От чего ты бежишь ?

от чего ты бежишь, расскажи мне, раскрой тайны,
ты можешь мне верить, правда, я никогда не предам.
когда будешь готов вдруг, зажги мне костёр сигнальный,
я почувствую, верь мне, прочту по твоим глазам.

я душу продавать тебе только согласен,
думай, что хочешь, я только тебе открыт.
я будто пьян, мой взор, как и твой неясен,
и орган под ребрами толстой броней покрыт.

я отдам тебе все инструкции и пароли,
хотя, кажется мне, ты давно уже в курсе всех дел.
я готов потерпеть всё, это малая часть боли,
что ты мог бы мне причинить, если бы захотел.

с такими, как ты начинаешь курить чаще,
чтобы частично связать этот запах только с тобой.
а я бросил курить, будто с этим борюсь. обманщик.
просто дым сигарет перестал мне дарить покой.

                                                                                   от чего ты бежишь? (отрывок)
                                                                                              Автор: Кёя Ли

Лишайник на камнях бывает серый, чёрный, жёлтый и оранжевый, смотря какого цвета были глаза птицы, увидевшей это место первой.

Чтобы поймать пугливого коня, надо сделать вид, что идёшь мимо. Я застала время, когда на Озерах не было никого, кроме Боба, а в единственной избушке в Туре, чёрной и страшной развалюхе, Таракай рисовал своих барсов, бродяг и чудесных дев.

Вот они мы: две крошечные женщины на краю бесконечного плато. Если смотреть сверху — мы неотличимы друг от друга. Для тех, кто сейчас может смотреть сверху, мы пока даже не слишком отличаемся от редких деревьев. Кони под нами терпеливо ждут. Им всё равно.

— В каком смысле — «нет»? — переспрашиваю я.

Ася молчит. Её «нет» — щелчок выключателя, прервавший нормальное течение жизни. В её молчании слышно, как с тихим шелестом рушатся наши роли. Те, кто может сейчас нас видеть, слегка поворачивают головы. Тень их любопытства отзывается во мне азартной дрожью, которую я не хочу, не имею права замечать. Мне нельзя.

Я хватаюсь за единственную здравую мысль:

— На стоянке что - то забыла? Надо было сказать, нельзя же так…

Ася качает головой и замирает, по - совиному моргая. Я в ступоре смотрю на неё сверху вниз. Надо что - то говорить, спрашивать, убеждать, но в голове ни единой мысли, ни одного слова — одна пустота, зыбкое дымчатое пространство.

Я бессмысленно рассматриваю Асю. У неё обычное, чуть мальчишеское лицо. Прямой, слегка обгорелый нос, не большой и не маленький; обычный грязноватый походный загар, обычный походный прыщик на подбородке. Обычные печальные тени у бледного рта. Тёмные глаза под длинными узкими бровями смотрят куда - то за моё плечо — или даже не смотрят никуда. Неподвижное, застывшее лицо — как маска, как окно в заброшенной избушке.

Да она же просто ждёт, пока я отстану, вдруг понимаю я. Как на светофоре.

Я цежу:

— Не валяй дурака. Куда ты с голой жопой в горы намылилась? Хватит дурью маяться, поехали уже, время позднее…

Слова сыпятся сами собой, гладкие и гадкие чужие слова. Я снова открываю рот, ещё не зная, что из меня вывалится — что-то безликое, чуждое и злое. Но сказать ничего не успеваю: Ася вдруг подбирается в седле, оскаливает мелкие ровные зубы и изо всех сил пихает Суйлу пятками в бока. Тот послушно суется вперёд, протискивается между Карашем и ивняком, цепляется арчимаком (*) за моё седло.

Коленка Аси — твёрдая и неожиданно неприятно тёплая — больно утыкается в мою голень. Ох, раздавит сейчас нам обеим ноги, думаю я, осаживая Караша.

Лицо Аси сжимается в кулак. Оно вдруг делается живым, злым и упрямым, будто в драку, — да что ж это такое, что с ней делать, не в самом же деле драться, уговаривать, бить морду, сдёрнуть с коня, связать… блин, Костя, наверное, уже психует, на базе потеряют, будут искать, неловко, подстава… Ася сердито вскрикивает. Суйла снова пытается продраться выше по тропе, и тут я, не успев понять, что делаю, цапаю его за повод.

Несколько секунд мы выдираем друг у друга повод — тяжёлое сопение, отдающее утренней овсянкой, табаком и молочной шоколадкой, костлявые лапки, влажные и грязноватые, царапучие обломанные ногти. Грубый ремень обдирает красную от холода кожу. Отпускаем разом, будто обжёгшись.

Ася, морщась, обтирает ладонь об колено. Выпятив челюсть и стараясь выглядеть спокойной, я снимаю повод с шеи Суйлы. Хорошо, чомбур (**) длинный. Я перекручиваюсь в седле, привязывая его к задней луке.

Руки трясутся, и вместо нормального узла получается ненадёжная путаница. Зашипев, я начинаю заново. От напряжения ноет спина — я чувствую, как Ася буравит меня ненавидящим взглядом, слышу её короткое редкое дыхание.

Узел наконец ложится как надо, и я дёргаю верёвку, затягивая последнюю петлю. На буксир. Как ребёнка, слишком большого, чтобы умоститься в родительском седле, и слишком маленького, чтобы хоть как - то управлять конём.

— Вот так, — буркаю я, всё ещё глядя на узел. Все нелепо, неправильно, отвратительно.  — Слушай, я не знаю, что ты… почему ты… но…

Не сумев найти слова, я поднимаю глаза. Ася, поджав губы, медленно сползает с коня на землю.

— Да ты чего?! — вырывается у меня.

Ася, цепляясь за кусты, протискивается мимо коней, поправляет лямки рюкзака и молча уходит по тропе наверх.

Я выбираюсь из ивняка и притормаживаю, чтобы не наступать Асе на пятки. Передо мной лежит плавный подъём плато. Слева за Озерами небо набухает лиловым, там посверкивает, но далеко: наверное, пронесёт. Серо - багровые, зубчатые, в оранжевых пятнах лишайников скалы Замков нависают впереди над тропой, облитые желтеющим светом.

Чёрт знает, сколько уже времени. Когда Костя поймет, что мы так и не догнали группу? Может, только на базе, но, скорее всего, перед скачком вниз. А может, уже понял, что всё обернулось не так просто.

Воображение подкидывает разъяренного матерящегося Костю, едущего через поляны. Или вконец озверевшего Генчика. Я оглядываюсь, даже выжидаю какое - то время — но поляны пусты. Ну и хорошо. Не хочу, чтобы меня застали такой растерянной. Я понятия не имею, что делать с этой чокнутой, но, кажется, если в эту историю влезет кто - то ещё, станет только хуже.

Ася тем временем быстро приближается к Замкам.

Тропа мягкая, ласковая — торфяная канавка, пробитая копытами в поросли карликовой берёзы, совсем коротенькой, не выше щиколотки, ещё не обросшей толком листьями. Здесь ещё весна. Синие раструбы горечавок торчат прямо из ягеля. Фиалки теснятся кучками, от бледно - жёлтых до глубоко пурпурных, и мелькают изредка розовые, вывернутые наизнанку колокольца отцветающего кандыка (***).

(У меня был шок, когда я увидела это впервые, ступор, паралич.

Был зелёный, буреющий потихоньку июль, северный склон на высоком перевале, слишком крутой спуск, на котором пришлось спешиться. Я сползла с коня, уже собралась сделать первый шаг, да так и застыла с поднятой ногой: поставить её было некуда.

Под ногами не было травы, не было земли, только — нежные, хрупкие, крошечные, разные цветы. Они были невыносимо, необъяснимо прекрасны. Они — были.

                                                                                                                                 из мистического  хоррора Карины Шаинян - «Саспыга»

____________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

(*) цепляется арчимаком  за моё седло - Арчимак — это специальная сумка, в которой транспортируются вещи на коне. Представляет собой две сумки, соединённые между собой ремнями. Одна сумка находится с левого бока лошади, а вторая — с правого. Один ремень крепится на седле, а второй — за задней лукой (1) седла.
(1) За задней лукой седла - Задняя лука седла — жёсткий элемент, ограничивающий всадника сзади. Она немного выше передней луки и нужна для обеспечения комфортной уверенной посадки.

(**) Хорошо, чомбур  длинный - Чумбур - Ремешок или верёвка, с помощью которой привязывают лошадь, когда она находится в недоуздке (1).
(1) когда она находится в недоуздке - Недоуздок» — это конская уздечка без удил и с одним поводом. Недоуздок используют для вывода лошадей из загона, а также для держания животного на привязи.

(***) отцветающего кандыка - Многолетнее травянистое луковичное растение, род семейства Лилейные. Ранневесенний эфемероид (1) горных лесов. Кандык распространён преимущественно в горных районах Северной Америки, а также в горах Европы, Кавказа, южной части Сибири, Японии и Маньчжурии.
(1) Эфемероид горных лесов - Эфемероиды — экологическая группа многолетних травянистых растений с очень коротким вегетационным периодом, приходящимся на наиболее благоприятное время года. Период вегетации эфемероидов может приходиться на раннюю весну (различные виды тюльпана, крокусы, пролеска, ветреница, хохлатка, вероника весенняя, гусиный лук жёлтый и др.) или на осень (безвременник). После образования плодов жизненные процессы приостанавливаются, а надземная часть растения полностью отмирает. Однако оно не погибает, так как остаются подземные органы (луковицы, клубни или корневища), в которых за период вегетации был накоплен запас питательных веществ. В боле благоприятный для растения период вегетация возобновляется.

Когда - то ..  У нашего причала ..

Как живёте, Володя? Век вас не видал. — Да, по-разному. Полосами. — Простите? — Да, полоска красная, потом полоска чёрная, потом опять красная
                                                                                                                                                   -- фильм "Судьба резидента" 1970  (Цитата)

***

Зара Барбара вечер Микаэла Таривердиева

У причала, где снуют катера,
Суждено мне свой покой потерять.
Там, где ветры спят, много есть ребят,
Только нет меня.

Я в краю, где океан за кормой.
Да солёный ветерок озорной,
Где, не зная сна, бьётся в борт волна,
Высока и сильна.

Это не дождь шумит,
Это не гром гремит,
Это моя печаль
Чайкой к тебе летит.

Не встречаешь ты в порту корабли,
Ты ведь знаешь, что теперь я вдали,
Я в седых ветрах, в грозовых штормах
И в твоих мечтах.

Я из плаванья приду в октябре,
Будет так же капать дождь на дворе.
Мы с тобой вдвоём на причал придём
Мы без слов всё поймём.

Это не дождь шумит,
Это не гром гремит,
Это в глазах слезой
Радость моя блестит.

                                                Муз. комп. У причала, где снуют катера
                                                              Автор: Николая Малышева

( кадр из фильма "Судьба резидента" 1970 )

(? ) Перепрыгнуть ( ? )

Эй, кузнечик, перепрыгни
время, вызнай, что за ним:
как там запахи полыни,
шашлычков сколь вкусен дым,
упиваются ль любовью,
воспевают ли вино,
склонны так же к многословью
иль закрыли рты давно
и вовсю все телепатят:
нет границ и нету тайн,
и планеты обладатель
имя дал её - Нью - Китай?

А ещё разок, кузнечик,
прыгнув, можешь невпопад
опуститься на конечик
света - что там: рай ли? ад?,
уплотнение галактик,
всех один исход - причал,
где божественнейший ластик
чистый лист начнёт с начал ?

Эхма, прыгай иль не прыгай,
сочиняй не сочиняй, -
домино задолбят "рыбой",
так что лучше ты сгоняй,
мой кузнечик, за поллитрой
одуванчиковых слёз
и ногой своей, как бритвой,
временной отрежь вопрос.

                                                Эй, кузнечик, перепрыгни
                                                  Автор: Владимир Рыжков

Yves La Rock - Rise Up (клип заряжает энергией!) А вы когда-то прыгали через скакалку- — Яндекс.Видео_  1

Рассказ Находка

Однажды мы с Лёлей взяли коробку от конфет и положили туда лягушку и паука.

Потом мы завернули эту коробку в чистую бумагу, перевязали её шикарной голубой ленточкой и положили этот пакет на панель против нашего сада. Как будто бы кто-то шёл и потерял свою покупку.

Положив этот пакет возле тумбы, мы с Лёлей спрятались в кустах нашего сада и, давясь от смеха, стали ждать, что будет.

И вот идёт прохожий.

Увидев наш пакет, он, конечно, останавливается, радуется и даже от удовольствия потирает себе руки. Ещё бы: он нашёл коробку конфет — это не так-то часто бывает в этом мире.

Затаив дыхание, мы с Лёлей смотрим, что будет дальше.

Прохожий нагнулся, взял пакет, быстро развязал его и, увидев красивую коробку, ещё того более обрадовался.

И вот крышка открыта. И наша лягушка, соскучившись сидеть в темноте, выскакивает из коробки прямо на руку прохожего.

Тот ахает от удивления и швыряет коробку подальше от себя.

Тут мы с Лелей стали так смеяться, что повалились на траву.

И мы смеялись до того громко, что прохожий обернулся в нашу сторону и, увидев нас за забором, тотчас всё понял.

В одно мгновенье он ринулся к забору, одним махом перепрыгнул его и бросился к нам, чтобы нас проучить.

Мы с Лёлей задали стрекача.

Мы с визгом бросились через сад к дому.

Но я запнулся о грядку и растянулся на траве.

И тут прохожий довольно сильно отодрал меня за ухо.

Я громко закричал. Но прохожий, дав мне ещё два шлепка, спокойно удалился из сада.

На крик и шум прибежали наши родители.

Держась за покрасневшее ухо и всхлипывая, я подошёл к родителям и пожаловался им на то, что было.

Моя мама хотела позвать дворника, чтобы с дворником догнать прохожего и арестовать его.

И Лёля уже было кинулась за дворником. Но папа остановил её. И сказал ей и маме:

— Не зовите дворника. И не надо арестовывать прохожего. Конечно, это не дело, что он отодрал Миньку за уши, но на месте прохожего я, пожалуй, сделал бы то же самое.

Услышав эти слова, мама рассердилась на папу и сказала ему:

— Ты ужасный эгоист!

И мы с Лёлей тоже рассердились на папу и ничего ему не сказали. Только я потёр своё ухо и заплакал. И Лёлька тоже захныкала. И тогда моя мама, взяв меня на руки, сказала папе:

— Вместо того, чтобы заступаться за прохожего и этим доводить детей до слёз, ты бы лучше объяснил им, что есть плохого в том, что они сделали. Лично я этого не вижу и всё расцениваю как невинную детскую забаву.

И папа не нашёлся, что ответить. Он только сказал:

— Вот дети вырастут большими и когда - нибудь сами узнают, почему это плохо.

И вот проходили годы. Прошло пять лет. Потом десять лет прошло. И наконец прошло двенадцать лет.

Прошло двенадцать лет, и из маленького мальчика я превратился в молодого студентика лет так восемнадцати.

Конечно, я забыл и думать об этом случае. Более интересные мысли посещали тогда мою голову.

Но однажды вот что произошло.

Весной, по окончании экзаменов, я поехал на Кавказ. В то время многие студенты брали на лето какую - нибудь работу и уезжали кто куда. И я тоже взял себе должность — контролёра поездов.

Я был бедный студентик и денег не имел. А тут давали бесплатный билет на Кавказ и вдобавок платили жалованье. И вот я взял эту работу. И поехал.

Приезжаю сначала в город Ростов, для того чтобы зайти в управление и получить там деньги, документы и щипчики для пробивания билетов.

А наш поезд опоздал. И вместо утра пришёл в пять часов вечера.

Я сдал мой чемодан на хранение. И на трамвае поехал в канцелярию.

Прихожу туда. Швейцар мне говорит:

— К великому сожалению, опоздали, молодой человек. Канцелярия уже закрыта.
— Как так,— говорю,— закрыта. Мне же надо сегодня получить деньги и удостоверение.

Швейцар говорит:

— Все уже ушли. Приходите послезавтра.
— Как так,— говорю,— послезавтра? Тогда лучше уж завтра зайду.

Швейцар говорит:

— Завтра праздник, канцелярия не работает. А послезавтра приходите и всё, что надо, получите.

Я вышел на улицу. И стою. Не знаю, что мне делать.

Впереди два дня. Денег в кармане нет — всего осталось три копейки. Город чужой — никто меня тут не знает. И где мне остановиться — неизвестно. И что кушать — непонятно.

Я побежал на вокзал, чтобы взять из моего чемодана какую - нибудь рубашку или полотенце, для того чтобы продать на рынке. Но на вокзале мне сказали:

— Прежде чем брать чемодан, заплатите за хранение, а потом уж его берите и делайте с ним что хотите.

Кроме трёх копеек, у меня ничего не было, и я не мог заплатить за хранение. И вышел на улицу ещё того более расстроенный.

Нет, сейчас бы я так не растерялся. А тогда я ужасно растерялся. Иду, бреду по улице неизвестно куда и горюю.

И вот иду по улице и вдруг на панели вижу: что такое? Маленький красный плюшевый кошелёк. И, видать, не пустой, а туго набитый деньгами.

Кошелёк с деньгами

На одно мгновенье я остановился. Мысли, одна другой радостнее, мелькнули у меня в голове. Я мысленно увидел себя в булочной за стаканом кофе. А потом в гостинице на кровати, с плиткой шоколада в руках.

Я сделал шаг к кошельку. И протянул за ним руку. Но в этот момент кошелёк (или мне это показалось) немного отодвинулся от моей руки.

Я снова протянул руку и уже хотел схватить кошелёк. Но он снова отодвинулся от меня, и довольно далеко.

Ничего не соображая, я снова бросился к кошельку.

И вдруг в саду, за забором, раздался детский хохот. И кошелёк, привязанный за нитку, стремительно исчез с панели.

Я подошёл к забору. Какие-то ребята от хохота буквально катались по земле.

Я хотел броситься за ними. И уже схватился рукой за забор, чтоб его перепрыгнуть. Но тут в одно мгновенье мне припомнилась давно забытая сценка из моей детской жизни.

И тогда я ужасно покраснел. Отошёл от забора. И медленно шагая, побрёл дальше.

Ребята! Всё проходит в жизни. Прошли и эти два дня.

Вечером, когда стемнело, я пошёл за город и там, в поле, на траве, заснул.

Утром встал, когда взошло солнышко. Купил фунт хлеба за три копейки, съел и запил водичкой. И целый день, до вечера, без толку бродил по городу.

А вечером снова пришёл в поле и снова там переночевал. Только на этот раз плохо, потому что пошёл дождь и я промок как собака.

Рано утром на другой день я уже стоял у подъезда и ожидал, когда откроется канцелярия.

И вот она открыта. Я, грязный, взлохмаченный и мокрый, вошёл в канцелярию.

Чиновники недоверчиво на меня посмотрели. И сначала не захотели мне выдать деньги и документы. Но потом выдали.

И вскоре я, счастливый и сияющий, поехал на Кавказ.

                                                                                                                                                                       Находка
                                                                                                                                                        Автор: Михаил Зощенко

Жемчуг брата твоего

Тандем, воспетый Окуджавой, -
Разлука злая и любовь
Пророчат расставание вновь
Иль встречу, мягкою октавой.

Глухая зависть, как хамелеон,
Окрас меняющая с белого на чёрный,
И ревность мрачная, как «моветон»,
Жизнь людям травит рьяно и проворно.

Положим, с завистью нам многое понятно:
Она рождается от жадности и злобы,
А корни ревности порой невнятны,
Растут, людей тиранить чтобы?

Вы согласитесь? Ревность – знак внимания
И интереса к избранной особе.
При этом надо знать те грани,
Где ревность превратится в «хобби».

Поэтому ревнуйте, господа, ревнуйте,
Подчёркивая фактом яркость чувства,
Но не усердствуйте и ревность не смакуйте,
“Meden again”* и  будет счастья буйство!

* ничего слишком (греч.)

                                                                                Зависть и ревность
                                                                          Автор: Юрий Блокадный

Глава IV (Фрагмент)

Предисловие: Пьер Ролан — старший сын, врач по профессии. Амбициозен, но его карьера не складывается так, как он ожидал. Испытывает зависть и ревность к Жану, когда тот получает наследство. Жан Ролан — младший сын, адвокат. Предстает как более спокойный и уравновешенный персонаж, который, несмотря на возникшие трудности, стремится сохранить мир в семье и построить свою жизнь. Госпожа Ролан — мать Пьера и Жана, заботливая и любящая женщина. Оказывается в центре семейного конфликта, когда выясняется, что наследство Жана связано с её прошлым.
Неожиданное наследство Жан получает от умершего друга семьи, Леона Марешаля. Это вызывает зависть и подозрения у Пьера. Пьер начинает сомневаться в происхождении Жана и подозревает, что тот может быть незаконнорождённым сыном друга семьи. Пьер обнаруживает, что его теории о незаконнорождённости брата верны, когда узнаёт, что мать скрывала и лгала о портрете Марешаля, который она хранила и о его любовных письмах к ней. Расследование вызывает бурную реакцию у Пьера: он начинает мучать мать намёками на её прошлое, которое он раскрыл.

***

Сон после шампанского и шартрёза, очевидно, успокоил и умиротворил его, потому что проснулся он в самом благодушном настроении.

Одеваясь, он разбирал, взвешивал и подытоживал чувства, волновавшие его накануне, стараясь возможно более чётко и полно установить их подлинные, сокровенные причины, и внутренние и внешние.

Конечно, у служанки пивной могла явиться гадкая мысль, мысль истой проститутки, когда она узнала, что только один из сыновей Ролана получил наследство от постороннего человека; но разве эти твари не склонны всегда без всякого повода подозревать всех честных женщин?

Разве они не оскорбляют, не поносят, не обливают грязью на каждом шагу именно тех женщин, которых считают безупречными?

Стоит в их присутствии назвать какую - нибудь женщину неприступной, как они приходят в ярость, словно им нанесли личное оскорбление.

«Как же, — кричат они, — знаем мы твоих замужних женщин! Нечего сказать, хороши! У них побольше любовников, чем у нас, только они это скрывают, лицемерки! Да, да, нечего сказать, хороши?»

При других обстоятельствах он, наверное, не понял бы, даже счёл бы немыслимым подобный намёк на свою мать, такую добрую, такую благородную.

Но теперь в нём всё сильнее и сильнее бродила зависть к брату.

Смятенный ум, даже помимо его воли, словно подстерегал всё то, что могло повредить Жану; вдруг он сам приписал той девушке гнусные намёки, а ей ничего и в голову не приходило?

Быть может, его воображение, которое не подчинялось ему, беспрестанно ускользало из-под его воли и, необузданное, дерзкое, коварное, устремлялось в свободный, бескрайный океан мыслей и порой приносило оттуда мысли позорные, постыдные и прятало в тайниках его души, в её самых сокровенных глубинах, как прячут краденое, — быть может, только его воображение и создало, выдумало это страшное подозрение.

В его сердце, в его собственном сердце, несомненно, были от него тайны; быть может, это раненое сердце нашло в гнусном подозрении способ лишить брата того наследства, которому он завидовал?

Теперь он подозревал самого себя и проверял свои потаённейшие думы, как проверяют свою совесть благочестивые люди.

Госпожа Роземильи, при всей ограниченности ума, бесспорно, обладала женским тактом, чутьём и проницательностью.

И всё же эта мысль, видимо, не приходила ей в голову, если она так искренне и просто выпила за благословенную память покойного Марешаля.

Ведь не поступила бы она так, явись у неё хоть малейшее подозрение.

Теперь он уже не сомневался, что невольная обида, вызванная доставшимся брату богатством, и, конечно, благоговейная любовь к матери возбудили в нём сомнения — сомнения, достойные похвалы, но беспочвенные.

Придя к такому выводу, он почувствовал удовлетворение, словно сделал доброе дело, и решил быть приветливым со всеми, начиная с отца, хотя тот беспрестанно раздражал его своими причудами, нелепыми изречениями, пошлыми взглядами и слишком явной глупостью.

Пьер пришёл к завтраку без опоздания, в наилучшем расположении духа и за столом развлекал всю семью своими шутками.

Мать говорила, сияя радостной улыбкой.

— Ты и не подозреваешь, сынок, до чего ты забавен и остроумен, стоит тебе захотеть.

А он всё острил и каламбурил, набрасывая шутливые портреты друзей и знакомых. Досталось и Босиру и даже г-же Роземильи, но только чуточку, без злости.

И Пьер думал, глядя на брата:

«Да вступись же за неё, олух этакий; хоть ты и богат, но я всегда сумею затмить тебя, если захочу».

За кофе он спросил отца:

— Тебе не нужна сегодня «Жемчужина»?
— Нет, сынок.
— Можно мне взять её и Жан - Барта захватить с собой?
— Пожалуйста, сделай одолжение.

Пьер купил в табачной лавочке дорогую сигару и бодрым шагом направился в порт, поглядывая на ясное, сияющее небо, бледно - голубое, освежённое и точно вымытое морским ветром.

Матрос Папагри, по прозвищу Жан - Барт, дремал на дне лодки, которую он должен был ежедневно держать наготове к полудню, если только не выезжали на рыбную ловлю с утра.

— Едем вдвоём, капитан, — крикнул Пьер.

Он спустился по железной лесенке и прыгнул в лодку.

— Какой нынче ветер? — спросил он.
— Пока восточный, сударь. В открытом море будет добрый бриз.
— Ну, так в путь, папаша.

Они поставили фок - мачту, подняли якорь, и лодка, получив свободу, медленно заскользила к молу (**) по спокойной воде гавани.

Слабое дуновение, доносившееся с улиц, тихонько, почти неощутимо шевелило верхушку паруса, и «Жемчужина» словно жила своей собственной жизнью, жизнью парусника, движимого некой таинственной, скрытой в нём силой.

Пьер сидел за рулём, с сигарой в зубах, положив вытянутые ноги на скамью и полузакрыв глаза от слепящих лучей солнца, и смотрел, как мимо него проплывают толстые просмолённые брёвна волнореза.

                                                                             из романа классика французской литературы Ги де Мопассана - «Пьер и Жан»
___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

(*) Сон после шампанского и шартрёза - «Шартрёз» (Chartreuse) — французский травяной ликёр, изготавливаемый монахами картезианского ордена. Назван в честь монастыря Гранд - Шартрёз, расположенного в горах Шартрёз в районе Гренобля во Франции.

(**) и лодка, получив свободу, медленно заскользила к молу по спокойной воде гавани - Мол — оградительное сооружение в виде высокого длинного вала, которое одним концом примыкает к берегу и защищает портовую акваторию от морских волн.

За множеством комнат

Ты - в комнате моей,
Сиянье и оплот!
Великий чародей,
Ценитель вечных нот.

У сердца нет врагов.
Оно всегда с тобой.
Склонённою душой
Я прикасаюсь...

                                    Ты - в комнате моей
                                    Автор: Игорь Качалов

Глава III ( Фрагмент )

Он шёл медленно, болтая руками, поминутно оглядываясь: «Ах, какие дамочки, – почти вслух думал он и легонько стискивал зубы… – Какие икры, – с ума сойти!..»

В родном городке, гуляя по приторно - знакомым улицам, он, конечно, сто раз в день испытывал то же самое, – но тогда он не смел слишком засматриваться, – а тут дело другое: эти дамочки доступны, они привыкли к жадным взглядам, они рады им, можно, пожалуй, любую остановить, разговориться с ней…

Он так и сделает, но только нужно сперва найти комнату.

За сорок - пятьдесят марок, сказал Драйер. За пятьдесят, значит…

И Франц решил действовать систематически.

У дверей каждого третьего, четвёртого дома была вывешена дощечка: сдаётся, мол, комната.

Он вытащил из кармана только что купленный план, проверил ещё раз, далеко ли он находится от дома Драйера, и увидел, что – близко.

Затем он выбрал издали одну такую дощечку и позвонил.

Позвонив, он заметил, что на дощечке написано: «Осторожно, дверь только что покрашена».

Но было уже поздно. Справа отворилось окно.

Стриженая девушка, держась обнажённой по плечо рукой за раму, другой прижимая к груди чёрного котёнка, внимательно посмотрела на Франца.

Он почувствовал неожиданную сухость во рту: девушка была прелестная; простенькая совсем, но прелестная.

А эти простые девушки в столице, если им хорошо заплатить…

«Вам к кому нужно?» – спросила девушка.

Франц переглотнул, глупо улыбнулся и, с совершенно неожиданной наглостью, от которой сам тотчас смутился, сказал: «Может быть, к вам, а?»

Она поглядела на него с любопытством.

– Полноте, полноте, – неловко проговорил Франц, – вы меня впустите.

Девушка отвернулась и сказала кому-то в комнате: «Я не знаю, чего он хочет. Ты его лучше сам спроси».

Над её плечом выглянула голова пожилого мужчины с трубкой в зубах.

Франц приподнял шляпу и, круто повернувшись, ушёл.

Он заметил, что продолжает болезненно улыбаться, а кроме того, тихо мычит.

«Пустяк, – подумал он злобно. – Ничего не было. Забыто. Итак, нужно найти комнату».

Осмотрел он за два часа одиннадцать комнат, на трёх улицах.

Строго говоря, любая из них была прекрасна, но у каждой был крохотный недостаток.

В одной, например, было ещё не убрано, и, посмотрев в глаза заплаканной женщине в трауре, которая с каким-то вялым отчаянием отвечала на его вопросы, он решил почему-то, что тут, в этой комнате, только что умер её муж, – и, решив так, не мог уже справиться с образом, который его фантазия поспешила отвратительно развить.

В другой комнате недочёт был попроще: она стоила на пять марок больше цены, положенной Драйером; зато была очаровательна.

В третьей стоял у постели столик, который вдруг напомнил ему точь - в - точь такой же столик, бывший главным действующим лицом на неприятнейшем спиритическом сеансе.

В четвёртой пахло уборной. В пятой…

Но Франц сам вскоре стал путать в памяти эти комнаты и их недостатки – и только одна осталась какой-то нетронутой и ясной – та, за пятьдесят пять марок, на тихой улице, кончавшейся тупиком.

Он вдруг почувствовал, что искать дольше незачем, что он всё равно сам не решится, боясь сделать дурной выбор и лишить себя миллиона других комнат; а вместе с тем трудно себе представить что - нибудь лучше той, дороговатой, с портретом голой женщины на стене.

«Итак, – подумал он, – теперь без четверти час. Я пойду обедать. Блестящая мысль: я пойду обедать к Драйеру. Я спрошу у него, на что, собственно, мне обращать сугубое внимание при выборе и не думает ли он, что пять лишних марок…»

Остроумно пользуясь картой (и заодно пообещав себе, что, как только освободится от дел, махнёт вон туда, так, потом так, потом так, – по подземной железной дороге, – туда, где улицы, должно быть, пошумнее и понаряднее), Франц без труда добрёл до особнячка.

Этот зернисто - серый особнячок был на вид удивительно какой-то плотный, ладный, даже, скажем, аппетитный.

В саду на молодых деревцах гроздились тяжёлые яблоки.

Проходя по хрустящей тропе, Франц увидел Марту, стоявшую на ступеньке крыльца.

Она была в шляпе, в кротовом пальто, в руке держала зонтик и, проверяя сомнительную белизну неба, соображала, раскрыть ли зонтик или нет.

Заметив Франца, она не улыбнулась, и он, здороваясь с ней, почувствовал, что попал некстати.

– Мужа нет дома, – сказала она, уставившись на Франца своими чудесными, холодными глазами. – Он сегодня обедает в городе.

Франц взглянул на её сумку, торчавшую углом из-под мышки, на лиловатый цветок, приколотый к огромному воротнику пальто, на короткий тупой зонтик с красным набалдашником, – и понял, что и она тоже уходит.

– Простите, что побеспокоил, – сказал он, сдерживая досаду.
– Ах, пожалуйста… – сказала Марта.

Они оба двинулись по направлению к калитке.

Франц не знал, что ему делать: проститься ли сейчас или продолжать идти с нею рядом.

Марта с недовольным выражением в глазах глядела прямо перед собой, полураскрыв крупные тёплые губы.

Потом она быстро облизнулась и сказала:

– Так неприятно: я должна идти пешком. Дело в том, что мы вчера наш автомобиль разбили.

Случай действительно произошёл неприятный: пытаясь объехать грузовик, шофёр сперва наскочил на деревянную ограду – там, где чинили трамвайные рельсы, – затем, резко вильнув, стукнулся о бок грузовика, повернулся на месте и с треском въехал в столб.

Пока продолжался этот припадок автомобильного бешенства, Марта и Драйер принимали всевозможные положения и в конце концов оказались на полу.

Драйер сочувственно спросил, не ушиблась ли она.

Встряска, толпа зевак, разбитый автомобиль, грубый шофёр грузовика, полицейский, с которым Драйер говорил так, как будто случилось что-то очень смешное, – всё это привело Марту в состояние такого раздражения, что потом, в таксомоторе, она сидела как каменная.

– Мы сломали какой-то барьер и столб, – хмуро сказала она и, медленно протянув руку, помогла Францу отворить калитку, которую он сердито теребил.
– Опасная всё - таки вещь – автомобиль, – проговорил Франц неопределённо. Теперь уже пора было откланяться.

Марта заметила и одобрила его нерешительность.

– Вам в какую сторону? – спросила она, переместив зонтик из правой руки в левую. Очень подходящие он купил очки… Смышлёный мальчик…
– Я сам не знаю, – сказал Франц и грубовато ухмыльнулся. – Собственно говоря, я как раз пришёл посоветоваться с дядей насчёт комнаты. – Это первое «дядя» вышло у него неубедительно, и он решил не повторять его некоторое время, чтобы дать слову созреть.

Марта рассмеялась, плотоядно обнажив зубы.

– Я тоже могу помочь, – сказала она. – Объясните, в чём дело?

Они незаметно двинулись и теперь медленно шли по широкой панели, на которой там и сям, как старые кожаные перчатки, лежали сухие листья.

Франц оживился, высморкался и стал рассказывать о комнатах.

– Это неслыханно, – прервала Марта, – неужели пятьдесят пять? Я уверена, что можно поторговаться.

Франц про себя подумал, что дело в шляпе, но решил не спешить.

– Там хозяин – эдакий тугой старикашка. Сам чорт его не проймёт…
– Знаете что? – вдруг сказала Марта. – Я бы не прочь пойти туда, поговорить.

Франц от удовольствия зажмурился. Везло. Необыкновенно везло.

Не говоря уж, что весьма хорошо получается – гулять по улицам с этой красногубой дамой в кротовом пальто.

Резкий осенний воздух, лоснящаяся мостовая, шипение шин, вот она – настоящая жизнь.

Только бы ещё новый костюм, пылающий галстук, – и тогда полное счастье.

Он подумал, что бы такое сказать приятное, почтительное…

                                                                                                                    из романа Владимира Набокова - «Король, дама, валет»

( Художник Витторио Видан Данжелико )

Чужак с другой полосы (©)

Уважаемый судья, поместите вы меня
под домашний, под арест, хоть на немного;
я б "Войну и мiр" читал и стихи день ночь писал,
за периметр ни ногой, побойтесь бога.

Ваша честь, хочу прочесть: Борхес, Кортасар, Маркес..
мне на всех про всех поверх не хватит года;
дайте же приказ УФСИН, прикрепить мне хоть один,
электронный, да браслет, на леву ногу.

                                                                                                      Домашний арест
                                                                                                    Автор: ChicÓt's World

Вечер никак не наступал, солнечный жар струился и дрожал над шоссе и кузовами машин, доводя до головокружения.

Тёмные очки, смоченные одеколоном, платки  на лбах, импровизированные  укрытия от солнца, от ослепительных солнечных бликов и клубов выхлопного  газа, вырывающихся из труб при каждом броске вперёд, становились лучше и совершеннее, перенимались другими и оживлённо обсуждались.

Инженер вновь вышел из машины размять ноги, обменялся несколькими словами с супругами деревенского вида из "ариана", стоявшего впереди "2НР".

Позади "2НР" стоял "фольксваген" с солдатом и девушкой, очевидно молодожёнами.

Третий ряд в сторону обочины уже не интересовал инженера, это могло бы увести его на опасное расстояние от "четыреста четвёртого", у него рябило в глазах от пестроты и  разнообразных силуэтов - "мерседес - бенц", "ситроен", "4P", "ланча", "шкода", "моррисмайнор", - полный набор.

Слева, по другой стороне шоссе, тянулись настоящие заросли недостижимые для него "рено", "Англия", "пежо",  "порш", "вольво"; всё это было так однообразно, что в конце концов, поболтав с двумя  мужчинами из "таунуса" и безуспешно попытавшись обменяться  впечатлениями с одиноким водителем "каравеллы", инженер не нашёл ничего лучшего, как вернуться в свой "четыреста четвёртый" и вновь завести разговор о времени, расстояниях и кино с девушкой из "дофина".

Иногда, протискиваясь между машинами, к ним забредал какой - нибудь чужак с другой полосы дороги или от самых крайних рядов справа, приносил ту или иную новость, возможно и ложную, но передававшуюся от машины к машине вдоль раскалённых километров. 

Пришелец смаковал успех своих сообщений, прислушиваясь к хлопанью  дверец, автомобилисты кидались обсуждать принесённую им новость, но спустя некоторое  время где - нибудь раздавался гудок или рёв мотора, и чужак бегом бросался прочь, видно было, как он лавирует между машинами, стараясь поскорее добраться до своей и избежать праведного гнева соседей.

                                                                                                                                         из рассказа Хулио Кортасара - «Южное шоссе»

Признание .. от неё

Не хочешь, не говори.
Я всё без тебя узнаю.
Поверь, для меня пустяк
Какой-то твой страшный грех.
На самом краю зари
Кукушка твоя ночная
Тебя заколдует так,
Что ты позабудешь всех.

Не хочешь — не открывай
Той тайной заветной дверцы,
Где стынет твоя душа,
Закрыта на сто замков.
Но только пробьют едва
Двенадцать ударов сердца,
Влетит туда, чуть дыша,
Кукушки ночной любовь.

Не хочешь, не отвечай
На сотни чужих вопросов,
Пускай всё горит огнём
И катится стороной.
А то, что в глазах печаль —
Так это крадётся осень,
И холодно станет днём
Кукушке твоей ночной.

                                            Ночная кукушка
                                     Автор: Лариса Рубальская

Глава. Возня вокруг одного слова ( Фрагмент )

До своего приезда в Версаль Мария Антуанетта ничего не знала ни о существовании, ни о своеобразном положении мадам Дюбарри: при дворе Марии Терезии, где соблюдались строгие правила нравственности, само понятие «метресса» / любовница - содержанка - фаворитка / было неизвестно.

На первом званом ужине среди других придворных дам дофина (*) видит разряжённую, увешанную драгоценностями особу с пышным бюстом, рассматривающую её с любопытством, и слышит, как эту особу величают графиней, графиней Дюбарри.

Однако преисполненные любви тётушки, опекая неопытную дофину, обстоятельно разъясняют ей всё касающееся этой дамы, и уже несколько недель спустя Мария Антуанетта пишет своей матери о «sotte et impertinente créature» / Глупом и нелепом создании (фр.) /.

Громко и необдуманно повторяет она все злобные и язвительные замечания, нашёптываемые ей любезными тётушками, и скучающий, всегда жадный до подобного рода сенсаций двор получает возможность насладиться замечательным развлечением:

Мария Антуанетта вбила себе в голову – или, вернее, тётушки внушили ей – игнорировать эту наглую проныру, которая ходит по версальскому дворцу, пыжась, словно важная птица.

В соответствии с железным законом этикета при королевском дворе заговорить с другим может лишь тот, кто стоит на более высокой ступеньке иерархической лестницы.

Никогда к высокопоставленной даме дама более низкого звания не обратится первой, она должна почтительнейше ждать, пока заговорят с нею.

Естественно, поскольку нет королевы, дофина является дамой самого высокого звания, и она неукоснительно пользуется этим правом.

Хладнокровно, издевательски, вызывающе заставляет она эту графиню Дюбарри ждать и ждать обращения к себе.

Неделями и месяцами принуждает она эту особу испытывать муки нетерпения, жаждать одного - единственного слова.

Конечно, сплетники и подхалимы тотчас же замечают немой поединок и получают от него дьявольское удовольствие.

Весь двор, чрезвычайно довольный, греется у огня, искусно раздуваемого тётушками.

С напряжённым вниманием все следят за Дюбарри, которая, сидя среди других придворных дам, с плохо скрываемым бешенством видит, как эта маленькая дерзкая блондинка оживлённо, возможно даже нарочито оживлённо, беседует с другими, но стоит лишь ей, графине Дюбарри, попасть в поле зрения Марии Антуанетты, как та сразу же поджимает свои несколько выпяченные габсбургские губки и смотрит на сверкающую бриллиантами графиню как на пустое место, смотрит словно сквозь стекло.

В сущности, Дюбарри не злой человек.

Как настоящая женщина из народа, она обладает всеми чертами, присущими людям её сословия: известным добродушием выскочки, дружеской приветливостью со всеми, кто к ней доброжелателен.

Из тщеславия она окажет услугу любому, кто ей польстит, небрежно и щедро одарит всякого, кто её об этом попросит; её не назовёшь завистливой или недоброй.

Но именно потому, что Дюбарри так быстро, сложными путями выбралась из самых низов наверх, ей мало обладать властью – она должна ею чувственно, осязаемо наслаждаться, она хочет греться в лучах непристойного сияния, и, самое главное, она желает, чтобы это сияние считалось пристойным.

Сидеть в первом ряду среди придворных дам, носить роскошнейшие платья, владеть лучшими бриллиантами, лучшей каретой, самыми быстрыми рысаками – всё это она без труда получает от безвольного, во всем ей послушного любовника, ей ни в чём нет отказа.

Но трагикомедия любой незаконной власти (даже Наполеон не избегнет этого!) заключается в том, чтобы добиться признания законной властью.

Вот то, к чему так неотступно стремится её тщеславие.

И несмотря на то что графиня Дюбарри окружена сильными мира сего, избалована придворными, помимо всех уже исполненных желаний, она страстно хочет исполнения ещё одного – чтобы дофина, первая дама двора, признала её, чтобы эрцгерцогиня из дома Габсбургов сердечно и приветливо приняла её.

Но мало того что эта petite rousse / Рыженькая (фр.) / (так в своей бессильной ярости зовёт она Марию Антуанетту), эта маленькая, шестнадцатилетняя дурочка, которая ещё и говорить - то прилично по-французски не умеет, которая до сих пор не в состоянии справиться со смехотворной малостью, не может заставить собственного мужа исполнять свои супружеские обязанности, мало того что эта невольная девственница всё время поджимает губы и игнорирует её, мадам Дюбарри, на глазах всего двора – она осмеливается ещё совершенно открыто, бесстыдно насмехаться над нею, – над нею, самой могущественной женщиной двора.

И вот этого-то Дюбарри терпеть не желает!

                                               из исторического романа Стефана Цвейга - «Мария Антуанетта. Портрет ординарного характера»
__________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

(*)  среди других придворных дам дофина - Дофина, в данном контексте - жена наследника престола.

На заработках... Вот.

Человек, одарённый духовными силами высшего порядка, преследует задачи, которые не вяжутся с заработком.

                                                                                                              -- Артур Шопенгауэр (1788 – 1860) — немецкий философ

***

Алексей Мозговой. Голос народа. Обращение к СМИ

Не могу быть как все, вот досада,
Что-то, где-то не так как у всех….
И ведь делаю всё так как надо,
И случается в чём-то успех.

Не прижился к толпе, не притёрся,
И не смог приспособить себя.
— Эй, прохожий! Постой, познакомься.
Может быть я похож на тебя.

                                                         Автор: Алексей Мозговой

( Святые бессребреники Косма и Дамиан )