Технические процессы театра «Вторые подмостки»

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.



Человек в этом мире

Сообщений 1 страница 10 из 10

1

Мы ждём ребёнка

Сяду у кромки воды безымянного моря,
Где равнодушный прибой размывает реальность,
Слушать звенящих песчинок мелодию хора,
Песнь нерождённых - незыблемую виртуальность.

Буквы из строчек молчанья неоновых рыбок,
Шелест страниц никогда не написанной книги,
Новую вечность встречают привычной улыбкой ...
Сколько их будет ещё до скончания мига?

Слушая их, я придумаю имя живое,
Из нерождённых один - тот, кого я услышал
Примет то имя, оно ему станет душою,
Хор своё пенье продолжит, но на голос тише.

В мире другом, в суете органической слизи
Воля живая изменит случайность движенья,
И подчиняясь закону, призвавшему к жизни,
Имя оденется плотью и примет рожденье.

                                                                      Рождение Души
                                                                      Автор: Дубовит

Мне делают массаж самые сильные и нежные мужские руки, пол вокруг меня осыпан розами, воздух благоухает какими - то дико приятными ароматами, в теле такое блаженство...и ничего больше не надо...

Противное трещание будильника. Просыпаюсь. Это был всего лишь сон. С кислым лицом пытаюсь зарыться под одеяло, но вспоминаю, что беременна... тихо скулю в подушку.

Хочу стакан свежевыжатого персикового сока, но вместо этого получаю утреннюю тошноту. Слышится скрип кровати - муж встаёт с дивана. Идет на кухню, включает свет. Слышится звук открываемой дверцы холодильника и шуршание чего - то, похожего а фольгу. Муж возвращается... Садится на кровать. Превозмогая тошноту, поворачиваю голову - вижу силуэт мужа в тусклом свете окна... прислушиваюсь... Хруст шоколада... Он есть шоколад! В 6.30 утра. Хруст прекращается. Муж снова ложится... Наверное, уже спит. Сколько сейчас времени?

Пытаюсь встать на ноги, но ноги не слушаются. Такое чувство, что ноги живут своей жизнью, и им совершенно безразличен тот факт, что мне хочется на них встать. Собираю все остатки своей воли в кулак и всё - таки встаю. Стою. Качаюсь. Засыпаю на ходу. Как тот бычок. Как я его сейчас понимаю! Тошнит... собираюсь пойти в ванну, но правая ступня обнаруживает под собой резиновую утку... КОТ! Хочется убить кота. Наклоняюсь, пытаясь как - то придержать приступ тошноты. Поднимаю утку с пола. Утка при этом издаёт наипротивнейший писк, который режет уши.

Морщусь. Несу утку в ванную - всё  равно по пути. В ванной меня недоброжелательно, каким - то странно опухшим узкоглазым лицом, встречает зеркало. Присматриваюсь, понимаю, что лицо всё - таки принадлежит мне. Хочу открыть кран, но что - то мешает. Смотрю на руку - это утка. Ставлю утку на полку. Умываюсь. Чищу зубы, обнаруживая в себе ненависть ко вкусу зубной пасты. О неприятном и мучительном прощании с недавно съеденной селёдкой можно и умолчать. А так всё было хорошо. Запах чего - то противного мешает жить. Иду на запах.

Бельё мужа - замоченное мной вчера утром и обещанное быть выстиранным им вчера вечером. Стираю бельё, пытаясь задержать дыхание и переборот тошноту. Иду будить мужа. Муж отмахивается, но, кажется, за его непонятным ворчанием слышу  "Уже встаю"... Успокаиваюсь , иду на кухню. Делаю бутерброды и ем селёдку. Откуда - то снизу слышу странные кричаще - орущие звуки баса... Ах, да, это кот. "Жрать давай!". Даю. Кот смачно хрустит кормом. Я смачно грызу селёдку. Через 5 минут муж смачно грызёт бутерброды. Хочу стакан свежевыжатого персикового сока, но вместо этого получаю грязную посуду.

Мою посуду, вдыхая ненавистный запах чистящего средства. Иду в зал, спотыкаюсь об кота. Пытаюсь быть с ним ласковой. По дороге собираю с пола разбросанные тапочки и мягкие игрушки. Кот. По пути провожаю мужа, морщась и шарахаясь от наипротивнейшего запаха его лосьона после бритья (который, я , кстати, дарила ему сама всего пару месяцев назад).

Снова смотрю в зеркало. Пугаюсь меньше. Иду в зал. Слышу звук льющейся воды. Муж забыл выключить воду. Возвращаюсь в ванну, закрываю кран.

Хочу стакан свежевыжатого персикового сока , но вместо этого получаю кошачью кучку в лотке. Убираю. Иду в зал. Включаю телевизор. Хочу послушать спокойную расслабляющую музыку, но вместо этого получаю истошные вопли Киркорова. Морщусь. Вздрагиваю от телефонного звонка. Мама. Да, мама, я уже проснулась. Нет, мама, ничего удивительного - я всегда встаю в 6 утра. Да, мама, меня тошнит. Нет, мама, я не хочу есть, потому что меня тошнит. Странно, что меня тошнит? Так не должно быть? Почему так? Да наверное, потому что я беременна. Ты и так прекрасно помнишь? Тогда я не знаю, почему меня тошнит.

Что хочу? Стакан свежевыжатого персикового сока. Да, только это и ничего больше. Сходить в магазин? Нет, до зарплаты мужа 2 недели - а в тумбочке 500 рублей. Его же надо чем - то кормить. Вчера? Грустный голос? Это когда было? Вечером? Ах, да. Просто я весь день хотела кильку. Вечером муж принёс. А кот её съел.. А так всё нормально. Включаю компьютер, захожу на сайт будущих мам. Нахожу кучу признаков разных заболеваний и осложнений. Понимаю, что все они есть у меня. Пугаюсь, выключаю компьютер. Хочу стакан свежевыжатого персикового сока, но вместо этого иду на кухню готовить ужин мужу, вдыхая ненавистный запах макарон. Пытаюсь поесть сама, но не могу.

Убираюсь в квартире, превозмогая тошноту. Жду вечера под одеялом. Набираю смс мужу с просьбой купить персиковый сок - пусть даже не свежевыжатый! Вечером приходит муж, приносит ананасовый сок - персикового не было. Чувствую себя, словно по мне пробежался табун лошадей. Болит голова. Кормлю мужа. Пытаюсь поесть сама, но не могу. Принимаю душ, принимаю объятья мужа, поцелуи с отвратительным запахом табака и слова любви, вдыхая запах его тела... Наконец, бегу к унитазу. Мне легче.

Теперь я могу сесть перед телевизором, расслабиться и выпить свой стакан АНАНАСОВОГО сока. Хотя мелькание на экране вызывает привычную наглую тошноту. Наливаю стакан сока. Ставлю его на тумбочку возле кровати. Сажусь под одеяло. Через 5 минут на тумбочку прыгает кот и роняет стакан моего АНАНАСОВОГО СОКА на пол. Сок достается ковру... Хочется убить кота. Чищу ковёр. Сока почему - то уже не хочется.

Всё, чего я хочу - спать. И никогда не просыпаться. Несколько часов вою в подушку, слушая храп мужа, так и не сходившего в душ. Ненавижу кота, мужа, себя, утку, ананасовый сок и почему - то малиновый ковёр на полу.

Морщусь от резких запахов и пытаюсь заснуть, чтобы забыть о тошноте. Убейте меня. Только ночью. Так, чтобы я не проснулась. Потому что если я проснусь, меня снова начнет тошнить.

Всем сладких снов!

                                                                                                                                                Один день из жизни беременной женщины
                                                                                                                                                     Автор: Карина Мантисса Смирнова

Человек в этом мире

0

2

Персики под вечным небом

Каков был довременный мир -
Чей может высказать язык?
Кто Твердь и Землю - "Верх" и "Низ"
Без качеств и без форм постиг?

"Был древний хаос", - говорят.
Кто чёткости добился в нём?
В том, что кружилось и неслось,
Кто разобрался? Как поймём?

Во тьме без дна и без краёв
Свет зародился от чего?
Как два начала "инь" и "ян"
Образовали вещество?

"Девятислойный" небосвод
Когда послойно разберут?
Всё чьим - то создано трудом!
Кем начат этот вечный труд?

К чему привязаны концы
Небесной сети? И навес
На чём же держится? И где
Тот "стержень полюса небес"?

                                                    Вопросы к небу ("Каков был довременный мир…") Отрывок
                                                                 Поэт: Цюй Юань Перевод: Адалис А.Е.

Русалка утонувшие женщины превращаются в русалок Stive Morgan Siren Song

Папа стоял на коленях на самой пляжной кромке и его, как маленького, тянул за руку рослый мокрый парень, один из отряда бугристых спасательных кариатид (*), которые обычно сутками торчали на своей деревянной вышке, обжираясь мороженым, заигрывая с курортницами, но по большей части, конечно, дурея от скуки.

– Вы в порядке, товарищ? – спрашивал парень у папы, участливо выставив зад в пламенеющих плавках, и из толпы любопытствующих кто - то ответил укоризненным баском:
– Какое в порядке! Не видишь! Потоп человек!
– Не потоп, а баба его потопла, – поправили басовитого, и папа, наконец вырвав у парня руку, вдруг мягко и глухо охнул и упал ничком, будто игрушка, которую случайно пихнули локтем с насиженного места.

Спасатель распрямился, растеряно озираясь, но сквозь кольцо отдыхающих уже пробивалась, покрикивая, белая и юркая, как моторка, докторша – и точно такая же белая и юркая, но уже настоящая моторка крутилась у буйков, нарезая взволнованные круги, и с неё с беззвучным плеском ныряли в гладкие волны другие спасатели, перекрикиваясь далёкими, колокольными, молодыми голосами.

– Ишь ты, жена утонула, а сам целый, – не то укорил, не то позавидовал кто - то невидимый, неразличимый в голой, потной, гомонящей толпе, и папа, словно услышав эти слова, тотчас поднялся – весь, как недоеденный Лидочкой персик, облепленный тяжёлым бурым песком.

Он вдруг задрал голову к небу и погрозил кулаками кому - то сверху – жестом такой древней и страшной силы, что он не был даже человеческим. Шаловливая волнишка решилась подлизаться к нему, припала к розовым, детским каким - то пяткам, но вдруг перепугалась и бросилась назад, в море – к своим. Папа обвёл отдыхающих голыми мокрыми глазами.

– Нет, – сказал он вдруг совершенно спокойно. – Это всё неправда. Нам пора обедать. Мы сейчас пойдём обедать. Где моя дочь?

Лидочка выдернула из кулака тёти Мани маленькую, липкую от персикового сока руку и бросилась прочь, увязая в сыпучем, горячем – сыпуче и горячо. Что - то отчётливо лопалось у неё в голове, маленькими частыми взрывами – словно срабатывали крошечные предохранители и, не выдержав напряжения, перегорали – один за другим, один за другим. Пока не стёрлось всё, что нужно было стереть.

(Только тринадцать лет спустя, глядя по Би - би - си неторопливую документалку про семью орангутангов, Лидочка внутренне запнулась, когда самец, едва отбивший детёныша у аллигатора, выскочил на берег, по - человечески, хрипло завыл и вдруг поднял изувеченного мёртвого малыша к небу – не то карая, не то укоряя, не то пытаясь понять.

Лидочка поморщилась, голову вдруг заволокло сальной мутью, будто она смотрела на мир сквозь захватанные жирными пальцами очки – чужие, с чужими диоптриями, прихваченные впопыхах с чужого стола. Ничего не получалось. Ничего.

А потом самец бережно положил детёныша на землю и все орангутанги по очереди обнюхали неподвижное изувеченное тельце, как будто попрощались, и гуськом ушли прочь, ссутуленные эволюцией, нелепые, мгновенно и счастливо всё забывшие, потому что забыть для них – это и означало жить.

Жалко, правда? – спросил Лужбин, часто смаргивая – как все осознанно жесткие люди, он охотно лил слёзы по пустякам. Лидочка согласно кивнула. Плакать от жалости её отучили ещё в училище, в девять лет. Персик хочешь? – Лужбин смущённо потянулся к тарелке с фруктами, вот чёрт, разнюнился, как баба. Нет, сказала Лидочка. Извини. У меня на персики аллергия.)

Дети устроены крепко, очень крепко. Сколько ни пыталась повзрослевшая Лидочка вспомнить лето восемьдесят пятого года не до, а после 24 июля – не получалось ничего, кроме болезненных и ярких вспышек. Покрывало на кровати в номере – бело - голубое, в цветах. Папа, целые сутки пролежавший на соседней кровати – лицом к стене, на затылке – сквозь рыжеватый пух – розовая, беззащитная кожа.

В самолёте – Лидочка первый раз в жизни летела в самолёте! – затянутая в синее и очень красивая тётенька разносила на подносе леденцы «Взлётные» – махонькие, вдвое меньше обычных, удивительные. Лидочка взяла один и, как учила мамочка, тихо сказала спасибо. Возьми ещё, девочка, – разрешила стюардесса, и сквозь приветливый профессиональный оскал, сквозь толсто, как на бутерброд, намазанный тональный крем «Балет» проступили вполне человеческие участливые морщинки. Спасибо, снова прошептала Лидочка и взяла ещё одну конфетку. В самолёте было интересно, но душно и пахло хвойным освежителем воздуха и призраком чьей - то очень давней рвоты. Все шесть часов, что они летели до Энска, папа проплакал. Без остановки. Целые шесть часов.

Кто тогда взвалил на себя все невозможные хлопоты, кто собирал документы, добывал гроб, кто помог перевезти его через всю страну – кто? Лидочка так и не узнала. На похороны её не взяли, и она – под присмотром молчаливой, оснащённой вязальными спицами соседки – осталась дома и степенно играла со своими куклами.

Куклы варили суп и ходили в гости, а гэдээровская Лёля с золотыми скрипучими волосами даже вышла замуж за зайца. Она была ростом чуть поменьше самой Лидочки, эта Лёля, так что мамочка даже перешила ей одно из Лидочкиных платьев – белое, праздничное, с ужасным ожогом на груди от неосторожного утюга. Мамочка спрятала ожог под большим бантом и теперь бело - шёлковая Лёля была просто обречена на вечные матримониальные устремления (**). Кем ты работаешь, Лёля? Я? Невестой!

Когда зазвенел дверной звонок, Лидочка как раз соображала, кого назначить Лёле и зайцу в ребёночки – лупоглазого щенка или пластмассового Гурвинёка, у которого двигались ручки.

Соседка в четыре приёма (снять очки, положить очки, уронить клубок, потереть поясницу) попыталась извлечь себя из кресла, но Лидочка уже неслась в прихожую, подпрыгивая от счастья – мамочка, это мамочка пришла, я знаю! Соседка наконец - то вырвалась из мебельного плена и украдкой перекрестилась.

За дверью стояла женщина – Лидочке совершенно незнакомая – в платье невероятного, тревожного, ночного цвета. Она была очень красивая – очень, куда там стюардессе. Почти такая же красивая, как мамочка. Только губы чересчур красные. Женщина не глядя отодвинула Лидочку в сторону, словно небольшой и не слишком ценный предмет, и вошла в дом.

– А где мама? – спросила Лидочка и заранее растянула рот, чтобы половчее зареветь.
– Умерла, – очень спокойно ответила женщина, и соседка ещё раз перекрестилась.
– А папа? – что такое «умерла» Лидочка не знала, но рёв на всякий случай отменила.

Губы у женщины чуть - чуть дрогнули, как будто она собиралась поцеловать воздух, а потом передумала.

– Твой папа скоро вернётся, – сказала она и наконец - то посмотрела на Лидочку.

Глаза у женщины оказались серо - голубые, прозрачные, гладкие и с каким-то сложным сизоватым переливом на самом дне. А у мамочки глаза были рыжие. Рыжие и весёлые – как у рыжей весёлой собаки. И потом – дальше, всю жизнь – больше всего на свете Лидочка боялась это забыть.

                                                                                                                            из романа Марины Степновой - «Женщины Лазаря»
___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

(*) один из отряда бугристых спасательных кариатид - Кариатида — скульптурное изображение стоящей задрапированной женской фигуры, поддерживающей балку перекрытия в здании. Заменяет колонну или пилястру (1), используется также как элемент декоративного оформления. Название происходит от древнегреческого слова «Καρυάτιδες», что переводится как «жительницы Карии». Кария — это регион в Малой Азии, известный своим храмом Артемиды, где жрицы несли на своих головах корзины с фруктами в дар богине Артемиде.
(1)  или пилястру - Пилястра — вертикальный архитектурный выступ на стене толщиной около 1/3 или 1/6 ширины, напоминающий по форме колонну и выполняющий декоративную функцию. Конструкция пилястры полностью повторяет конструкцию колонны.

(**) матримониальные устремления - Матримониальные отношения - это супружеские отношения.

Человек в этом мире

0

3

От чего ты бежишь ?

от чего ты бежишь, расскажи мне, раскрой тайны,
ты можешь мне верить, правда, я никогда не предам.
когда будешь готов вдруг, зажги мне костёр сигнальный,
я почувствую, верь мне, прочту по твоим глазам.

я душу продавать тебе только согласен,
думай, что хочешь, я только тебе открыт.
я будто пьян, мой взор, как и твой неясен,
и орган под ребрами толстой броней покрыт.

я отдам тебе все инструкции и пароли,
хотя, кажется мне, ты давно уже в курсе всех дел.
я готов потерпеть всё, это малая часть боли,
что ты мог бы мне причинить, если бы захотел.

с такими, как ты начинаешь курить чаще,
чтобы частично связать этот запах только с тобой.
а я бросил курить, будто с этим борюсь. обманщик.
просто дым сигарет перестал мне дарить покой.

                                                                                   от чего ты бежишь? (отрывок)
                                                                                              Автор: Кёя Ли

Лишайник на камнях бывает серый, чёрный, жёлтый и оранжевый, смотря какого цвета были глаза птицы, увидевшей это место первой.

Чтобы поймать пугливого коня, надо сделать вид, что идёшь мимо. Я застала время, когда на Озерах не было никого, кроме Боба, а в единственной избушке в Туре, чёрной и страшной развалюхе, Таракай рисовал своих барсов, бродяг и чудесных дев.

Вот они мы: две крошечные женщины на краю бесконечного плато. Если смотреть сверху — мы неотличимы друг от друга. Для тех, кто сейчас может смотреть сверху, мы пока даже не слишком отличаемся от редких деревьев. Кони под нами терпеливо ждут. Им всё равно.

— В каком смысле — «нет»? — переспрашиваю я.

Ася молчит. Её «нет» — щелчок выключателя, прервавший нормальное течение жизни. В её молчании слышно, как с тихим шелестом рушатся наши роли. Те, кто может сейчас нас видеть, слегка поворачивают головы. Тень их любопытства отзывается во мне азартной дрожью, которую я не хочу, не имею права замечать. Мне нельзя.

Я хватаюсь за единственную здравую мысль:

— На стоянке что - то забыла? Надо было сказать, нельзя же так…

Ася качает головой и замирает, по - совиному моргая. Я в ступоре смотрю на неё сверху вниз. Надо что - то говорить, спрашивать, убеждать, но в голове ни единой мысли, ни одного слова — одна пустота, зыбкое дымчатое пространство.

Я бессмысленно рассматриваю Асю. У неё обычное, чуть мальчишеское лицо. Прямой, слегка обгорелый нос, не большой и не маленький; обычный грязноватый походный загар, обычный походный прыщик на подбородке. Обычные печальные тени у бледного рта. Тёмные глаза под длинными узкими бровями смотрят куда - то за моё плечо — или даже не смотрят никуда. Неподвижное, застывшее лицо — как маска, как окно в заброшенной избушке.

Да она же просто ждёт, пока я отстану, вдруг понимаю я. Как на светофоре.

Я цежу:

— Не валяй дурака. Куда ты с голой жопой в горы намылилась? Хватит дурью маяться, поехали уже, время позднее…

Слова сыпятся сами собой, гладкие и гадкие чужие слова. Я снова открываю рот, ещё не зная, что из меня вывалится — что-то безликое, чуждое и злое. Но сказать ничего не успеваю: Ася вдруг подбирается в седле, оскаливает мелкие ровные зубы и изо всех сил пихает Суйлу пятками в бока. Тот послушно суется вперёд, протискивается между Карашем и ивняком, цепляется арчимаком (*) за моё седло.

Коленка Аси — твёрдая и неожиданно неприятно тёплая — больно утыкается в мою голень. Ох, раздавит сейчас нам обеим ноги, думаю я, осаживая Караша.

Лицо Аси сжимается в кулак. Оно вдруг делается живым, злым и упрямым, будто в драку, — да что ж это такое, что с ней делать, не в самом же деле драться, уговаривать, бить морду, сдёрнуть с коня, связать… блин, Костя, наверное, уже психует, на базе потеряют, будут искать, неловко, подстава… Ася сердито вскрикивает. Суйла снова пытается продраться выше по тропе, и тут я, не успев понять, что делаю, цапаю его за повод.

Несколько секунд мы выдираем друг у друга повод — тяжёлое сопение, отдающее утренней овсянкой, табаком и молочной шоколадкой, костлявые лапки, влажные и грязноватые, царапучие обломанные ногти. Грубый ремень обдирает красную от холода кожу. Отпускаем разом, будто обжёгшись.

Ася, морщась, обтирает ладонь об колено. Выпятив челюсть и стараясь выглядеть спокойной, я снимаю повод с шеи Суйлы. Хорошо, чомбур (**) длинный. Я перекручиваюсь в седле, привязывая его к задней луке.

Руки трясутся, и вместо нормального узла получается ненадёжная путаница. Зашипев, я начинаю заново. От напряжения ноет спина — я чувствую, как Ася буравит меня ненавидящим взглядом, слышу её короткое редкое дыхание.

Узел наконец ложится как надо, и я дёргаю верёвку, затягивая последнюю петлю. На буксир. Как ребёнка, слишком большого, чтобы умоститься в родительском седле, и слишком маленького, чтобы хоть как - то управлять конём.

— Вот так, — буркаю я, всё ещё глядя на узел. Все нелепо, неправильно, отвратительно.  — Слушай, я не знаю, что ты… почему ты… но…

Не сумев найти слова, я поднимаю глаза. Ася, поджав губы, медленно сползает с коня на землю.

— Да ты чего?! — вырывается у меня.

Ася, цепляясь за кусты, протискивается мимо коней, поправляет лямки рюкзака и молча уходит по тропе наверх.

Я выбираюсь из ивняка и притормаживаю, чтобы не наступать Асе на пятки. Передо мной лежит плавный подъём плато. Слева за Озерами небо набухает лиловым, там посверкивает, но далеко: наверное, пронесёт. Серо - багровые, зубчатые, в оранжевых пятнах лишайников скалы Замков нависают впереди над тропой, облитые желтеющим светом.

Чёрт знает, сколько уже времени. Когда Костя поймет, что мы так и не догнали группу? Может, только на базе, но, скорее всего, перед скачком вниз. А может, уже понял, что всё обернулось не так просто.

Воображение подкидывает разъяренного матерящегося Костю, едущего через поляны. Или вконец озверевшего Генчика. Я оглядываюсь, даже выжидаю какое - то время — но поляны пусты. Ну и хорошо. Не хочу, чтобы меня застали такой растерянной. Я понятия не имею, что делать с этой чокнутой, но, кажется, если в эту историю влезет кто - то ещё, станет только хуже.

Ася тем временем быстро приближается к Замкам.

Тропа мягкая, ласковая — торфяная канавка, пробитая копытами в поросли карликовой берёзы, совсем коротенькой, не выше щиколотки, ещё не обросшей толком листьями. Здесь ещё весна. Синие раструбы горечавок торчат прямо из ягеля. Фиалки теснятся кучками, от бледно - жёлтых до глубоко пурпурных, и мелькают изредка розовые, вывернутые наизнанку колокольца отцветающего кандыка (***).

(У меня был шок, когда я увидела это впервые, ступор, паралич.

Был зелёный, буреющий потихоньку июль, северный склон на высоком перевале, слишком крутой спуск, на котором пришлось спешиться. Я сползла с коня, уже собралась сделать первый шаг, да так и застыла с поднятой ногой: поставить её было некуда.

Под ногами не было травы, не было земли, только — нежные, хрупкие, крошечные, разные цветы. Они были невыносимо, необъяснимо прекрасны. Они — были.

                                                                                                                                 из мистического  хоррора Карины Шаинян - «Саспыга»

____________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

(*) цепляется арчимаком  за моё седло - Арчимак — это специальная сумка, в которой транспортируются вещи на коне. Представляет собой две сумки, соединённые между собой ремнями. Одна сумка находится с левого бока лошади, а вторая — с правого. Один ремень крепится на седле, а второй — за задней лукой (1) седла.
(1) За задней лукой седла - Задняя лука седла — жёсткий элемент, ограничивающий всадника сзади. Она немного выше передней луки и нужна для обеспечения комфортной уверенной посадки.

(**) Хорошо, чомбур  длинный - Чумбур - Ремешок или верёвка, с помощью которой привязывают лошадь, когда она находится в недоуздке (1).
(1) когда она находится в недоуздке - Недоуздок» — это конская уздечка без удил и с одним поводом. Недоуздок используют для вывода лошадей из загона, а также для держания животного на привязи.

(***) отцветающего кандыка - Многолетнее травянистое луковичное растение, род семейства Лилейные. Ранневесенний эфемероид (1) горных лесов. Кандык распространён преимущественно в горных районах Северной Америки, а также в горах Европы, Кавказа, южной части Сибири, Японии и Маньчжурии.
(1) Эфемероид горных лесов - Эфемероиды — экологическая группа многолетних травянистых растений с очень коротким вегетационным периодом, приходящимся на наиболее благоприятное время года. Период вегетации эфемероидов может приходиться на раннюю весну (различные виды тюльпана, крокусы, пролеска, ветреница, хохлатка, вероника весенняя, гусиный лук жёлтый и др.) или на осень (безвременник). После образования плодов жизненные процессы приостанавливаются, а надземная часть растения полностью отмирает. Однако оно не погибает, так как остаются подземные органы (луковицы, клубни или корневища), в которых за период вегетации был накоплен запас питательных веществ. В боле благоприятный для растения период вегетация возобновляется.

Человек в этом мире

0

4

В прошении

1 «Государь ты наш батюшка,
Государь Пётр Алексеевич,
Что ты изволишь в котле варить?
—  «Кашицу, матушка, кашицу,
Кашицу, сударыня, кашицу!»

2 «Государь ты наш батюшка,
Государь Пётр Алексеевич,
А где ты изволил крупы достать?
— «За морем, матушка, за морем,
За морем, сударыня, за морем!»

3 «Государь ты наш батюшка,
Государь Пётр Алексеевич,
Нешто своей крупы не было?
— «Сорная, матушка, сорная,
Сорная, сударыня, сорная!»

4 «Государь ты наш батюшка,
Государь Пётр Алексеевич,
А чем ты изволишь мешать её?
— «Палкою, матушка, палкою,
Палкою, сударыня, палкою!»

5 «Государь ты наш батюшка,
Государь Пётр Алексеевич,
А ведь каша-то выйдет крутенька?
— «Крутенька, матушка, крутенька,
Крутенька, сударыня, крутенька!»

6 «Государь ты наш батюшка,
Государь Пётр Алексеевич,
А ведь каша-то выйдет солона?
— «Солона, матушка, солона,
Солона, сударыня, солона!«

                                                  Государь ты наш батюшка... (отрывок)
                                                                  Автор: Алексей Толстой

Часть 2. Глава 15 (Фрагмент)

Швейцар в необыкновенно чистом мундире отворил дверь в сени, где стоял в ещё более чистой ливрее с галунами выездной лакей с великолепно расчёсанными бакенбардами и дежурный вестовой солдат со штыком в новом чистом мундире.

— Генерал не принимают. Генеральша тоже. Они сейчас изволят ехать.

Нехлюдов отдал письмо графини Катерины Ивановны и, достав карточку, подошёл к столику, на котором лежала книга для записи посетителей, и начал писать, что очень жалеет, что не застал, как лакей подвинулся к лестнице, швейцар вышел на подъезд, крикнув: «подавай!», а вестовой, вытянувшись, руки по швам, замер, встречая и провожая глазами сходившую с лестницы быстрой, не соответственной её важности походкой невысокую тоненькую барыню.

Mariette была в большой шляпе с пером и в чёрном платье, в чёрной накидке и в новых чёрных перчатках; лицо её было закрыто вуалью.

Увидев Нехлюдова, она подняла вуаль, открыла очень миловидное лицо с блестящими глазами и вопросительно взглянула на него.

— А, князь Дмитрий Иванович! — весёлым, приятным голосом проговорила она. — Я бы узнала…
— Как, вы даже помните, как меня зовут?
— Как же, мы с сестрой даже в вас влюблены были, — зaговорила она по-французски. — Но как вы переменились. Ах, как жаль, что я уезжаю. Впрочем, пойдём назад, — сказала она, останавливаясь в нерешительности.

Она взглянула на стенные часы.

— Нет, нельзя. Я на панихиду еду к Каменской. Она ужасно убита.
— А что это Каменская?
— Разве вы не слыхали?.. её сын убит на дуэли. Дрались с Позеном. Единственный сын. Ужасно. Мать так убита.
— Да, я слышал.

— Нет, лучше я поеду, а вы приходите завтра или нынче вечером, — сказала она и быстрыми лёгкими шагами пошла в выходную дверь.
— Нынче вечером не могу, — отвечал он, выходя с ней вместе на крыльцо. — А у меня ведь дело к вам, — сказал он, глядя на пару рыжих, подъезжавших к крыльцу.
— Что такое?

— А вот записка об этом от тётушки, — сказал Нехлюдов, подавая ей узенький конверт с большим вензелем. — Там вы всё увидите.
— Я знаю: графиня Катерина Ивановна думает, что я имею влияние на мужа в делах. Она заблуждается. Я ничего не могу и не хочу вступаться. Но, разумеется, для графини и вас я готова отступить от своего правила. В чём же дело? — говорила она, маленькой рукой в чёрной перчатке тщетно отыскивая карман.

— Посажена в крепость одна девушка, а она больная и не замешана.
— А как её фамилия?
— Шустова. Лидия Шустова. В записке есть.
— Ну, хорошо, я попытаюсь сделать, — сказала она и легко вошла в мягко капитонированную коляску, блестящую на солнце лаком своих крыльев, и раскрыла зонтик.

Лакей сел на козлы и дал знак кучеру ехать.

Коляска двинулась, но в ту же минуту она дотронулась зонтиком до спины кучера, и тонкокожие красавицы, энглизированные кобылы, поджимая затянутые мундштуками красивые головы, остановились, перебирая тонкими ногами.

— А вы приходите, но, пожалуйста, бескорыстно, — сказала она, улыбнулась улыбкой, силу которой она хорошо знала, и, как будто окончив представление, опустила занавес: спустила вуаль. — Ну, поедем, — она опять тронула зонтиком кучера.

Нехлюдов поднял шляпу.

А рыжие чистокровные кобылы, пофыркивая, забили подковами по мостовой, и экипаж быстро покатил, только кое - где мягко подпрыгивая своими новыми шинами на неровностях пути.

                                                                                                                               из романа Льва Николаевича Толстого - «Воскресение»

Человек в этом мире

0

5

Когда - то ..  У нашего причала ..

Как живёте, Володя? Век вас не видал. — Да, по-разному. Полосами. — Простите? — Да, полоска красная, потом полоска чёрная, потом опять красная
                                                                                                                                                   -- фильм "Судьба резидента" 1970  (Цитата)

***

Зара Барбара вечер Микаэла Таривердиева

У причала, где снуют катера,
Суждено мне свой покой потерять.
Там, где ветры спят, много есть ребят,
Только нет меня.

Я в краю, где океан за кормой.
Да солёный ветерок озорной,
Где, не зная сна, бьётся в борт волна,
Высока и сильна.

Это не дождь шумит,
Это не гром гремит,
Это моя печаль
Чайкой к тебе летит.

Не встречаешь ты в порту корабли,
Ты ведь знаешь, что теперь я вдали,
Я в седых ветрах, в грозовых штормах
И в твоих мечтах.

Я из плаванья приду в октябре,
Будет так же капать дождь на дворе.
Мы с тобой вдвоём на причал придём
Мы без слов всё поймём.

Это не дождь шумит,
Это не гром гремит,
Это в глазах слезой
Радость моя блестит.

                                                Муз. комп. У причала, где снуют катера
                                                              Автор: Николая Малышева

( кадр из фильма "Судьба резидента" 1970 )

Человек в этом мире

0

6

Вот так и ушёл .. правду Божью искать. Поклонился бабушке Варе и за правдой - истиной вослед

.. мне за народ очень помереть хочется.

                                                    -- Николай Лесков. Повесть «Очарованный странник» (Цитата)

Господи, помилуй, Господи, прости.
Помоги мне, Боже, крест свой донести.

Ты прошёл с любовью Свой тернистый путь,
Ты нёс Крест безмолвно, надрывая грудь.
И, за нас распятый, много Ты терпел,
За людей молился, за врагов скорбел.

Я же слаб душою, телом так же слаб,
И страстей греховных я преступный раб.
Я – великий грешник на земном пути,
Я ропщу, я плачусь… Господи! Прости.

Помоги мне, Боже! Дай мне крепость сил,
Чтоб свои я страсти в сердце погасил…
Помоги мне, Боже! щедрою рукой,
Ниспошли терпенье, радость и покой.

Грешник я великий на земном пути…
Господи, помилуй. Господи, прости!

Слово жизни в духовных стихах, избранных и положенных на ноты для простого народа. – Изд. 2-е С.-Петербургского Епархиального Миссионерского Совета. – С.-Петербург : Отечеств. тип., 1912. — 96 с. : ноты.

( кадр из фильма «День сурка» 1993 )

Человек в этом мире

0

7

(? ) Перепрыгнуть ( ? )

Эй, кузнечик, перепрыгни
время, вызнай, что за ним:
как там запахи полыни,
шашлычков сколь вкусен дым,
упиваются ль любовью,
воспевают ли вино,
склонны так же к многословью
иль закрыли рты давно
и вовсю все телепатят:
нет границ и нету тайн,
и планеты обладатель
имя дал её - Нью - Китай?

А ещё разок, кузнечик,
прыгнув, можешь невпопад
опуститься на конечик
света - что там: рай ли? ад?,
уплотнение галактик,
всех один исход - причал,
где божественнейший ластик
чистый лист начнёт с начал ?

Эхма, прыгай иль не прыгай,
сочиняй не сочиняй, -
домино задолбят "рыбой",
так что лучше ты сгоняй,
мой кузнечик, за поллитрой
одуванчиковых слёз
и ногой своей, как бритвой,
временной отрежь вопрос.

                                                Эй, кузнечик, перепрыгни
                                                  Автор: Владимир Рыжков

Yves La Rock - Rise Up (клип заряжает энергией!) А вы когда-то прыгали через скакалку- — Яндекс.Видео_  1

Рассказ Находка

Однажды мы с Лёлей взяли коробку от конфет и положили туда лягушку и паука.

Потом мы завернули эту коробку в чистую бумагу, перевязали её шикарной голубой ленточкой и положили этот пакет на панель против нашего сада. Как будто бы кто-то шёл и потерял свою покупку.

Положив этот пакет возле тумбы, мы с Лёлей спрятались в кустах нашего сада и, давясь от смеха, стали ждать, что будет.

И вот идёт прохожий.

Увидев наш пакет, он, конечно, останавливается, радуется и даже от удовольствия потирает себе руки. Ещё бы: он нашёл коробку конфет — это не так-то часто бывает в этом мире.

Затаив дыхание, мы с Лёлей смотрим, что будет дальше.

Прохожий нагнулся, взял пакет, быстро развязал его и, увидев красивую коробку, ещё того более обрадовался.

И вот крышка открыта. И наша лягушка, соскучившись сидеть в темноте, выскакивает из коробки прямо на руку прохожего.

Тот ахает от удивления и швыряет коробку подальше от себя.

Тут мы с Лелей стали так смеяться, что повалились на траву.

И мы смеялись до того громко, что прохожий обернулся в нашу сторону и, увидев нас за забором, тотчас всё понял.

В одно мгновенье он ринулся к забору, одним махом перепрыгнул его и бросился к нам, чтобы нас проучить.

Мы с Лёлей задали стрекача.

Мы с визгом бросились через сад к дому.

Но я запнулся о грядку и растянулся на траве.

И тут прохожий довольно сильно отодрал меня за ухо.

Я громко закричал. Но прохожий, дав мне ещё два шлепка, спокойно удалился из сада.

На крик и шум прибежали наши родители.

Держась за покрасневшее ухо и всхлипывая, я подошёл к родителям и пожаловался им на то, что было.

Моя мама хотела позвать дворника, чтобы с дворником догнать прохожего и арестовать его.

И Лёля уже было кинулась за дворником. Но папа остановил её. И сказал ей и маме:

— Не зовите дворника. И не надо арестовывать прохожего. Конечно, это не дело, что он отодрал Миньку за уши, но на месте прохожего я, пожалуй, сделал бы то же самое.

Услышав эти слова, мама рассердилась на папу и сказала ему:

— Ты ужасный эгоист!

И мы с Лёлей тоже рассердились на папу и ничего ему не сказали. Только я потёр своё ухо и заплакал. И Лёлька тоже захныкала. И тогда моя мама, взяв меня на руки, сказала папе:

— Вместо того, чтобы заступаться за прохожего и этим доводить детей до слёз, ты бы лучше объяснил им, что есть плохого в том, что они сделали. Лично я этого не вижу и всё расцениваю как невинную детскую забаву.

И папа не нашёлся, что ответить. Он только сказал:

— Вот дети вырастут большими и когда - нибудь сами узнают, почему это плохо.

И вот проходили годы. Прошло пять лет. Потом десять лет прошло. И наконец прошло двенадцать лет.

Прошло двенадцать лет, и из маленького мальчика я превратился в молодого студентика лет так восемнадцати.

Конечно, я забыл и думать об этом случае. Более интересные мысли посещали тогда мою голову.

Но однажды вот что произошло.

Весной, по окончании экзаменов, я поехал на Кавказ. В то время многие студенты брали на лето какую - нибудь работу и уезжали кто куда. И я тоже взял себе должность — контролёра поездов.

Я был бедный студентик и денег не имел. А тут давали бесплатный билет на Кавказ и вдобавок платили жалованье. И вот я взял эту работу. И поехал.

Приезжаю сначала в город Ростов, для того чтобы зайти в управление и получить там деньги, документы и щипчики для пробивания билетов.

А наш поезд опоздал. И вместо утра пришёл в пять часов вечера.

Я сдал мой чемодан на хранение. И на трамвае поехал в канцелярию.

Прихожу туда. Швейцар мне говорит:

— К великому сожалению, опоздали, молодой человек. Канцелярия уже закрыта.
— Как так,— говорю,— закрыта. Мне же надо сегодня получить деньги и удостоверение.

Швейцар говорит:

— Все уже ушли. Приходите послезавтра.
— Как так,— говорю,— послезавтра? Тогда лучше уж завтра зайду.

Швейцар говорит:

— Завтра праздник, канцелярия не работает. А послезавтра приходите и всё, что надо, получите.

Я вышел на улицу. И стою. Не знаю, что мне делать.

Впереди два дня. Денег в кармане нет — всего осталось три копейки. Город чужой — никто меня тут не знает. И где мне остановиться — неизвестно. И что кушать — непонятно.

Я побежал на вокзал, чтобы взять из моего чемодана какую - нибудь рубашку или полотенце, для того чтобы продать на рынке. Но на вокзале мне сказали:

— Прежде чем брать чемодан, заплатите за хранение, а потом уж его берите и делайте с ним что хотите.

Кроме трёх копеек, у меня ничего не было, и я не мог заплатить за хранение. И вышел на улицу ещё того более расстроенный.

Нет, сейчас бы я так не растерялся. А тогда я ужасно растерялся. Иду, бреду по улице неизвестно куда и горюю.

И вот иду по улице и вдруг на панели вижу: что такое? Маленький красный плюшевый кошелёк. И, видать, не пустой, а туго набитый деньгами.

Кошелёк с деньгами

На одно мгновенье я остановился. Мысли, одна другой радостнее, мелькнули у меня в голове. Я мысленно увидел себя в булочной за стаканом кофе. А потом в гостинице на кровати, с плиткой шоколада в руках.

Я сделал шаг к кошельку. И протянул за ним руку. Но в этот момент кошелёк (или мне это показалось) немного отодвинулся от моей руки.

Я снова протянул руку и уже хотел схватить кошелёк. Но он снова отодвинулся от меня, и довольно далеко.

Ничего не соображая, я снова бросился к кошельку.

И вдруг в саду, за забором, раздался детский хохот. И кошелёк, привязанный за нитку, стремительно исчез с панели.

Я подошёл к забору. Какие-то ребята от хохота буквально катались по земле.

Я хотел броситься за ними. И уже схватился рукой за забор, чтоб его перепрыгнуть. Но тут в одно мгновенье мне припомнилась давно забытая сценка из моей детской жизни.

И тогда я ужасно покраснел. Отошёл от забора. И медленно шагая, побрёл дальше.

Ребята! Всё проходит в жизни. Прошли и эти два дня.

Вечером, когда стемнело, я пошёл за город и там, в поле, на траве, заснул.

Утром встал, когда взошло солнышко. Купил фунт хлеба за три копейки, съел и запил водичкой. И целый день, до вечера, без толку бродил по городу.

А вечером снова пришёл в поле и снова там переночевал. Только на этот раз плохо, потому что пошёл дождь и я промок как собака.

Рано утром на другой день я уже стоял у подъезда и ожидал, когда откроется канцелярия.

И вот она открыта. Я, грязный, взлохмаченный и мокрый, вошёл в канцелярию.

Чиновники недоверчиво на меня посмотрели. И сначала не захотели мне выдать деньги и документы. Но потом выдали.

И вскоре я, счастливый и сияющий, поехал на Кавказ.

                                                                                                                                                                       Находка
                                                                                                                                                        Автор: Михаил Зощенко

Человек в этом мире

0

8

А потом что было, то и полюбила ( © )

Я троечник. Мне тяжело.
Так больно ранят неудачи.
Куда гребёт Судьбы весло?
Всё виделось совсем иначе.

Жилось свободно и легко,
Себе казался сильным, смелым,
Взлетал в мечтаньях высоко,
А тройки получал «за дело» –

За невнимательность и лень:
«Беспечный, но способный малый.»
Теперь в душе сомнений тень,
Былого «я» как не бывало.

Теперь я «слабый ученик»,
«Тупой и ни к чему не годный».
Весь в красных росписях дневник…
Забыл, когда дышал свободно.

Бьёт больно замечаний град
И в школе и, конечно, дома.
Я сам себе теперь не рад,
Как будто бесом злым ведомый.

Я от тоски своей устал
И в будущем не вижу света,
Ушла весёлость, пыл пропал,
Учиться не хочу – жду лета.

                                                Я троечник. Мне тяжело. Так больно ранят... (отрывок)
                                                                       Автор: Елена Макеева

Я в гостях. Сижу на диване. Девочка, по имени Муза, показывает мне свои книги.

Показывая книги, она вдруг спрашивает меня:

— Вы хотите быть моим женихом?
— Да, — тихо отвечаю я. — Только я меньше вас ростом. Не знаю, могут ли быть такие женихи.

Мы подходим к трюмо, чтоб увидеть разницу в нашем росте.

Мы ровесники. Нам по одиннадцати лет и три месяца. Но Муза выше меня почти на полголовы.

— Это ничего, — говорит она. — Бывают женихи совершенно маленького роста и даже горбатые. Главное, чтоб они были сильные. Давайте поборемся. И я уверена, что вы сильней меня.

Мы начинаем бороться. Муза сильней меня.

С ловкостью кошки я ускользаю от поражения. И мы снова боремся.

Падаем на ковёр. И некоторое время лежим, ошеломлённые чем-то непонятным.

Потом Муза говорит:

— Да, я сильнее вас. Но это ничего. Среди женихов бывают слабенькие и даже больные. Главное, чтоб они были умные. Сколько у вас пятёрок в первой четверти?

Боже мой, какой неудачный вопрос! Если мерить ум на отметки, тогда дела мои совсем плохи. Три двойки. Остальные тройки.

— Ну, ничего, — говорит Муза. — Вы в дальнейшем поумнеете. Наверно, бывают такие женихи, у которых по четыре двойки и больше.
— Не знаю, — говорю я, — вряд ли.

Взявшись под руку, мы ходим по гостиной. Взрослые зовут нас в столовую чай пить.

Обняв меня за шею, Муза целует меня в щёку.

— Зачем вы это сделали? — говорю я, ужасаясь её поступку.
— Поцелуи скрепляют договор, — говорит она. — Теперь мы жених и невеста.

Мы идём в столовую.
                                                                                                                                                                                                  Муза
                                                                                                                                                                                Автор: Михаил Зощенко

Человек в этом мире

0

9

Жемчуг брата твоего

Тандем, воспетый Окуджавой, -
Разлука злая и любовь
Пророчат расставание вновь
Иль встречу, мягкою октавой.

Глухая зависть, как хамелеон,
Окрас меняющая с белого на чёрный,
И ревность мрачная, как «моветон»,
Жизнь людям травит рьяно и проворно.

Положим, с завистью нам многое понятно:
Она рождается от жадности и злобы,
А корни ревности порой невнятны,
Растут, людей тиранить чтобы?

Вы согласитесь? Ревность – знак внимания
И интереса к избранной особе.
При этом надо знать те грани,
Где ревность превратится в «хобби».

Поэтому ревнуйте, господа, ревнуйте,
Подчёркивая фактом яркость чувства,
Но не усердствуйте и ревность не смакуйте,
“Meden again”* и  будет счастья буйство!

* ничего слишком (греч.)

                                                                                Зависть и ревность
                                                                          Автор: Юрий Блокадный

Глава IV (Фрагмент)

Предисловие: Пьер Ролан — старший сын, врач по профессии. Амбициозен, но его карьера не складывается так, как он ожидал. Испытывает зависть и ревность к Жану, когда тот получает наследство. Жан Ролан — младший сын, адвокат. Предстает как более спокойный и уравновешенный персонаж, который, несмотря на возникшие трудности, стремится сохранить мир в семье и построить свою жизнь. Госпожа Ролан — мать Пьера и Жана, заботливая и любящая женщина. Оказывается в центре семейного конфликта, когда выясняется, что наследство Жана связано с её прошлым.
Неожиданное наследство Жан получает от умершего друга семьи, Леона Марешаля. Это вызывает зависть и подозрения у Пьера. Пьер начинает сомневаться в происхождении Жана и подозревает, что тот может быть незаконнорождённым сыном друга семьи. Пьер обнаруживает, что его теории о незаконнорождённости брата верны, когда узнаёт, что мать скрывала и лгала о портрете Марешаля, который она хранила и о его любовных письмах к ней. Расследование вызывает бурную реакцию у Пьера: он начинает мучать мать намёками на её прошлое, которое он раскрыл.

***

Сон после шампанского и шартрёза, очевидно, успокоил и умиротворил его, потому что проснулся он в самом благодушном настроении.

Одеваясь, он разбирал, взвешивал и подытоживал чувства, волновавшие его накануне, стараясь возможно более чётко и полно установить их подлинные, сокровенные причины, и внутренние и внешние.

Конечно, у служанки пивной могла явиться гадкая мысль, мысль истой проститутки, когда она узнала, что только один из сыновей Ролана получил наследство от постороннего человека; но разве эти твари не склонны всегда без всякого повода подозревать всех честных женщин?

Разве они не оскорбляют, не поносят, не обливают грязью на каждом шагу именно тех женщин, которых считают безупречными?

Стоит в их присутствии назвать какую - нибудь женщину неприступной, как они приходят в ярость, словно им нанесли личное оскорбление.

«Как же, — кричат они, — знаем мы твоих замужних женщин! Нечего сказать, хороши! У них побольше любовников, чем у нас, только они это скрывают, лицемерки! Да, да, нечего сказать, хороши?»

При других обстоятельствах он, наверное, не понял бы, даже счёл бы немыслимым подобный намёк на свою мать, такую добрую, такую благородную.

Но теперь в нём всё сильнее и сильнее бродила зависть к брату.

Смятенный ум, даже помимо его воли, словно подстерегал всё то, что могло повредить Жану; вдруг он сам приписал той девушке гнусные намёки, а ей ничего и в голову не приходило?

Быть может, его воображение, которое не подчинялось ему, беспрестанно ускользало из-под его воли и, необузданное, дерзкое, коварное, устремлялось в свободный, бескрайный океан мыслей и порой приносило оттуда мысли позорные, постыдные и прятало в тайниках его души, в её самых сокровенных глубинах, как прячут краденое, — быть может, только его воображение и создало, выдумало это страшное подозрение.

В его сердце, в его собственном сердце, несомненно, были от него тайны; быть может, это раненое сердце нашло в гнусном подозрении способ лишить брата того наследства, которому он завидовал?

Теперь он подозревал самого себя и проверял свои потаённейшие думы, как проверяют свою совесть благочестивые люди.

Госпожа Роземильи, при всей ограниченности ума, бесспорно, обладала женским тактом, чутьём и проницательностью.

И всё же эта мысль, видимо, не приходила ей в голову, если она так искренне и просто выпила за благословенную память покойного Марешаля.

Ведь не поступила бы она так, явись у неё хоть малейшее подозрение.

Теперь он уже не сомневался, что невольная обида, вызванная доставшимся брату богатством, и, конечно, благоговейная любовь к матери возбудили в нём сомнения — сомнения, достойные похвалы, но беспочвенные.

Придя к такому выводу, он почувствовал удовлетворение, словно сделал доброе дело, и решил быть приветливым со всеми, начиная с отца, хотя тот беспрестанно раздражал его своими причудами, нелепыми изречениями, пошлыми взглядами и слишком явной глупостью.

Пьер пришёл к завтраку без опоздания, в наилучшем расположении духа и за столом развлекал всю семью своими шутками.

Мать говорила, сияя радостной улыбкой.

— Ты и не подозреваешь, сынок, до чего ты забавен и остроумен, стоит тебе захотеть.

А он всё острил и каламбурил, набрасывая шутливые портреты друзей и знакомых. Досталось и Босиру и даже г-же Роземильи, но только чуточку, без злости.

И Пьер думал, глядя на брата:

«Да вступись же за неё, олух этакий; хоть ты и богат, но я всегда сумею затмить тебя, если захочу».

За кофе он спросил отца:

— Тебе не нужна сегодня «Жемчужина»?
— Нет, сынок.
— Можно мне взять её и Жан - Барта захватить с собой?
— Пожалуйста, сделай одолжение.

Пьер купил в табачной лавочке дорогую сигару и бодрым шагом направился в порт, поглядывая на ясное, сияющее небо, бледно - голубое, освежённое и точно вымытое морским ветром.

Матрос Папагри, по прозвищу Жан - Барт, дремал на дне лодки, которую он должен был ежедневно держать наготове к полудню, если только не выезжали на рыбную ловлю с утра.

— Едем вдвоём, капитан, — крикнул Пьер.

Он спустился по железной лесенке и прыгнул в лодку.

— Какой нынче ветер? — спросил он.
— Пока восточный, сударь. В открытом море будет добрый бриз.
— Ну, так в путь, папаша.

Они поставили фок - мачту, подняли якорь, и лодка, получив свободу, медленно заскользила к молу (**) по спокойной воде гавани.

Слабое дуновение, доносившееся с улиц, тихонько, почти неощутимо шевелило верхушку паруса, и «Жемчужина» словно жила своей собственной жизнью, жизнью парусника, движимого некой таинственной, скрытой в нём силой.

Пьер сидел за рулём, с сигарой в зубах, положив вытянутые ноги на скамью и полузакрыв глаза от слепящих лучей солнца, и смотрел, как мимо него проплывают толстые просмолённые брёвна волнореза.

                                                                             из романа классика французской литературы Ги де Мопассана - «Пьер и Жан»
___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

(*) Сон после шампанского и шартрёза - «Шартрёз» (Chartreuse) — французский травяной ликёр, изготавливаемый монахами картезианского ордена. Назван в честь монастыря Гранд - Шартрёз, расположенного в горах Шартрёз в районе Гренобля во Франции.

(**) и лодка, получив свободу, медленно заскользила к молу по спокойной воде гавани - Мол — оградительное сооружение в виде высокого длинного вала, которое одним концом примыкает к берегу и защищает портовую акваторию от морских волн.

Человек в этом мире

0

10

Задумал он уход

Избави Бог
жить только для этого мира…

                                           -- Л. Н. Толстой

Навек покидая любовью отравленный дом,
уставший от славы и тяжбу затеявший с Богом,
он знает, что сердце не может болеть о пустом
и печься о малом, томясь в одиночестве строгом.

И, глядя сквозь слёзы на жалкие прутья ракит,
на тихое небо, зовущее в пропасть иную,
быть может, одно про себя неотступно твердит:
«За что так любовно я жизнь эту к смерти ревную?..»

                                                                                                            Уход
                                                                            Автор: Сорокин - Ильинский Александр

"Простите за несостоявшийся роман" Читает автор Богдан Бандура.

Мне отмщение (Фрагмент)

Обрушился ливень.

Казалось, будто едешь по дну буйной реки, шоссе метрах в двадцати перед машиной сливалось с небом.

Из воды вылетали жёлтые подслеповатые огни встречных, в воде растворялось красное мерцание попутных – его все обгоняли, он шёл в правом ряду, опасаясь в темноте пропустить поворот.

Наконец в чёрной стене леса открылась узкая просека, он свернул и по более ровному, чем на шоссе, асфальту поехал ещё медленнее.

* * *
Это не было внятно сформулированной мыслью, нельзя было назвать это и желанием, больше подходило слово «ощущение».

Им N обозначил в конце концов то, что испытывал уже несколько лет, что всё чаще всплывало на поверхность в каком - нибудь пустом, неделовом разговоре с кем - нибудь из немногих приятелей, кто ещё сохранился, не сгинул в стороне от быстрой, по часам и даже минутам расписанной его жизни.

Надо бы уйти, говорил он, и разговор спотыкался, на мгновение гас, будто огонёк зажигалки от лёгкого, внезапного движения воздуха.

После недолгой паузы удивлённый, но привычно ёрничающий приятель уточнял с усмешкой – как Толстой, что ли?

В чём дело? Смысл жизни потерялся?

Но он уже успевал собраться и отвечал тоже с усмешкой – ну, конечно, как Лев Николаич, и помереть, доехав до станции Астапово…

Нет теперь такой станции, поддерживал шутку приятель, есть станция Лев Толстой, так что место занято…

А уйти хотелось.

И не то чтобы по-толстовски, от мира и семьи – N уже давно, в сущности, ушёл от того и другого.

Отделился, оставив на границах бдительную стражу обязательных слов и привычных действий, создав внутри себя нечто вроде собственного Министерства иностранных дел для переговоров по практическим проблемам и Министерства обороны для защиты рубежей.

На попытки нарушения этих рубежей отвечал мощнейшим оружием массового поражения под названием «деньги», которое прежде, как правило, действовало отлично, ему удавалось откупиться от всех агрессоров – женщин, родственников, друзей, партнёров…

Ради этой своей обороноспособности он ничего не жалел, тратя на поддержание денежной готовности все свои силы.

Но этого становилось мало – уйти было необходимо от самого собственного существования, да и сил на охрану границ уже просто не хватало.

Тем более что в последнее время система обороны начала давать сбои один за другим, что-то сломалось в ней, так что результаты получались обратные желаемым: люди привыкали к денежным ковровым бомбометаниям и отвечали привязанностью, искренней любовью и даже просто своей уже непоправимой зависимостью от его помощи.

Вот зависимость-то его просто убивала.

Как-то так получалось, что не они от него зависели, а он от них, он сам был пятой колонной внутри себя.

И это разрушало его психологическую безопасность, и он всё упорнее возвращался к мысли о необходимости более надёжной защиты, какого - нибудь бункера – как одуревший капиталист в пятидесятые, строивший глубокое, полностью автономное убежище от русской водородной бомбы.

Уйти, надо уйти, твердил он про себя или даже вслух, пока ирония собеседника не заставляла и его свести разговор к шутке.

Но шутка была лишь слабой, неэффективной мерой защиты, а единственно правильным, надёжным решением был бы уход.

N присмотрел это место, несколько раз случайно проехав мимо.

Из-за пробок на шоссе, по которому он добирался до своего загородного жилья, все объезжали ремонтировавшийся мост, и он поехал вслед за всеми, и увидел это прекрасное место, и ещё раз увидел, и однажды притормозил, съехал на обочину.

Тогда храм стоял ещё без крестов, а внутри сияли только что оштукатуренные пустые стены и лежал штабель свежего бруса.

И священник посреди пустого пространства как-то нескладно топтался, закидывая седую голову, задирая косоватую бороду – явно в строительных размышлениях…

– Понимаете, – он не знал, как полагается говорить со священником, и решил говорить самым обычным образом, как говорил бы с любым человеком, озабоченным проблемами ремонта большого здания. – Вы, наверное, и сами знаете… Просто я в курсе, сам недавно строился… Надо стройматериалы закупать вперёд, в запас… Потому что они дорожают быстрее, чем работа… Вот во дворе…
– В ограде, – поправил священник.
– В ограде, – поспешно исправился он, – можно даже навес поставить и всё складировать… то есть складывать. Вы на закупках в запас много сэкономите, а потом, когда всё купите, можно и стройку начинать… Только надо со специалистами сначала посчитать, сколько чего потребуется… И молдавскую бригаду не берите.
– У нас свои строители, – сказал священник, – уж простите, у нас в этом правила отдельные.

Тут N почему-то почувствовал, что от этого человека, чьё длинное обтекаемое тело в длинной ровной одежде, испачканной опилками, колыхалось мерно и непрестанно, а глаза при этом смотрели внимательно и спокойно, от этого человека не надо обороняться, потому что, в отличие от всех других известных N людей, этот не станет прорывать оборону и закрепляться на завоёванном плацдарме, ему в принципе всё равно, открыты или закрыты границы N – границ этих для него вообще не существует, видимо.

Он приезжал раз в неделю, потом два, постепенно взял на себя всю организацию ремонта.

Потом придумал, как оповестить не только окрестных старух, но и нескольких более или менее совестливых московских коллекционеров, что храм открыт и нуждается в иконах.

Потом полностью оплатил золочение куполов…

При этом N так и не покрестился, всё смущался, как-то невнятно говорил батюшке, что тайно был крещён в детстве, а второй раз вроде бы не годится…

И, даже входя в церковь, не осенялся крестным знамением, а только обнажал голову или, поскольку редко её покрывал, слегка кланялся, как знакомому при встрече.

С трудом, примерно за полгода, осилил Библию, многое пропуская и никак не понимая, что священного есть в бесконечных повторах и поимённых перечислениях давно умерших людей.

Однако Евангелия перечитывал, так что вскоре запомнил их хорошо и особо помнил разночтения у евангелистов…

Однажды, перечитывая Марка, заплакал в том месте, где «давали Ему пить вино со смирною; но Он не принял», потому что отказался Распятый от обезболивающего уже на кресте, при закатной жаре…

Слёзы утёр, смутившись, хотя был в это время совершенно один.

Впрочем, после этого купил в церкви серебряный копеечный крестик и шнурок, стал носить.

Так оно и шло, покуда он не принял окончательного решения, которое, как все окончательные решения, возникло будто бы само собой, непонятно, в какой именно момент – вот только что ещё ничего не определённо, а вот уже всё ясно, как будто всегда так было.

Странно, что не приходило в голову раньше. Настолько всё просто, исчерпывающе, окончательно, что по-другому и быть не может…

Но кое - что его смущало.

* * *
С этим он сейчас и ехал сквозь дождь, который уже совсем бесновался.

                                                 из сборника рассказов Александра Кабакова - «Повести Сандры Ливайн и другие рассказы»

Человек в этом мире

0