Возвращение из страны Великанов

Санкт - петербургская девица
Отъявленного поведенья
Должна была в театр явиться
Через сто лет, со дна паденья, ―

Под пьяный гомон, гам и гик,
Под вопли низменных клевет, ―
Для зрителей, для всех других
Сама в себе ― ярчайший свет.

Она, как в храм, пришла на сцену,
К высокой роли не готовясь,
Чтобы свою назначить цену
На Достоевского, на совесть.

Должна была опять расти
И выросла до самых звёзд.
Чтобы другой рыдал: «Прости!»
Через сто лет, за сотню вёрст

                                                            Сонечка Мармеладова
                                                         Автор: Антокольский П. Г.

Диккенс (Фрагмент)

Диккенс — это художественная потребность тогдашней Англии, претворившаяся в творчество.

То обстоятельство, что он появился в надлежащий миг, создало его славу; трагедия его в том, что он стал жертвой этой потребности.

Искусство его вспоено условной моралью, вскормлено уютом насытившейся Англии; и если бы не стояла за ним его выдающаяся художественная мощь, если бы за внутренней бесцветностью чувств не сверкал и не искрился золотом его юмор, значение его ограничилось бы пределами тогдашней Англии, и он был бы безразличен для нас, как тысячи романов, фабрикуемых по ту сторону пролива проворными дельцами.

Только при наличии глубокой ненависти к лицемерной и тупой культуре эпохи Виктории представляется постижимым, во всей изумительной полноте, гений человека, который заставил нас воспринять этот мир отвратительного, сытого довольства как нечто интересное и почти приятное для сердца, человека, который претворил в поэзию банальнейшую прозу жизни.

Сам Диккенс никогда не шёл войной на эту Англию.

Но в глубине его души — в подсознательном — происходила борьба художника с англичанином.

Поначалу он выступил твёрдо и уверенно, но постепенно утомлялся, ступая по мягкой почве своего времени, наполовину тугой, наполовину податливой, всё чаще и чаще стал, в конце концов, сбиваться на старые, протоптанные тропинки традиции.

Диккенс побеждён своей эпохой, и, думая о его судьбе, я каждый раз вспоминаю о приключении Гулливера у лилипутов.

Пока великан спал, карлики привязали его тысячами тонких нитей к земле; проснувшись, он оказался в плену; освободили его не прежде, чем он сдался и клятвенно обещал не нарушать законов страны.

Так и английская традиция опутала и пленила Диккенса в период его не смущаемого славой покоя: признанием его успехов придавили его к английской земле, вовлекли в славу, связали по рукам и ногам.

Прожив невесело долгие годы, Диккенс получил место парламентского стенографиста и как-то раз попытался взяться за сочинение небольших очерков, — собственно говоря, не столько из потребности к творчеству, сколько желая увеличить свой заработок.

Первый опыт удался, он стал постоянным сотрудником журнала.

Потом издатель предложил ему написать сатирические заметки по поводу одного клуба; эти заметки должны были служить как бы текстом к карикатурам из жизни английского gentry / Некрупное земельное дворянство (англ.) / .

Диккенс согласился. И удача превзошла все ожидания.

Первые выпуски «Пиквикского клуба» имели беспримерный успех; спустя два месяца «Боз» (*) стал национальным писателем.

Слава толкнула его дальше, из Пиквика создан был роман. И опять удача.

Всё теснее и теснее сплетается сеть — тайные пути национального признания, подвигающего его от одного труда к последующему, с усиливающимся уклоном в сторону властных вкусов современности.

И эта сеть, тысячами сложных петель, сплетённых из признания, явных удач и горделивого представления о своей творческой независимости, пригнула его так крепко к английской земле, что он сдался и внутренне дал обет никогда не преступать эстетических и моральных законов своей родины.

Гулливер среди лилипутов, он остался во власти английской традиции и мещанского вкуса.

Его чудесная фантазия, которая подобно орлу могла бы парить над этим тесным миром, запуталась в капкане успеха.

Глубочайшее довольство гнётом легло на его художественное вдохновение.

Диккенс был доволен. Доволен миром, Англией, своими современниками; а они были довольны им.

Та и другая сторона ничего другого не желали.

В нём не было гневной любви, той, что хочет карать, потрясать, причинять боль и поднимать ввысь; не было присущей великим художникам воли бороться с Богом, отвергая его мир и творя его заново, по своему собственному замыслу.

Диккенс был благочестив и робок; всё существующее вызывало в нём благосклонное признание, детский, жизнерадостно игривый восторг.

Он был доволен. Он не хотел многого.

Когда-то он был очень бедным, забытым судьбой, запуганным миром мальчиком; жалкая ремесленная работа омрачила его юность.

В те времена были у него пёстрые, красочные грёзы, но люди оттолкнули его и обрекли на долгую, тайно - ожесточенную робость.

Это осталось в нём и жгло его.

Его детство, собственно, и было его трагически - творческим переживанием, — семя художественной воли упало здесь в плодородную почву молчаливого страдания; и когда появились у него сила и возможность широкого воздействия, его глубочайшим желанием стала месть за это детство.

Своими романами он хотел помочь всем бедным, брошенным, забытым детям, которые, как некогда он сам, страдали от несправедливости, благодаря плохим учителям, равнодушию родителей, недостатку образования, благодаря обычному для большинства людей небрежному, невнимательному, эгоистическому отношению к другим.

Он хотел сохранить для них те несколько красочных лепестков детской радости, которые завяли в его собственной груди, не окроплённые росой человеческой доброты.

Всё это вернула ему впоследствии жизнь, и он не имел повода жаловаться; но детство взывало в нём к мести.

И единственным его моральным замыслом, единственным стремлением его творческой воли было помочь этим слабым; в этой области он хотел улучшить современный жизненный уклад.

Он не отвергал его, не шёл войной на государственные устои.

Он не грозит, не поднимает в гневе руку на всё поколение, на законодателей, на сограждан, не восстаёт против лживых условностей, — он только время от времени осторожно указывает на отверстую рану.

Англия была единственной страной в Европе, не подверженной в то время, около 1848 года, революциям; и он тоже не хотел разрушений и созиданий — он хотел исправлять и улучшать, хотел только сгладить и смягчить проявления социального зла там, где шипы его с чрезмерной болью и остротой вонзаются в живое тело, но не пытался извлечь на свет и уничтожить корни этого зла, его основные причины.

В качестве истинного англичанина он не посягает на основания морали; они для него, при его консерватизме, священны, как gospel, как / Евангелие /.

И это довольство, настоянное на чахлом темпераменте его эпохи, характерно для Диккенса.

Как и его герои, он не хотел от жизни многого.

Герой у Бальзака алчен и властолюбив, его сжигает тщеславное стремление к могуществу, он ничем не доволен.

Все они ненасытны, каждый из них — завоеватель мира, революционер, анархист и тиран одновременно. Темперамент у них наполеоновский.

Также и герои Достоевского пылки и экстатичны, воля их отвергает мир и в великолепном недовольстве существующей жизнью стремится к иной, к истинной; они не хотят быть гражданами и людьми; в каждом из них, при всём смирении, тлеет искра опасного тщеславия — стать Спасителем.

Бальзаковский герой хочет поработить мир, герой Достоевского — преодолеть его.

И тот и другой напряжённо борются с будничным, держа направление в безграничность.

Персонажи Диккенса отличаются скромностью. Господи Боже, чего им нужно?

Сотню фунтов в год, хорошую жену, дюжину детей, уютно накрытый для добрых друзей стол, коттедж в предместье Лондона с зеленью под окном, с небольшим садиком и горсточкой счастья.

Идеал их мелочный, мещанский, — с этим приходится у Диккенса помириться.

Все они, в душе, против каких - либо перемен в мироздании, не хотят ни богатства, ни бедности; они хотят только приятной середины, той, что в качестве жизненного девиза так хороша для лавочника и так опасна для художника.

Идеалы Диккенса заимствовали тусклость у окружающей среды. За его творчеством — не гневное, смиряющее хаос божество, неземное и исполинское, а мирный и удовлетворённый наблюдатель, лояльный буржуа.

Атмосфера всех диккенсовских романов пронизана этой буржуазностью.

                                                                                  из книги Стефана Цвейга - «Три мастера. Бальзак. Диккенс. Достоевский»
___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

(*) спустя два месяца «Боз» стал национальным писателем - «Очерки Боза» (англ. Sketches by Boz) — сборник коротких произведений Чарльза Диккенса, первоначально опубликованных в различных газетах и других периодических изданиях в период с 1833 по 1836 годы.
____________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

( кадр из телесериала «Мисс Марпл» 1984 - 1992 )

В трудах под не бетховенскую музыку

Кто Вы, милое дитя?
Здесь для юности нет места,
Здесь скрывается змея
Под вуалью тонкой лести.

Завлекает высший свет
Красотой своих салонов -
Манит блеском эполет
И фривольностью законов.

Здесь приличия важны,
Этикет всему начало.
Связи в обществе нужны,
Чтобы совесть замолчала.

Здесь плетутся кружева
Для очередной интриги.
Закуёт потом молва
Всех обманутых в вериги.

Здесь коварство правит бал
И узнаете Вы скоро
Кто за сколько честь продал,
Кто увяз в ненужных спорах.

Умоляю, Вас, дитя -
Не стремитесь к славе, блеску!
Вы погибните зазря -
Аргумент довольно веский.

                                                                Высший свет
                                                        Автор: Юрий Печерный

VIII. Бальзак. Его облик и духовный мир (Фрагмент)

Внезапная слава – ему теперь уже тридцатый год – всегда опасна для художника.

В 1828 году Бальзак – всё ещё жалкий литературный кули, анонимно работающий на других.

Он всё ещё обанкротившийся коммерсант, по уши в долгах.

Но проходит год - два, и тот же Бальзак – уже один из знаменитейших писателей Европы, которого читают в России и в Германии, в Скандинавии и в Англии, которого осаждают газеты и журналы, добиваются все без исключения издатели и которого засыпают бесчисленными восторженными письмами.

В одну ночь исполнилось заветное желание его юности. Пришла Слава, ослепительная, озаряющая весь мир Слава!

Человека, даже более хладнокровного, чем Бальзак, должен был опьянить подобный успех.

А тем более такую, не знающую удержу, упивающуюся иллюзиями оптимистическую натуру!

Слишком много лет он, никому неведомый, нищий, голодающий, снедаемый отчаянным нетерпением, сидел в своей келье, в мимолетные мгновения с завистью взирая на других – на других, всегда только на других, обладающих богатством, женщинами, успехом, роскошью и щедрыми дарами жизни.

Вполне понятно, что он, чувственный человек, – уж таков он есть – хочет упиться этим гулом и рокотом похвал вокруг своего имени, вдохнуть и вкусить эту Славу, глазами и кожей познать тепло человеческой благосклонности, насладиться ею.

И так как его везде с нетерпением ожидают, он хочет покрасоваться перед светским обществом.

Устав от унижений и отказов, от многолетнего рабства, от расчётов и бережливости и от вечного существования в долг, он жаждет теперь предаться искушениям собственной славы – роскоши, богатству, мотовству.

Он знает, что великая мировая сцена уже открыта для него. И писатель решает показаться перед своей публикой в роли светского человека.

Насколько гениален Бальзак - творец, настолько же бездарен он в роли светского льва.

Человеческий мозг устроен так странно, что даже грандиозный душевный опыт и богатейшие познания не способны преодолеть врождённые слабости.

Психология может помочь, даже когда человек анализирует сам себя, распознать ущербные стороны личности, но она не в силах (и это одна из слабостей психоанализа) их устранить.

Распознать ещё не значит преодолеть, и мы то и дело видим, как проницательнейшие люди изнемогают в борьбе с собственными маленькими причудами, которые служат предметом насмешек для всех окружающих.

Бальзаку так и не удалось преодолеть свой величайший порок: снобизм, хотя он, вероятно, полностью сознавал всю его ребячливость и смехотворность.

Человек, который создал величайшее творение своей эпохи и мог бы с бетховенской независимостью пройти мимо всех князей и королей, страдает трагикомической аристократоманией.

Письмо герцогини, обитающей в Сен - Жерменском предместье, для него важнее, чем похвала Гёте.

Сделаться Ротшильдом, жить во дворцах, держать лакеев, владеть каретой и галереей шедевров казалось ему, пожалуй, желанней бессмертной славы; а за дворянскую грамоту, подписанную дураком Луи Филиппом, он продал бы даже свою душу.

Если отец его сделал столь большой шаг с крестьянской фермы в мир зажиточной буржуазии, почему же он, Бальзак - сын, не может сделать следующий шаг – перейти в сферу аристократии?

Век неудержимого восхождения только что миновал. Да, но вправду ли он миновал?

Если Мюрат, Жюно, Ней – сыновья ремесленников и кучеров, внуки трактирщиков – сумели при помощи кавалерийских налётов и штыковых атак сделаться герцогами, если финансисты, биржевики и промышленники становятся сейчас дворянами, почему же он не может подняться в высший свет?

Быть может, та же бессознательная сила, которая шестьдесят лет назад погнала Бальзака - отца из крытой соломой деревенской хижины в Париж, гонит теперь и сына достигнуть «верха», ибо, как это ни смешно, для Бальзака - сына «верх» – это не его творчество, а светский, прежде замкнутый для него круг.

Разум тут ни при чём.

Непостижимый парадокс: чтобы «подняться» в эту сферу, он будет унижаться всю жизнь; чтобы жить в роскоши, он прикует себя к галере вечного труда; чтобы казаться элегантным, он сделает себя посмешищем.

Он бессознательно подтверждает стократно изложенный им самим закон, согласно которому человек – мастер в своей сфере – становится тупицей, когда пытается проникнуть в сферу, ему чуждую.

                                                                                  из книги Стефана Цвейга - «Три мастера. Бальзак. Диккенс. Достоевский»