветви каждую весну давали по нескольку бледных цветов. А сейчас меняется сам климат. Вишня в России, похоже, больше не будет расти.

Этот взгляд на мир из глубин советского сознания изредка перемежается взглядом снаружи – лучшим примером чего служит статья Александра Гениса «Совок».

Собственно, героями Гениса являются именно его соседи по рубрике «Стиль жизни» в «Независимой газете». Проанализировав историю становления термина «совок» и различные уровни смысла этого слова, Генис мимоходом коснулся очень интересной темы – метафизического аспекта совковости.

«Освобождённые от законов рынка, – пишет он, – интеллигенты жили в вымышленном, иллюзорном мире. Внешняя реальность, принимая облик постового, лишь изредка забредала в эту редакцию, жившую по законам „Игры в бисер“ (3). Здесь рождались странные, зыбкие, эзотерические феномены, не имеющие аналогов в другом, настоящем мире».

Александр Генис часто употребляет такие выражения, как «подлинная жизнь», «реальность», «настоящий мир», что делает его рассуждения довольно забавными. Получается, что от совков, так подробно описанных в его статье, он отличается только тем набором галлюцинаций, которые принимает за реальность сам.

Если понимать слово «совок» не как социальную характеристику или ориентацию души, то совок существовал всегда.

Типичнейший совок – это Василий Лоханкин (4), особенно если заменить хранимую им подшивку «Нивы» на «Архипелаг ГУЛАГ».

Классические совки – Гаев и Раневская из «Вишневого сада», которые не выдерживают, как сейчас говорят, столкновения с рынком.

Только при чём тут рынок? Попробуйте угадать, откуда взята следующая цитата:

«Уезжая из Москвы, проезжая по ней, я почувствовал то, что чувствовал уже давно, с особенной остротой: до чего я человек иного времени и века, до чего я чужд всем её „пупкам“ и всей той новой твари, которая летает по ней в автомобилях!»

Это не с последней страницы «Независимой газеты». Это из «Несрочной весны Ивана Бунина», написанной в Приморских Альпах в 1923 году.

Тут даже текстуальное совпадение с Фаулзом, чья героиня ненавидит «новый класс» именно «со всеми его автомобилями».

Только герой Бунина называет этот новый класс «новой тварью» и имеет в виду красных комиссаров.

Ещё один «совок» – сэлинджеровский Холден Колфилд (5), который мучает себя невнятными вопросами вместо того, чтобы с ослепительной улыбкой торговать бананами у какой - нибудь станции нью йоркского сабвея.

Кстати, и он отчего - то проходится насчёт автомобилей, говоря о «гнусных типах… которые только и знают, что хвастать, сколько миль они могут сделать на своей дурацкой машине, истратив всего один галлон горючего…»

Миранда и её друзья из романа Фаулза, совки Александра Гениса, Васисуалий Лоханкин и Холден Колфилд – явления одной природы, но разного качества. Совок – вовсе не советский или постсоветский феномен. Это попросту человек который не принимает борьбу за деньги или социальный статус как цель жизни.

Он с брезгливым недоверием взирает на суету лежащего за окном мира, не хочет становиться его частью и, как это ни смешно звучит в применении к Васисуалию Лоханкину, живёт в духе, хотя и необязательно в истине. Такие странные мутанты существовали во все времена, но были исключением.

В России это надолго стало правилом. Советский мир был настолько подчёркнуто абсурден и продуманно нелеп, что принять его за окончательную реальность было невозможно даже для пациента психиатрической клиники.

И получилось, что у жителей России, кстати, необязательно даже интеллигентов, автоматически – без всякого их желания и участия – возникал лишний, нефункциональный психический этаж, то дополнительное пространство осознания себя и мира, которое в естественно развивающемся обществе доступно лишь немногим.

Для жизни по законам игры в бисер нужна Касталия. Россия недавнего прошлого как раз и была огромным сюрреалистическим монастырём, обитатели которого стояли не перед проблемой социального выживания, а перед лицом вечных духовных вопросов, заданных в уродливо - пародийной форме.

Совок влачил свои дни очень далеко от нормальной жизни, но зато недалеко от Бога, присутствия которого он не замечал. Живя на самой близкой к Эдему помойке, совки заливали портвейном «Кавказ» свои принудительно раскрытые духовные очи, пока их не стали гнать из вишнёвого сада, велев в поте лица добывать свой хлеб.

Теперь этот нефункциональный аппендикс советской души оказался непозволительной роскошью. Миранда пошла защищать Белый дом и через некоторое время оказалась в руках у снявшего комсомольский значок Калибана, который перекрыл ей все знакомые маршруты непроходимой стеной коммерческих ларьков.

В романе Фаулза Миранда погибает, так что параллель выходит грустная. Но самое интересное в том, что Фаулз через два года возвращается к этой же аллюзии из Шекспира в романе «Маг», и там Миранда оказывается вовсе не Мирандой, а Калибан – вовсе не Калибаном. И все остаются в живых, всем хватает места.

Наверное, точно так же в конце концов хватит его и в России – и для долгожданного Лопахина, которого, может быть, удастся наконец вывести путем скрещивания множества Лоханкиных, и для совков, поглощённых переживанием своей тайной свободы в тёмных аллеях вишневого сада.

Конечно, совку придётся потесниться, но вся беда в том, что пока на его место приходит не homo faber (6), а тёмные уголовные пупки, которых можно принять за средний класс только после пятого стакана водки.

Кроме того, большинство нынешних антагонистов совка никак не в силах понять, что мелкобуржуазность – особенно восторженная – не стала менее пошлой из - за краха марксизма.

Остаётся только надеяться, что осознать эту простую истину им поможет замечательный английский писатель Джон Фаулз.

                                                                                             эссе Виктора Пелевина - «Джон Фаулз и трагедия русского либерализма»
___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

(1)  Приличным книгам, рискующим высунуться из - за спины Харольда Роббинса или бедра Жаклин Сьюзен , приходится мимикрировать - Гарольд Роббинс (настоящее имя — Гарольд Рубин, также известен под именем Фрэнсис Кейн) — американский писатель. Его книги были переведены на 32 языка, всего продано более 750 миллионов экземпляров. Книги Роббинса можно характеризовать как остросюжетные романы, где доминантами являются — секс, деньги и власть, в них широко используются светские сплетни и завуалированные факты из биографий известных людей.
Жаклин Сьюзен - Жаклин Сюзанн (Сьюзен) (англ. Jacqueline Susann) — американская писательница и актриса. В начале 1960 - х выпустила первую книгу, посвящённую её пуделю Жозефин. Роман «Долина кукол» (1966) принёс ей мировую известность. Книга раскупалась миллионными тиражами и была признана самым продаваемым романом в истории. После «Долины кукол» написала ещё четыре популярных романа.

(2)  На первом месте в нём вовсе не её похититель, которого она называет Калибаном в честь одного из героев Шекспира - Калибан - Один из главных персонажей романтической трагикомедии Уильяма Шекспира «Буря». Антагонист мудреца Просперо, восстающий против хозяина слуга, грубый, злой, невежественный дикарь.

(3) жившую по законам „Игры в бисер“ - «Игра в бисер» — название романа Германа Гессе, в котором описывается вымышленная игра, происходящая в государстве Касталия. Суть игры заключается в том, чтобы на основе части информации «достроить» полную картину, используя при этом свои познания в искусстве, философии, религии и науке. Изначально инструментом для записи партий игры служили бисерины, отчего она и получила своё название. Гессе не приводит точных инструкций по игре, описывая её нарочито туманно: «это что - то вроде свободного развития заданной темы, сшивающего слои разных наук и искусств».

(4) Типичнейший совок – это Василий Лоханкин - Васисуалий Андреевич Лоханкин — персонаж романа Ильи Ильфа и Евгения Петрова «Золотой телёнок». Впервые появляется в цикле сатирических новелл «Необыкновенные истории из жизни города Колоколамска», который выходил в 1928 – 1929 годах. Герой, появляющийся в трёх главах произведения, много размышляет о судьбах русской интеллигенции. После ухода жены Варвары начинает изъясняться пятистопным ямбом. О внешности Лоханкина авторы романа упоминают коротко: это мужчина с крупными ноздрями и фараонской бородкой. Образ Васисуалия был неоднозначно воспринят в литературном сообществе и вызвал полемику среди критиков от 1930-х до 1970 - х годов.

(5) Ещё один «совок» – сэлинджеровский Холден Колфилд - Холден Колфилд (англ. Holden Caulfield) — вымышленный персонаж произведений Джерома Д. Сэлинджера, главный герой - антигерой и рассказчик романа «Над пропастью во ржи» (1951). Некоторые характеристики персонажа:
Родился для обеспеченной и привилегированной жизни, но смотрит свысока на элитарный мир, в котором живёт.
Подвергает сомнению ценности своего общества и порой отвергает принятые в нём правила поведения.
Ему свойственны наблюдательность, самоанализ, цинизм, сарказм и вспыльчивость, и вместе с тем искренняя доброта, сострадание, робость и таланты.
Его выгоняют из множества школ, чаще всего из - за того, что он не похож на остальных.
С момента публикации книги Холден стал иконой подросткового бунта и тоски и считается одним из самых важных персонажей американской литературы XX века.

(6) Конечно, совку придётся потесниться, но вся беда в том, что пока на его место приходит не homo faber - Homo faber (лат. «Человек - творец») — это концепция, согласно которой люди способны контролировать свою судьбу и окружающую среду благодаря использованию инструментов. В латинской литературе Аппиан Клавдий Цецилий использует этот термин в своих «Сентенциях», говоря о способности человека управлять своей судьбой и тем, что его окружает: Homo faber suae quisque fortunae («Каждый человек — творец своей судьбы»).
В более ранних антропологических дискуссиях Homo faber, «человек работающий», противопоставляется Homo ludens, «человеку играющему», который занимается развлечениями, юмором и досугом.

! Вы клей Вселенной .. её железная Скрепа !

… У хирургов дрожат руки,
Потрошат без ножа. Муки…
… вырвав крылья кропят солью
В лоб целуют клеймом. С любовью…

… К косым рамам свежи краски,
Скрипят петли – добавь смазки,
Тянут, давят и рвут в клочья,
Упасть в пропасть где пасть волчья…

… На сугробе сугроб полем,
Под убранствами роб – Голем (*),
Под гражданствами лиц – дыры,
Стоны сонма блудниц , эфиры…

... У хирургов зрачки – в точку,
Зашептали дьячки ночку,
Песнь свободы поют. Слепо
Душат - сушат... и Дух - в скрепы…

                                                                            Скрепы
                                                                         Автор: Ки Ба
____________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

(*) Под убранствами роб – Голем - Вторая часть составного слова, обозначающего работника той области которая указана в первой части. Например: землероб; хлебороб; хлопкороб. Голем — мифическое существо в еврейской мифологии, полностью созданное из неживой материи, обычно глины или грязи. То есть тот же землероб, но в смысле - Робокоп. ))
__________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

Клеем обои весело или Клип на песню "Клей"

- Кто такие «святые Сатаны» (авлия аш - шайтан) ?

На протяжении всей истории люди платят дань Сатане.

Мы называем «сатаной» Великое существо, которое является интегральной суммой всех возможных состояний бытия, Вселенским бытиём.

Люди, непричастные Откровению, находящиеся в так называемой «естественной традиции» искренне считают «Великое существо» богом и дают ему разные имена: Ишвара. Аполлон, Ахура - Мазда и т.д.

Но это сотворённое бытие, тень которого на земле – это человеческий социум. Человечество платит дань Великому существу как постоялец квартплату - за то, что оно позволяет обществу выживать.

(Общество не санкционировано Аллахом, который в своём Откровении указывает, что им руководят преступники; Аллаху принадлежит община, Его «партия», противостоящая во все времена социуму).

Мы называем бога, которому поклоняются язычники, сатаной; социум платит сатане в различных формах: от традиционных жертвоприношений до отчуждаемой и превращаемой в финансовый капитал энергии жизненного человеческого времени.

Социум – это машина по возгонке всех видов жертвы в виде фимиама сатане.

Такое служение осуществляется через существ, которые представляют собой каналы связи между людьми и «князем мира сего». Обычно такие существа представляют собой тип духовной организации с восходящим энергетическим потоком – «саттвический» тип, практикующий принцип solve (*).

- Но как человек с высокими вибрациями, ориентированный на познание Божественности – неужели он не понимает, в какую игру он ввязался?

Они считают, что служат Богу!

Это еврейское слово «сатана» (шайтан) имеет негативные коннотации лишь с точки зрения цепи пророков, образующей сквозь всю человеческую историю линию служения непостижимому трансцендентному субъекту, который не только является истинным владыкой бытия, но и безусловно противостоит бытию как чистому неведению о нём.

Все, кто находится в бытии, служат бытию – пребывают в неведении и обладают метафизическим статусом объектов.

В Откровении Аллах (собственное имя трансцендентного субъекта) указывает людям что то, что они полагают для себя благом, на самом деле плохо.

А то от чего в ужасе отшатываются - истинное благо. Ведь люди живут в логике объектов, а в исламе благом является лишь то, что соответствует провиденциальному замыслу трансцендентного субъекта. Дух единобожия отвергает онтологический позитив (**).

Среди тех, кого мы называем «авлия аш - шайтан» - «святые сатаны» много тех, кто излучает свет и благодать. Они могут быть кроткими и милосердными, творят реальные чудеса.

Мрачные, демонические фигуры «отверженных», сатанистов, «проклятых поэтов» - это стереотипы романтической культуры, с её инфантильным культом «зла», о котором профаны не имеют даже приблизительного понятия.

Настоящий «святой сатаны» - это скорее излучающий «ауру добра» белый старец, который благословляет людей, воплощает для них самые высокие недоступные обыденному пониманию «ценности»…

Ниже этих старцев функционируют «великие инквизиторы» (Достоевский). Они реализуют жреческие политтехнологии и контроль от имени онтологического позитива.

- Выходит, бытие в целом – это и есть по - Вашему, Сатана, Иблис?

Это то, по образу чего сделаны все существа, в том числе и человек. Но в чём состоит эти «образ и подобие» ?

Бытие, которое есть интеграция всех потенциальных состояний включает в себя все образы и подобия.

Символом Великого существа является, кстати, первая буква еврейского алфавита «алеф». Она схематически изображает человека, одна рука которого поднята, а другая опущена.

Здесь дан намекает на способность вязать и разрешать, на разряжение и сгущение, сопряженные с восходящим и нисходящим токами сущего.

Сын Неба и Земли - совершенное существо - обнимает в себе все состояния бытия, во встрече двух потоков вселенской возможности. Единственное существо, в котором это предъявлено подобным образом – это человек.

Он создан из «глины»/субстанции земной (влажной) и «глины»/ субстанции небесной (сухой).

В метафизической «анатомии» Великого существа поток восходящий немного, совсем чуть - чуть превышает нисходящий. Благодаря этому образуется некое сверхвремя или сверхдлительность циклической реальности – из асимметрии «разряжения» и «сгущения».

Человек будучи отражением Вели кого существа в зеркале нашего мира также объединяет в себе две эти тенденции, но только нисходящая тенденция в нём имеет преимущество над восходящей.

«Сгущение» в человеческом мире в какой - то мере компенсирует универсальное разряжение, идущее в метафизической реальности. Это создаёт относительную гармония. Она неустойчива, и в конечном счёте обречена на коллапс.

- А джинны тоже колеблют гармонию?

Их особенность в том, что они принадлежат, как правило, либо к одной тенденции – восходящего тока, либо к другой – нисходящего.

Они сугубо субстанциональны, и не обладают той относительной сбалансированностью, которая есть у человека.

У человека центристская позиция по отношению к джиннам, обладающим только одной тенденцией, восходящей или нисходящей, но зависимая позиция по отношению к универсальному Бытию, которое утверждает себя как его хозяина и которое, что самое печальное, человек воспринимает как своего хозяина.

Человек как отражение( «образ и подобие») стремится к соединению со своим оригиналом.

Но при этом точка Божественного Отсутствия (ghaypat), частица Рух Аллах, открытая в нём - она либо неведома своему носителю, либо воспринимается как травма, которую стремятся преодолеть.

И, собственно говоря, вся человеческая традиция есть ничто иное, как попытка вылечиться от этой травмы – попытка вернуться в Золотой Век, избавившись от частицы Рух Аллах в себе.

Фундаментальная традиционалистская доктрина от эзотерических до экзо - клерикальных форм - это различного рода техники, практики и аргументации, связанные с закрытием «чёрной дыры», которая была открыта Создателем в сердце глиняной куклы нашего праотца Адама.

                                                                              "Святые Сатаны" и конец Золотого Века (отрывок)
                             из интервью с Гейдаром Джемалем, взятым Андреем Кондратьевым для журнала "Империя духа", январь 2011
___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

(*) «саттвический» тип, практикующий принцип solve - «саттвический» тип - Саттва (санскр. — «существование, бытие») — одна из трёх гун (качеств) природы в философии индуизма, в частности в философии санкхьи. Саттва — это качество равновесия, гармонии, чистоты и света. Это принцип ясности и духовного знания, связанный с такими качествами, как мудрость, сострадание и бескорыстие.  Среди трёх гун — саттвы, раджаса и тамаса — саттва считается самым чистым и возвышенным качеством материальной природы.
Принцип Solve означает растворение твёрдых позиций, отрицательных состояний разума, исчезновение отрицательного энергетического заряда.

(**) Дух единобожия отвергает онтологический позитив - Позитивная онтология - подход к изучению мира, при котором он рассматривается как упорядоченное и структурированное место, управляемое физическими законами. Представители этого подхода считают, что мир существует независимо от человека, и изучать его можно объективно, не учитывая, как люди придают вещам смысл.