Происшествие в Южной башне

Прогуливаясь у Южной башни монастыря Возвышенной Истины, увидела новые списки имён сдавших государственные экзамены

Облачны горы, но взор заливает
Ясность весеннего солнца.

Чётко и ясно изящные знаки
под рукой возникают.

Горько, что женских одежд шелка
скрыли строки стихов.

Взгляд поднимаю, напрасно надеясь,
имя увидеть в списках.

                                                           Поэтесса: Юй Сюаньцзи (*)
                                     Версия перевода представлена : Евгением Захаровым
__________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

(*) Поэтесса: Юй Сюаньцзи - Китайская поэтесса, известная куртизанка времён правления династии Тан.

ЮЙ СЮАНЬЦЗИ (844-871)Родилась в семье среднего достатка в городе Чанъань, столице империи династии Тан. С 849 по 851 г. училась в школе города Сягун. В молодости много времени проводила со студентами академии Ханьлинь, участвовала в литературной деятельности и написании стихов. В 859 г. родители выдали её замуж за цензора и учёного Ли И. Поскольку Юй была его младшей женой, прав у неё было немного. Старшая жена Ли И настроила мужа против Юй Сюаньчжи, который вскоре охладел к ней. После этого Юй подала на развод, заявила о праве женщины на образование, самостоятельность, занятие государственной службой и свободный выбор любимого.

Вскоре после этого она стала жить за счёт любовников, но не была официально зарегистрирована в качестве куртизанки, формально оставаясь женой Ли И. В 866 г. муж заключил Юй в даосский монастырь Сяньигуань. Здесь она взяла новое имя "Сюаньчжи". Впоследствии она влюбилась в поэта Вэнь Тинъюня, однако их отношения длились недолго и через некоторое время Вэнь оставил Юй Сюаньчжи. После этого она жила одиноко в своём доме, число её сторонников со временем уменьшилась. В 871 году Юй из ревности убила свою горничную Лю Цяо (которая была её любовницей), за что глава столичного округа Вэй Чжан приговорил Юй к смертной казни. Единичные попытки любовников Юй спасти поэтессу были напрасны, и в итоге ей отрубили голову.
____________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

   Был у меня знакомый мужчина средних лет. Звали его Иван. С виду он был представительным: рост выше среднего, лохматые брови и большие серые глаза.

     Голосом его тоже бог не обидел. Мужчина была доброты неимоверной: приходил людям на помощь в любое время суток, никому не отказывал. Все его знали в нашем посёлке, уважали и немного над ним подшучивали.

    Была у него одна маленькая слабость – очень любил поговорить о политике. Делал он это в те редкие вечера, по пятницам, после работы, когда позволял себе выпить сто граммов водочки. И ещё он иногда пел песни таким зычным голосом, что встречные псы разбегались в разные стороны.

     Только он начинал выводить «Расцветали яблони и груши…» - как улица вмиг пустела.

    - Как мне осточертела эта песня! – жаловалась его жена Аннушкам соседям.

     И соседи её понимали. Они вообще - то относились к нему благожелательно, особенно – женщины.

    - Вот бы мне такого ухаря, - мечтательно говорила одна, прижималась к Ивану жарким плечом. А другая просила покатать её на машине.

    Иван оставался глух к этим заигрываниям, ибо вся его энергия уходила на тяжёлую работу (он был шофером, механиком и грузчиком в одном лице) да на задушевные разговоры с прохожими «за жизнь».

    К выпивке он относился довольно спокойно, но всё же она помогала развязать язык, поэтому иногда Иван её уважал за это свойство. Но однажды произошла история, после которой он практически бросил пить.

     А случилось следующее…

     Была пятница, вечерний час.

    Выпив, как всегда, свои сто грамм водочки в ближайшем кафе, Иван встал посреди улицы, лихо заломил кепку набок и принялся оглядываться в поисках собеседника. Улица была пуста.

     Простояв так минут пятнадцать, он хотел уже идти восвояси как вдруг увидел выходящую из магазина женщину. Вообще-то он давал себе зарок: с бабами о политике не говорить, так как был уверен, что те в ней совершенно ничего не смыслят.

    Иван ещё раз оглянулся, но горизонт был чист, лучших кандидатур на роль собеседника не имелось…

     Скрепя сердце, он подошёл к Варваре Ивановне и, заглядывая ей в глаза, проникновенно спросил:

     - А слышала ли ты, Ивановна, о летающей тарелке? Говорят, где-то рядом пролетала.
     - А на черта она мне сдалась? – равнодушно ответила женщина. – Это вам, алкашам, делать нечего, вот и чешете языками о всякой фигне.

    Иван аж покачнулся от этих слов. Это его-то, трудягу, почти трезвенника, так оскорбили!
     Он свёл в одну линию знаменитые мохнатые брови и, запинаясь от возмущения, выдал:

     - А знаешь, кто ты? Камбала кривая!

     Варвара отступила на шаг и схватилась за сердце. Удар был сильным. Ведь она - то думала, что никто не замечал, что один глаз у неё меньше другого в два раза. О чём Иван не подозревал.

     - Все слышали, как он меня оскорбил? – крикнула она.

     Иван не поверил своим глазам: по сторонам уже стояло немало людей, слышавших его слова.

    …Посадили Ивана на пятнадцать суток за оскорбление женщины принародно.
Подметая улицы родного посёлка, Иван боялся поднять глаза: ему казалось, что все над ним подшучивают и смеются.

     Как же он себя казнил за то, что не удержал язык за зубами. «Всё это она, проклятая!» - справедливо думал мужчина о водке. – В рот её, заразу, больше не возьму»

    После отсидки в КПЗ, шёл Иван к дому потаёнными тропами (не хотел ни с кем встречаться). Уже, расслабившись, ступил на узкую тропинку, ведущую прямо к его дому. И тут внезапно увидел свою обидчицу Варвару, которая как раз вышла из переулка.

    Кровь вскипела в его жилах и, как он ни прикусывал свой язык, не удержался и выпалил, правда, прежде оглянувшись по сторонам:

      - Всё равно ты – рыба! Но не скажу, какая!..
                                                                                                                                                                           Держи язык за зубами
                                                                                                                                                                   Автор: Антонина Петряшова

Серафима перед очами

Смешная птица, я летала вольно,
Кому нужна такая? - никому...
Ты взял стрелу, почти не целясь...больно !
Зачем игрался только, не пойму ?

Стрелял по крыльям, а попал  мне в сердце,
Упала я в рубиновый ивняк.
Скажи, охотник, золотую дверцу
Ты приоткрыл мне в рай, или же как ?

А я ещё живая, как ни странно,
И бусинки моих зелёных глаз
Горят огнём, доселе несказанным,
Ты хочешь, чтобы этот свет погас ?

                                                       ОХОТНИК И ПТИЦА (ИЗБРАННОЕ)
                                                        Автор: Жукова Надежда

Акинтич торопливо разделся в кухне и, потряхивая своей маленькой головкой, пошёл в спальню к «самой». Старик был такой худенький и жалкий, когда остался в одном полукафтане.

— Ну, что скажешь, старый чёрт! — встретила его Марья Митревна на пороге. — Я уж думала, ты меня ударишь…
— Дело-то такое, Марья Митревна… Виноват, — бормотал Акинтич, поводя костлявыми плечами, — Значит, надо тоже понимать, а твоя женская часть…
— Ладно, я с тобой ещё поговорю…

Она ушла в спальню и вернулась со стаканом водки.

— Вот на, выпей… Тоже, поди, напужался. Да… Выпей да помни, ешь пирог с грибами, а язык держи за зубами.
— Ох, матушка, Марья Митревна, да руби меня топором — не пикну. Знать ничего не знаю, ведать не ведаю.

Марья Митревна сунула ему за труды гривенник и велела убираться. Не так бы она рассчиталась с ним:, ежели бы не нужный человек… Акинтич жил при доме с испокон веку и давно сделался своим человеком, от которого не было тайн. Очень ей хотелось сорвать на нём сердце, но уж дело такое подошло. Собственно, испугалась по - настоящему Марья Митревна только сейчас, и ей живо нарисовалась картина, как ревизор накрывает её с поличным, — в кожаном мешке она везла ровно полпуда краденой платины, — как потом её потащили бы к следователю в суд, а там и в острог. У неё пошёл мороз по коже от этих мыслей. Марья Митревна присела на кровать и заплакала бессильными бабьими слезами.

Марье Митревне сделалось обидно до боли. Что она такое в самом-то деле ? Другие мужние жены «сном дела» не знают. Живут себе, как курицы, а она -то какого страху напринималась… А всё отчего ? Если бы муж был у неё настоящий, правильный человек, так разве бы то было… Ей вдруг захотелось кому - то пожаловаться, поплакать, слушать утешительные слова, чувствовать сильную мужскую ласку, а вместо этого глотать слёзы в одиночку. В следующий момент Марью Митревну охватило тяжелое чувство ненависти к мужу, который без всякого дела забрался наверх и без толку палит стеариновые свечи.

«Рад, что жена уехала, — вот и забрался в горницы! — думала она, вытирая слёзы и поправляя перед зеркалом выбившиеся из-под косынки волосы. — Мадеру проклятую, поди, лакает… да. А сам, поди, ещё думает, что вот влопается жена с платиной, посадят её в острог, — так тогда, мол, полная моя волюшка…»

Взвинтив себя этими мыслями, Марья Митревна, не торопясь, направилась наверх, в горницы. Из низу вела узенькая деревянная лесенка со скрипучими ступеньками. В парадной передней было темно и в большой зале тоже. Идти в кабинет приходилось через гостиную, и Марья Митревна издали услышала бормотанье и хриплый смех самого.

«Так и есть, успел налакаться!.. — с ожесточением подумала Марья Митревна, сжимая кулаки. — Растерзать его, идола, мало… Ох, погубитель мой!..»

Дверь в кабинет была полуотворена, и из неё падала в гостиную золотая полоса света. Марья Митревна быстро схватилась за ручку, распахнула дверь настежь и остановилась на пороге как вкопанная. Она удивилась бы меньше, если бы в неё выстрелили в упор. В кабинете у письменного стола сидел Савва Ермилыч, небольшого роста худенький мужчина, с красным носом. Савва Ермилыч был пьян, пред ним стояла две пустых бутылки из - под мадеры — всё это было в порядке вещей… Но Марью Митревну поразило то, что напротив, на кушетке, развалился сам горный ревизор Степан Иваныч Кульков, от которого она спасалась какой - нибудь час назад.

Неожиданное появление жены смутило хозяина, и он сделал попытку спрятать пустые бутылки, но Степан Иваныч, тоже худенький, длинноносый и черноволосый господин, не смутился, а поднялся самым развязным образом с кушетки (справедливость заставляет заметить, что он при этом заметно покачнулся, но это не может быть поставлено ему в вину, потому что он был пьян вот уже ровно пятнадцать лет) и проговорил:

— А, дорогая хозяйка… гм… Очень приятно… очень… да.

Марья Митревна не двигалась.

— Ручку-с, сударыня… Хе-хе!..

Он, покачиваясь, подошёл к ней, взял за ручку и расцеловал прямо в губы.

— По-родственному… — объяснил он, подмигивая слезившимися глазами. — Ибо, мадам, Петр Великий сказал прямо… да… прямо… что пред господом мы все подлецы и мерзавцы… Значит, и выходим все родственники… Хе-хе!..

Марья Митревна только теперь опомнилась и отплюнулась:

— Тьфу ты, окаянная душа… Разве полагается мужних жён зря целовать ? Ежели бы у меня был настоящий муж, так он бы показал тебе… А ты, пьяница, чего смотришь ? — накинулась она с деланным азартом на мужа. — Какой ты муж, когда всякий у тебя на глазах может делать с женой, что хочет…

Савва Ермилыч только замахал руками, но на всякий случай выставил кресло впереди себя как баррикаду: Марья Митревна в гневе отличалась большой скоростью на руку. В периоды запоя она сильно колотила мужа чем попало, причём имела дурную привычку орать на весь дом благим матом, так что незнакомый человек мог подумать совершенно наоборот, то есть что пьяный Савва Ермилыч бьет её, а не она его. Впрочем, сейчас его спас Степан Иваныч, который дрожащими руками налил рюмку мадеры и, расплескивая вино, поднёс её Марье Митревне.

— Ангел, прикушайте …
— Отстань ты, греховодник! — уже смягчённо проговорила Марья Митревна, принимая рюмку. — Пьёте тут, как дудки …
— Натура такая, Марья Митревна… И неприятно, а пьёшь.

Эта короткая сцена сразу успокоила Марью Митревну. Значит, давешняя погоня была пустяки: просто кто-то ехал позади, а ей с Акинтичем показался ревизор. Хорош ревизор, когда его хоть выжми — вон как насосались с благоверным: муженьком!.. Она даже улыбнулась и подсела к столу.

— Хоть пригубьте, ангелочек, — упрашивал Кульков, — хотите, на коленях буду просить ?..

Марья Митревна сама любила выпить, но делала это потихоньку ото всех, так что об этом не подозревал даже муж. А сейчас она сделала вид, что пьёт из вежливости, чтобы не обидеть дорогого гостя.

— Ну, уж так и быть… — жеманилась она, прихлебывая вино маленькими глотками. — Уж только для тебя, Степан Иваныч…
— Ох, мать честная, вот уважила! Ещё рюмочку, ангелушка…

Марья Митревна выпила вторую рюмку и раскраснелась. Ей сделалось вдруг так легко - легко, и она смотрела немного осовелыми глазами на топтавшегося на одном месте ревизора. И чего в нём страшного, подумаешь ?.. Она его боится, а он к ней целоваться лезет… Уж истинно, что одна бабья глупость. Но эти лёгкие мысли скоро были нарушены пьяной болтовней ревизора. Положим, он и всегда плёл невесть что под пьяную руку, а трезвым не бывал, но Марью Митревну взяло большое сомнение.

— Э, все меня считают пьяным дураком… — бормотал он, причмокивая и подмигивая. — А вдруг я окажусь умным ? Хехе… Худо будет. Может быть, я и сегодня хотел быть умным ? Ха - ха… Ведь хорошо быть умным, Марья Митревна ? Ведь вы, душенька моя, приторговываете краденым золотишком …
— Перестань ты молоть, Степан Иваныч… Что только и скажешь ?
— Нет, я к слову… А вдруг я умный: сейчас понятых… этак вечерком… обыск… хе - хе !.. А где - нибудь в уголочке и запрятан кожаный мешочек, да не с золотом, а с платиной… Всё бывает, душа моя. На людях и смерть красна… Люблю я вас, а ежели говорить правду, так все вы воры… хе - хе ! А ты не обижайся, ангелушка. Любя говорится…

Смущение Марьи Митревны увеличивалось ещё больше тем, что Савва Ермилыч, вместо того, чтобы обидеться, хихикал, как дурачок, закрывая рот рукой. Самые строгие взгляды жены только сильнее разжигали эту веселость.

— Ох, матушка, уморила ! — бормотал он, отмахиваясь рукой. — Так все воры, Степан Иваныч ? Веселёнькая компания, нечего сказать… А тебе выходит семейная радость вполне: получай родственников.

Марья Митревна, наконец, обозлилась. Перед ней были не муж и ревизор, а два пропойца. Она ответила в том же шутливом тоне, как говорил Кульков:

— А ты около себя поближе поищи вора - то, Степан Иваныч… Не тот вор, кто ворует, а кто вора покрывает.
— Правильно. Беру, только беру, душа моя ангельская, натурой: вот сигарок хорошеньких пришлёшь — возьму, винца хорошего — тоже, балычка донского, икорки астраханской — всё возьму да ещё тебе же спасибо скажу. А вот денег, мать моя, не случалось брать… Не случалось, родная. Ни богу, ни чёрту не грешен… Хе - хе !.. Пьян да умён — два угодья в нём. Так - то, Марья Митревна…
— Чужая душа потёмки, Степан Иваныч. Ежели кто и берёт, так руки - ноги не оставляет…
— Пустое, мать… А я так буду говорить: ездил я вот сейчас по дороге на Колчедан… так… прокатиться… Кабы снег не пошёл, так до Елисея Иваныча бы вплоть доехал. Хорошие у него пельмени жена делает… Еду я, а впереди кошевка (*)… хе - хе! Я за ней, а она от меня… хе - хе ! Из глаз так и ушла… Кабы я злой человек был, так разве бы выпустил добычу из рук ? Начальство к празднику бы награду дало за поимку хищника…

— А может, так кто ехал?
— У меня нюх, сударыня, есть…
— Просто поблазнило тебе, Степан Иваныч…
— Я и сам то же думаю… Ну, да не в этом дело. Люблю я пошутить… хе-хе!.. А в другой раз и пожалеешь…

Кульков хлопнул Марью Митревну по плечу и, наклонившись к уху, шепнул;

— А настоящий, хороший петух никогда курицы не обидит… Вот ты и мотай себе на ус, мать. Хе - хе!

Кульков действительно взяток не брал, что было хорошо известно всем, но под пьяную руку любил поломаться. Марья Митревна поняла одно, что он её узнал давеча, но хотел только попугать на всякий случай. А впрочем, кто знает, что у него было на уме …

                                                                                                         из рассказа Дмитрия Наркисовича Мамин - Сибиряк - «Хищная птица»
__________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

(*) еду я, а впереди кошевка - Кошевка лёгкие сани для выезда. Это зимние сани, вместимостью, в основном для двух пассажиров. Иногда впереди оборудуют место для кучера. Изнутри её чем - нибудь обшивают или просто покрывают. Задняя часть сделана для поддержки спины, сидеть удобнее. Есть сиденье, поэтому поза удобная. Есть простые кошевки, а есть выходные. Они могут быть разрисованы или обшиты мехом, коврами.

Откат в настройках

Мой дом – теперь уже не крепость,
и нет ключей в моей руке.
Стою растерянный, нелепый
на инфернальном сквозняке.

Летят по коридору листья,
и в спальню проникает страх,
и перекошенные лица
порой мелькают в зеркалах.

Они кромсают оборону:
берут окоп, берут редут.
То домового похоронят,
то ведьму замуж отдадут.

Они непрошенные гости,
стучатся в дверь, ползут в окно,
играя с подсознаньем в кости,
рубясь с рассудком в домино.

Орёл парит, решает решка,
душа не дружит с головой.
Гоню бесовские насмешки
и круг рисую меловой.

                                          На инфернальном сквозняке
                                      Автор: Сергей Смирнов - Ямбург

Вопрос перемещения в пространстве не так сильно увлекает человечество, как процесс обмена телами.
Космос далеко, а чужое тело – рядом, под боком: в метро, в автобусе, на сейшене.

Девочка в теле обезьяны – забавно, поразительно, оригинально.
Возвращение в прекрасные времена молодости человечества, когда человекообразные павианы ухали, охали, ыхали.

Ученые изучают водяных блох, рассматривают под микроскопом гены и митохондрии, смешивают в пробирках соляную кислоту и динамит, выдумывают новые колёса для ультрамодного «BMW».

Но разве колесо интереснее, чем внутренний мир девочки - макаки?

Хорошо ли это, если девочка обрастает шерстью, прыгает по деревьям на кладбище и понимает, что вместо рук и ног у неё лапы?

В семь часов по Московскому времени шахматы ожили.

Король с жадностью дикого кабана набросился на пешку, вывернул ей руки и кусал за шею.
Пешка верещала, вырывалась, но постепенно под воздействием яда вампира превращалась в живого спокойного мертвеца.

Я лапой скинула фигуры с доски.

Бросила пешки, Королей, слонов, коней, ферзей и ладей в коробку, прикрыла могильной плитой.
Надоели живые шахматы.

Мешают мне играть с собой: самопроизвольно переходят с клетки на клетку, ругаются на шахматном языке («Чтоб тебя конём переехало», «Ладью тебе в гроб», «Выглядишь, как слон в ладейном окончании»).

Сначала я находила занимательной игру с оживающими зловещими шахматными фигурками.
Но за неделю игра превратилась в пытку.

И, если бы не скукотища на кладбище, то я не  играла бы в ругачие и дерущиеся шахматишки.

Неделю назад я и Алёхина – моя подруга – вернулись из Непала.
Не пал, не упал!

В Катманду демоны меня превратили в козу, а затем коза рогами влетела в обезьяну и перекинула мою душу из тела молочнокислого животного в примата.
И теперь я – обезьяна: наглая, с цепкими лапами и хвостом – уникальный экземпляр.

Домой, к родителям я не вернулась – АХА-ХА-ХА-АХ! Дочка - обезьяна верещащая!
Не поверили бы папа и мама в моё чудесное и ужасное превращение.
Испугались бы, затем выгнали на мороз, чтобы не разоряться на фруктах для вечно тёплой макаки.

Шутка! Я не макака, а – непонятная обезьяна.
Голос мой – не голос, а пронзительный визг (поэтому я большую часть времени скромно молчу).
Движения резкие, хулиганские, глаза бесстыжие.

Насмешка над девочкой, которая участвовала в фотосессиях для журналов моды.

Рост мой – метр пятьдесят с хвостиком… был… когда я девочкой ходила в школу и не подозревала о том, что бесы превратят меня в животное.
Несмотря на немодельный рост, я пробивалась в фотосессиях, потому что личико у меня замечательное: миленькое, беленькое… было.

Сейчас волос на лице… на морде больше, чем шерсти у ста медведей.

                                                                                                                  Девочка. Обезьянка. Капелька. Жиголо (Отрывок)
                                                                                                                                       Автор: Марфа Эсаулова

Битва овощей (*) 
__________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

(*) Битва овощей - Культурная отсылка к  «Кад Годдеу» («Битва деревьев») — средневековая валлийская поэма, сохранившаяся в рукописи XIV века, известной как «Книга Талиесина».
Стихотворение отсылает к традиционной истории, в которой легендарный чародей Гвидион оживляет деревья в лесу, чтобы сражаться в качестве своей армии.
Поэма примечательна своим поразительным и загадочным символизмом и широким разнообразием интерпретаций.
___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

Во саду ли, во поле,
В городе Укрополе,
Где торчит стручок дозорный
Над оградой помидорной,
За салатной слободою,
За гороховой горою,
За морковным мокрым долом,
За чесночным частоколом,
Под светлицею свекольной
Сытый, праздничный, довольный,
Лёг на розовый бочок
Кабачок!
Держит листик на весу.
Пьёт медовую росу,
А за шиворотом греет
Полосатую осу.
До чего же он хорош -
От земли не оторвёшь!
Лучше что - нибудь другое
Мы сегодня поедим,
А на этого героя
Мы сегодня поглядим.
Вот какая грядка -
То-то Глазу
Сладко!

                               Во саду ли, во поле...
                            Автор: Михаил Яснов

Сегодня она славно потрудилась, и теперь со спокойной совестью лежала на койке в раздевалке, прислушиваясь к грохоту то и дело открывающихся и через некоторое время закрывающихся дверей лифта, звукам чьих - то шагов по коридору и перестукиванию колёс проезжающих мимо каталок. Ей очень хотелось спать, а до звонка будильника оставалось всего 3 часа, впрочем, как и всегда на дежурстве.

   Её взгляд вновь непроизвольно метнулся в тот угол, где находилась вешалка с висящими на ней пальто и шапками, и вновь она поёжилась от испуга.

  - И почему только в нашем отделении не предусмотрено сестринской, где можно было бы спокойно отдохнуть?.. – тихонько пробормотала она себе под нос, немного успокаиваясь. 

        Привычка разговаривать с самой собой появилась у неё через месяц после того, как она устроилась на работу – дежурить одной в хирургическом отделении, лишь изредка перекидываясь словом с больными (в основном, во время процедур), было тяжело не только физически.

  Эту работу она получила год назад – девушка, только - только окончившая медицинский колледж и стремящаяся помочь всем и вся, она была преисполнена решимости следовать девизу, начертанному над входом в здание колледжа – «светя другим, сгораю сам». Он был окружён для неё таинственным ореолом романтики, как и профессия, которую она себе выбрала – возвращать людей к жизни словом и делом. И теперь, спустя год работы и множество разных людей, она всё ещё верила в него.

  Сейчас же её беспокоило нечто другое – в темноте вешалка с пальто превращалась в отчётливый силуэт женщины в капюшоне, и ей казалось, что эта женщина смотрит прямо на неё.

Почему это именно женщина, она не смогла бы объяснить, доведись ей кому - нибудь об этом рассказывать, но была в этом уверена.

   - Жуть какая - то, - вновь пробормотала она. Уставший за сутки мозг подкидывал ей разные кадры из всех триллеров, которые она смотрела в своей жизни, всё более усиливая тревогу. Ей уже начинало казаться, что, стоит ей отвести взгляд или закрыть глаза, силуэт чуть - чуть изменяется.

   - Нет уж, так не пойдёт, – она решительно встала и щёлкнула выключателем, залив раздевалку неярким желтым светом. – Это всего лишь пальто и шапки, и я не позволю своей фантазии помешать мне сегодня отдохнуть! – посмотрев несколько минут на вешалку, она поняла, из чего складывался силуэт женщины, облегчённо вздохнула, успокоилась, выключила свет и поспешно легла обратно, убеждая себя, что поспешность вызвана лишь холодом, царящим в раздевалке. Чтобы больше не разглядывать тени и не придавать им никаких жутких форм, она повернулась спиной к комнате и через несколько минут уснула. Если бы она хоть чуть - чуть не была столь упряма и всё - таки обернулась, как ей того и хотелось, она бы увидела нечто такое, что надолго лишило её желания спать в этом месте. Да и вообще где бы то ни было. В углу стояла вешалка с пальто, и от неё вдруг отделился тёмный силуэт женщины в капюшоне, медленно, но неуклонно приближаясь к спящей девушке. Когда этот силуэт оказался вплотную к кровати медсестры, он начал так же медленно наклоняться.

   Она тяжело задышала во сне и беспокойно дёрнула рукой.
   Женщина в капюшоне уже почти касалась своими вьющимися волосами её лица.
   Она начала всхлипывать, не просыпаясь, крупные капли пота выступили на лбу.
   Женщина сняла капюшон и вплотную приблизила губы к её голове.
   Она заметалась по кровати, но вдруг затихла.
   Раздался странный звук – в нём будто смешались успокаивающее пение колыбельной и пугающие жадные глотки, словно кто - то пил воду после долгой жажды.

   Женщина в капюшоне вдруг начала обретать краски, она уже не была лишь чёрным силуэтом, цвет появлялся в ней пульсирующей волной – краски становились то ярче, то тусклее, и наконец вспыхнули с невиданной силой, словно её вдруг высветил мощный прожектор. Теперь в тёмной ночной комнате у кровати стояла яркая, будто светящаяся изнутри, брюнетка в кроваво - красной накидке. Она наконец оторвалась от лежащего на кровати тела, выпрямилась и вышла из раздевалки, не глядя по сторонам, напоминая какой-то нереальный, киношный спецэффект, где один герой остается цветным, а остальных погружают в чёрно - белый мир. И лишь глаза её оставались тем, чем она была изначально – сгустки теней без единого проблеска, просто чёрная нематериальная масса, которая, казалось, находится в непрерывном движении и одновременно остаётся статичной. И это пугало больше всего.

  Медсестра неподвижно лежала на кровати. И лишь в идеальной тишине кто -т о мог бы услышать её дыхание, ставшее теперь очень медленным и глубоким. Ей снился страшный сон – она парила над городом в темноте ночи, внизу мерцала россыпь огней, но все почему - то виделось ей в чёрно-белом цвете, будто застланное дымом. В воздухе витало ощущение близости чьей - то смерти.

Вдруг на всех улочках города начали появляться ярко одетые люди, очень четко различимые в серости города; она словно видела каждого по отдельности, но тем не менее продолжала наблюдать всю картину целиком. Людские потоки объединялись во всё более и более внушительные, стремясь к центральной площади города. Наконец, все они столпились по её периметру, не проходя дальше, будто остановленные невидимой преградой. И тут в центре площади одиноко прозвенел колокол. Одновременно с этим началось какое - то движение – некоторые из людей вдруг стали быстро приближаться к этому месту, причём создавалось впечатление, будто их тащила какая - то сила – некоторые отчаянно сопротивлялись, пытаясь вернуться на своё место. Видимо, та же сила и удерживала остальных в отдалении от центра – было заметно, что несколько человек безуспешно пробуют пробиться сквозь барьер.

Остальная толпа оставалась безучастной.

  У наблюдающей за этим сверху девушки вдруг возникло чувство неотвратимости чего - то ужасного, быстро забилось сердце, паника подкатила к горлу; и тут наконец все движения завершились. Небольшая группа людей стояла в центре площади, остальные – по её периметру. Внезапно она ощутила укол печали и тоски – сочетание, обычное для прощаний. И вспышка осветила город, настолько яркая, что поначалу не было понятно, откуда она исходит, а потом девушка увидела – это вспыхнули люди, стоящие в центре. Сияние продолжалось несколько мгновений, а затем померкло, и площадь оказалась пуста, словно все те люди сгорели; осталась лишь молчаливая и неподвижная толпа на периферии.

   На этом моменте девушка закричала от ужаса. А утром даже не смогла вспомнить, что ей вообще что - то снилось.

  Женщина в красной накидке вошла в раздевалку, где по - прежнему лежала и еле слышно дышала медсестра. Снова наклонилась и прикоснулась губами ко лбу, но теперь словно начала меркнуть – цвета покидали её, пульсируя, пока наконец она вновь не стала лишь силуэтом женщины в капюшоне. Девушка на кровати стала ворочаться, почти уже проснулась, но вдруг свернулась клубочком и вновь провалилась в сон.

  Проснувшись утром под противное верещание будильника, медсестра первым делом взглянула на вешалку с пальто. Никакого силуэта там уже не вырисовывалось.

  - Ну вот, придумала же такое ночью! – тихонько пожурила она саму себя и отправилась делать свою утреннюю работу.

   Пациенты сочувствовали ей и говорили, что она выглядит совсем не отдохнувшей. Она улыбалась им и отвечала, что на работе сон всегда чуткий , поэтому выспаться не удаётся.
                                                                                                                                                            Эффект Плезентвиля (Избранное)
                                                                                                                                                                      Автор: Олеся Дубовенко

Мы соблюдаем ПДД

Песен дорогих у нас не много,
Каждый знает их наперечёт.
Молодым везде у нас дорога ...
А порою сразу и почёт.

                                   Дорогу молодым
                                 Автор: Лев Раскин

Помните, вы составляли список гостей, из которого вычеркивали всех жадных, старых и много пьющих?! Так вот, достаньте этот почти неизмятый листочек и прошерстите его на наличие у гостей четырехколёсных друзей человека, именуемых автомобилем. Обведите имена этих гостей в кружочек и начинайте им звонить. Узнайте у кого эти машины «живые», то есть на ходу, и готовы ли они их предоставить. По возможности уговорите их организовать кортеж на халяву, ну, если они не поддадутся, то предложите оплатить им бензин. Успокойте их, что это ненадолго – после прогулки по городу можно будет поставить машину на стоянку и откушать за праздничным столом всё, что есть, включая полный ассортимент спиртных напитков.

Сравните список получившихся машин со списком гостей. Влезут? Все? Хорошо. Но не радуйтесь – рано. Накануне свадьбы, а то и в процессе движения свадебного кортежа, любая из имеющихся машин может сломаться. На этот случай следует запастись парой - тройкой запасных и готовых к употреблению машин и их водителей. Не забудьте также, что оператор (если таковой у вас планируется) нуждается в отдельной машине. Это, конечно, в идеале. Вполне можете впихнуть оператора вместе со своей полу обезумевшей двоюродной бабушкой или со своими весёлыми друзьями.

Посчитав окончательное количество получившихся машин, идём в магазин за украшениями (ленточками, бантиками) для них. Сделать это можно в любом подарочно - упаковочном отделе и магазине тканей. Можете упростить себе задачу и пойти в специализированный магазин, где в одном месте и в одно время, прячась от конкурентов, вы найдёте все ленты, банты и украшения на крышу машины молодых.

Помните! Мы с вами обещали быть ленивыми, а значит, украшение на крышу бум брать как минимум за 3-4 дня до бракосочетания. Лучше договориться за неделю. А то потом придёте в ночь перед свадьбой, а бананиев - то нема!

Конечно, прежде чем покупать украшения, стоит знать, сколько всего этого добра закупить надо. Можно, если вы математик (не претендующий на нобелевскую премию только из - за того, что супруга Нобеля сбежала с математиком, а потому премию разобидевшийся Нобель математикам не даёт), просто посчитать метрами. Считаем так: ленты на капот, на багажник и множество бантиков на них, а также на дверцы, антенну и вообще на всё, за что можно привязать бантик.

Если вы думаете, что свадебный кортеж – это красиво украшенная машина, где едет жених и невеста, вы правы. Но не на все сто процентов. Потому что нужно и другим гостям достойно выглядеть, и их коней приукрасить надо красивой попоной. То есть ленточками разными и наклейками необычными. Что нужно, чтобы грамотно украсить машину? Прежде всего, врождённое чувство прекрасного.

Ленточки, цветы, наклейки с разными забавными слоганами, типа: «Уступите дорогу, мы на свадебный обед спешим. Мы голодные и очень злые». Ещё один необходимый ингредиент, который обязан иметь человек, украшающий машину – чувство меры. Помните, что все эти ленточки и бантики могут намокнуть во время дождя, и превратятся в цветную кашу.

Очень не рекомендуем навязывать ленты от капота до крыши, так, что эта конструкция болтается в воздухе и закрывает лобовое стекло. Если, не дай Бог, пойдёт дождь, все ленточки намокнут, прилипнут к лобовому стеклу, зацепятся за дворники, и обезумевший водитель будет, забыв о приличиях, сдирать всю красоту с машины, выплевывая ругательства.

И не забудьте помыть машину перед тем, как её украшать, а то наоборот как - то не очень получится.

А теперь – подытожим

Посчитайте количество гостей и обеспечьте каждому место в машине.
Украшая машины помните о чувстве прекрасного и чувстве меры.
Не забудьте помыть машины перед тем, как их украшать.
                                                                                                                                                                      Не заБРАКуй! Свадебный кортеж
                                                                                                                                                                            Автор: Татьяна Шокарева

В лунных сетях звездой над океаном

Когда с тобой пойду домой,
Я тебя обниму.
Догорит свеча, не знаю, как начать.
Трудно быть одному.

Я тебя люблю, но равны нулю
Для тебя слова.
Когда чувства есть, не к чему здесь честь
Может ты права.

Райский ты цветок, бьются словно ток
Твои нежные уста.
Ты как звезда светишь мне всегда
Эта истина проста.

Снишься ты мне, я весь в огне.
Словно жар внутри.
Я тебя молю, ведь я так люблю,
Сердце мне подари.

                                                   ПЕСНЯ ДЛЯ ТЕБЯ
                                          Автор: Марчук Андрей

Звонили родители. Они были в отъезде, когда Эмма решила прилететь сюда. Она оставила им сообщение на автоответчике, радуясь в душе, что не придётся говорить с ними лично. Родители могли попытаться отговорить её от поездки, как поступали всегда, если дело касалось Уэйна.

— Эмма, что ты делаешь? Что за шутки? Куда ты убежала?

Мать Эммы говорила на повышенных тонах. У Эммы перед глазами встала картина: мать заламывает руки или прижимает одну из них к груди, будто её своенравная дочь собирается довести её до сердечного приступа. Маргарет Перселл всегда драматизировала ситуацию, если дело касалось её дочери.

— Как ни странно, мама, здесь очень красиво, — произнесла Эмма, пытаясь казаться несерьёзной и бодрой.
— Хочешь сказать, что ты уже там? — прозвучал низкий голос отца, очевидно, поднявшего трубку параллельного телефона.
— Да, папа, я уже здесь, — ответила она и добавила, решив ускользнуть от дальнейших расспросов: — Я рада, что приехала. Здесь красиво.
— И повсюду одна вода? — спросила мать. — Ты ненавидишь воду с тех пор, как в детстве выпала из лодки.
— Я ненавижу океан, — подчеркнула Эмма. — Это не одно и то же.
— Разницы нет, — произнёс отец, как всегда бесцеремонно. Он полагал, что женщины его семьи всегда должны находиться с ним рядом. — Я хочу знать, что ты вообще там делаешь? Наверняка есть тот, кто сможет уладить твои дела с продажей судна.
— Конечно есть, — согласилась Эмма, — но я хотела увидеть его первой.
— Потому что это принадлежало Уэйну? — догадалась мать.
— Ничего из того, что мог оставить тебе этот парень, не представляет большой ценности, — резко сказал отец. — Ведь он закончил жизнь так, как мы и предрекали, не правда ли?

Эмма почувствовала боль в сердце. Её родители, вообще - то любящие, добрые люди, относились к Уэйну довольно холодно. Безусловно, здесь была вина и её двоюродного брата, постоянно попадавшею в неприятности, но Эмма знала: это были лишь отчаянные попытки привлечь внимание семьи, пусть даже таким, негативным, способом.

«Они ненавидят меня, — говорил семнадцатилетний Уэйн. — Думаю, они всегда ненавидели меня. Ты — единственный человек, Эмми, кто относится КО мне иначе. Не отворачивайся от меня, ладно?»

Она обещала Уэйну тогда, что не отвернётся от него, а теперь — от памяти о нём. Да, он мог сбиться с пути, но её брат никогда не был таким ничтожеством, каким считали его родители.

Он был, печально подумала Эмма, моим двоюродным братом. Он утешал меня после разрыва с Расселом Баркером и убеждал, что не все мужчины одинаковы и не надо на всех ставить клеймо.

— Я не собираюсь обсуждать это снова, — твёрдо произнесла Эмма в трубку. — Я знаю о ваших чувствах, вы — о моих, и давайте каждый останется при своем мнении.

Эмму чересчур опекали и баловали — поздний ребёнок! — и этому было трудно положить конец. Но Уэйн говорил, что хотя она навсегда останется ребёнком для своих родителей, ей пора становиться взрослой. Сейчас, когда ей было уже тридцать три года, она, не колеблясь, поставила точку там, где нужно.

— Но ты так далеко… — промолвила её мать почти капризным голосом, отчего Эмма чуть не рассмеялась.
— Два часа на самолёте, мама. Успокойся. Я не собираюсь переселяться сюда.
— Этого и не следует делать, — пробормотал отец. — Хочешь, я приеду посмотреть судно? — предложил он с неохотой. — Держу пари, это старое дырявое корыто, которое с трудом держится на плаву.
— Не хочу, папа, но все равно спасибо. Судно хорошо держится на плаву, но я не собираюсь оставлять его себе, просто должна осмотреть его раньше всех. Я скоро вернусь домой, — пообещала Эмма.

Эмма разглядывала обстановку, насколько это было возможно при свете, идущем из четырех маленьких иллюминаторов. Даже с её почти полным незнанием морского дела Эмма могла сказать, что хотя судно и не было старым дырявым корытом, как назвал его отец, оно знавало лучшие времена. И сейчас, оглядываясь вокруг, молодая женщина неодобрительно поморщилась.

Над скамьей, на которой сидела Эмма, висела полка, а на ней несколько книг: некоторые по навигации, кое - какие по штурманскому делу и пара бульварных детективов. Пространство, не занятое смятыми банками из -п од пива, было заполнено дешёвыми бульварными журналами. Впрочем, журналы могли принадлежать предыдущему владельцу судна.

Следом за маленькой встроенной скамьёй и столом находилась небольшая ниша с болтающимися проводами, вероятно, для электронного оборудования — стерео или, может, каких - то приборов, имеющих отношение к морскому делу. Но сейчас ниша была пуста, и маленький стол, располагавшийся ниже, был сложен и закреплён на стене. В одном углу на стене висела яркая, бросающаяся в глаза карта.

                                                                                                                                             из книги Джастин Дэйвис - «Лунные любовники»

Мир .. притаившийся за старым патефоном

1

Два тяжело больных в одной палате
Лежали тихо, доживая дни.
Один смотрел в окно со взглядом бесноватым,
Другой же - спал вдали и видел сны.

2

И тот, который спал, проснувшись,
Спросил соседа: “Что там за окном?”
И тот сказал, тихонько повернувшись,
Что видит небо, речку и старинный дом.

3

И каждый раз потом рассказывал соседу,
Что видит рыбаков с уловом и детей,
А вдалеке - любовников, которые с обеда,
Обнявшись, ластятся друг к другу все сильней.

4

Больной, который слушал, был озлоблен,
Что он не видит этой красоты.
А видит он лишь дверь со старою оглоблей …
За что Тому все - речка и цветы? ...

5

Внезапно тот, кто у окна, закашлял сильно,
И задыхаясь, начал умирать.
Уж пена из - за рта пошла обильно,
До кнопки вызова не смог никак достать.

6

И он затих, на радости второму,
Который мог помочь, но кнопку не нажал.
А место у окна, что пустовало без больного,
Просил себе отдать, чтоб сам он там лежал.

7

И вот лежит он на заветном месте,
И воздух свежий из прикрытого окна.
“Но боже, я не верю, слово чести,
В окне - глухая серая стена!...”

                                                      Светлая фантазия и серая реальность (Отрывок)
                                                                                  Автор: Дрот

У соседки нашей стоял в доме большой патефон. Так ли он называется, я не знаю – а в описании это высокий прямоугольный ящик с полукруглой арочной крышкой.

По малолетству меня к нему взрослые не подпускали; но приходя в гости, я сам просил эту пожилую тётку завести свой громкоголосый сундук, у которого неизвестно откуда вдруг прорезывался голос. Я никогда не слышал иерихонскую трубу, но по рассказам моего деда она звучала так же многогласно, словно все соседи с нашей улицы одновременно запели из окон шаляпинскую блоху.

Дед говорил, что когда - то давно, при царе горохе наверно, они под эту музычку танцевали. Если было тепло – лето там, или мягкая осень – то хозяйка фаина, бывшая помещица по сословию и по уменью себя подать в обществе, открывала зальные окна на улицу.

Запев начинался с мелодии томной и романтической, как это бывало на великосветских балах, где дамы кринолинены (*) а кавалеры под надзором полковника – там быстро шпорами не пощёлкаешь. Но для мужицких сапогов и бабьих кожаных галош такая симфония не совсем подходяща – и народ просил народную, голенастую, гопака иль комаринского. Горделивая своей знатью соседка поначалу обижалась, даже как-то целых два месяца, в самые погожие дни окон не открывала; но потом сама же соскучилась и чуть ли не вприсядку выскочила в круг с мужиками.

Зимой она приглашала в свой дом. Но не всех, а лишь кого уважала, любимцев. И если кто сморкался на землю в две ноздри, иль не мог тихонько без захлёба слизнуть горячий чай с блюдечка – тот всегда оставался за порогом.

Потому что память у фаины была хорошая, и манеры каждого ей знакомца она помнила как рецепт любимых печенюшек к чаю. Готовить большое долгое вареное жареное она не умела; а вот печиво почему - то ей нравилось, и не просто поесть, а именно приложить к нему руку, со сладким самой потрудиться. Когда угощенье выставлялось на стол под горячий пышущий самовар, хозяйка распахнув объятия кланялась всем, то ли в шутку то ли всерьёз – и садила себя будто купчиха кустодиева в чёрное резное обитое алым бархатом кресло. Но не дай бог, если кто из потешки в него по незнанию плюхнется.

Однажды такое случилось: и парень тот был не дурак, и манеры да стать – он даже нравился ей как мужчина. А вот после этого казуса, глупости детской, фаина иначе как хамом его уже не звала.

Раз уж речь зашла о симпатиях, то надо затронуть и семейное предание сей рабоче - крестьянской помещицы. Перед самой революцией её, едва лишь взрослеющую девицу, позвал замуж благородный кузен. И видно, что фаина блистала красой, раз в неё влюбился даже двоюродный брат. Тогда такие породистые браки были в сословной среде популярны; но младенец родился уродом и как мотылёк протянул на земле две недели.

Закопали в дни смуты его тоже как птичку, щенка: ямка, гробик, и крестик кой сгнил быстрее чем отошла на небо душа. А после революции пропал как котёнок и слабовольный субтильный муж – так незаметно исчезает с земли лист опавший, сенная труха, скорлупа от пустого яйца в котором не зародился птенец.

Но фаинка ото всех невзгод становилась только сильнее, и как бы не штормили мировые ураганы там за окнами, у крыльца или во вьюшке каминной трубы – а в доме всё равно сохранялся старинный уклад барской неспешности да степенства.

Сколько я помню, у фаины всегда пахло житью. Не жизнью не житом – но что - то такое, объединяющее проросшее зерно с коровьим отёлом, похожее на счастливые сопли телёнка, которому в первый раз подсунули – не сам он губами достал – громадную мамкину сиську. А сверху с насеста насмешливо куры кудахчут – какой дурачок! – и немного припахивает залежалым лекарством. И ходики тихонько – тик… так… тик… так… тик.

На пятнадцатилетие я получил в подарок её любимое красное кресло с царскими вензелями. Сосед через улицу забрал себе жадно иерихонскую фисгармонию, и по - моему продал её за хорошие бабки. А Фаине Алексеевне достался железный памятник – не такой как она хотела мраморный – но с крестом и ангелом на хорошем месте, где цветы очень кучно растут и сирени кусты пахут густым ароматом.

                                      ===============================

Я запоминаю только самые яркие сны. Иногда ночью предо мной разворачивается такое необыкновенное представление, что я даже спящий участвуя в нём, понимаю как красиво мне и всем остальным артистам играть в этих чудесных декорациях, как приятно парить на сонных волнах своего воображения, не чувствуя тела и страха – и гениально было описать себя наяву.

Вот совсем недавно я приходил на местное кладбище; там добрые безглазые мертвецы поведали мне о призрачных границах жизни и смерти, о том что покойники мы здесь – а они живы. И эту великую тайну я утром из сна притащил в свою явь. Записал её на бумаге: но она оказалась такой нечитаемой мутью, что самому стало стыдно, тем более если кому рассказать.

А кровавые битвы, в которых я геройски участвую, просто шедевры стратегии и тактики военной науки. Там один побивает десяток врагов безоружен – а коли при нём автомат, то и сотню, и тысячу, стреляя навскидку всегда точно в цель.

Я вот так победил всех монголов, французов, фашистов; но проснувшись, мне становится горько от физической немощи дня – мне скучна эта серая явь, что с каждым мгновеньем словно крикливая обузная акушерка вытягивает меня из фантазий прекрасного сна.

=================================

Как разглядеть в маленьком ребёнке, что из него получится по прошествии лет? Вот я кручу его в руках как игрушку с ног на голову, а он только хохочет и брыкается, ещё больше заводясь со смехом от неизвестной мне кнопки. Так же и отец вертел меня под потолком, может тоже задумываясь, вырасту ль я для семьи добрым помощником и большой гордостью, или с хулиганистой юности начну скитаться по тюрьмам да казематам.

Знать бы, где у них кнопка. Когда я был шкодливым мальцом, тогда всё мне казалось простым и милым – солнце светило потому что яркое, а снег оттого что зима. И никакие замутнения учёных наук не туманили мою русую голову – их тут же выдувал ветер, сверзаясь вместе со мной на лыжах с горы.

А теперь мне, взрослому замудрённому мужику, нужно воспитывать собственного карапуза, но я – вот беда – уже давно позабыл, где у нас кнопка.

==================================

Мне нравятся зелёные лупатые мыши. Они скачут по водоёму, легко прыгая с кувшинки на лотос, и при любой опасности ныряют в воду, хвостом помогая себе. Они часто насаживаются на рыбацкий крючок в погоне за червем, но он острый и безжалостный до крови рвёт мышиные губы, а бывает что и вспарывает животик. Тогда нужно просто приложить к ране травяной подорожник, слегка поплевав на него, и полежать кверху брюшком несколько дней на больничном.

У мышей есть серые друзья береговые лягушки. Глазки у них бусинкой, но видят вдаль хорошо – и если на горизонте неба появляется кот, то смелые лягушата быстренько прыгают в норы земли, шустро перебирая своими ластами.

Кот, видя такое неудачное дело, кошачий облом, с азартом бултыхается прямо вслед, забыв о своих ветвистых рогах. После удара об землю он потирает ушастую голову, призадумываясь – и тут же его крепкие копыта бьют по зелёной траве, стараясь выцарапать поживу. А лягушка уже в это время далеко пробегает по юрким ходам да секретным лазейкам, и дрожа от холода выглядывает из ямки на северном полюсе.

Но откуда ни возьмись к ней на белых крылах подлетает бурый медведь, хватая за шкирку жёлтым клювастым носом, а потом в десять махов подняв над землёй, уносит в гнездо ко своим медвежатам.

От кого я всё это знаю? мне рассказал об этом один занимательный двоешник, который вместо того чтоб учить неустанно уроки, выдумывает своё собственное природоведение.
                                                                                                                                                                                               патефон
                                                                                                                                                                                          Автор: еремей
____________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

(*) где дамы кринолинены - Кринолин под  платьем. Конструкция с тонкими кольцами, которая надевается под юбку, чтобы придать ей нужный объём. Сверху прикрепляют специальный подъюбник, который прячет обручи.

В побег за оправданием надежды

боль – признак жизни,
боль – тоски нежней,
срастёшься с ней,
единым станешь с ней –
не стаешь льдом,
по веткам не стечёшь
за ту черту,
где правда – это ложь.

граница дня –
не больше, чем черта,
но только ночь за ней –
уже не та,
что десять лет назад,
в глазах – закат,
и по щеке течёт
прозрачный яд.

прозрачный яд…
день из тебя изъят
вчерашний,
в жёлтых платьицах
до пят
стоят деревья,
сном опьянены.
и в смерти мира
нет
твоей вины.

                                  Куда бежать... (отрывок)
                                       Автор: Лиза Виолонова

Софи стояла в полутьме мужского туалета, и в ушах её звучали отрывки из дневного послания деда.

Мы оба в опасности, Софи. Позвони мне.

Она не позвонила. Даже не собиралась.

Теперь на смену скептицизму пришли другие, столь же безрадостные мысли.

Её дед был убит в стенах музея. Но он успел оставить на полу загадочное послание.

Послание для неё. В этом она была уверена.

Софи не понимала значения этого послания, но тем не менее была уверена: сам факт, что дед зашифровал его, указывал на то, что последние его слова предназначались ей.

Страстный интерес к криптографии развился у Софи во многом благодаря тому, что она росла и воспитывалась рядом с Жаком Соньером.

Тот и сам был просто фанатом разных кодов, шифров, головоломок и игр в слова.

Сколько воскресений провёл он за составлением криптограмм и разгадыванием кроссвордов в газетах!

Уже в двенадцать лет Софи не составляло труда разгадать любой кроссворд из «Ле монд» без посторонней помощи, а дед стал приучать её решать английские кроссворды, различные математические головоломки и учить основам шифрования.

Софи щёлкала все эти задачки как орешки. Не случайно она выбрала себе такую профессию, стала шифровательницей в Центральном управлении судебной полиции.

И вот сегодня Софи с чисто профессиональной точки зрения не могла не оценить придумку, с помощью которой её дед использовал простой код с целью свести двух совершенно незнакомых людей – Софи Невё и Роберта Лэнгдона.

Но с какой целью?

Судя по растерянному взгляду Роберта Лэнгдона, Софи поняла, что и американец тоже не имеет об этом ни малейшего представления.

– Вы собирались встретиться сегодня с моим дедом, – сказала она. – Зачем?

Теперь Лэнгдон растерялся вконец.

– Его секретарша назначила встречу и, когда звонила, причин не называла, а я не спрашивал. Очевидно, он просто слышал, что я буду выступать с лекцией по языческой иконографии французских соборов, вот и заинтересовался этой темой. Ну и счёл, что нам было бы неплохо встретиться, посидеть, поболтать за выпивкой.

Софи не верилось в это объяснение.

Никакой связи не прослеживалось.

Да её дед знал о языческой иконографии больше любого другого специалиста в этой области.

К тому же Жак Соньер был исключительно замкнутым человеком, вовсе не расположенным проводить время в пустопорожней болтовне с залётными американскими профессорами.

Разве только у него была веская причина…

Софи вздохнула и решилась на откровенность:

– Дед звонил мне сегодня днём. И сказал, что мы с ним в опасности. Вы имеете представление, что бы это могло означать?

Синие глаза Лэнгдона смотрели встревоженно.

– Нет, но с учётом того, что произошло…

Софи кивнула.

С учётом сегодняшних событий она была бы полной идиоткой, если б не испытывала страха.

Она подошла к маленькому окошку с зеркальным стеклом и выглянула на улицу сквозь переплетение тонких сигнальных проводков, вмонтированных в стекло.

Они находились высоко – футах в сорока от земли.

Софи вздохнула и продолжила разглядывать открывшийся перед ней вид.

Слева, через Сену, высилась ярко освещённая Эйфелева башня.

Прямо впереди – Триумфальная арка.

А справа, на полого закруглённом холме Монмартра, виднелись изящные очертания собора Сакре - Кёр – казалось, отполированный белый камень сам излучал свечение.

Они находились в самой дальней, западной части крыла Денон, граничащей с самой оживлённой частью площади Карузель.

Несмотря на поздний час, здесь до сих пор сновали автомобили, а узенький тротуар примыкал вплотную к внешней стене Лувра.

Грузовые автомобили, развозящие по ночам товары, стояли на светофоре в ожидании, когда включится зелёный, казалось, что красные хвостовые огни насмешливо подмигивают Софи.

– Не знаю, что и сказать. – Лэнгдон подошёл и стал рядом с ней. – Ваш дедушка пытался что-то передать нам, это очевидно. Вы уж простите, но тут я мало чем могу помочь.

Софи отвернулась от окошка. В голосе Лэнгдона звучало искреннее сожаление.

Несмотря на всё свалившиеся на его голову неприятности, он действительно хотел помочь.

В нём говорит учитель, подумала она. Софи прочла подготовленные судебной полицией материалы на Лэнгдона.

Он был учёным, а истинные учёные не переносят недопонимания.

Общая для нас черта, подумала она.

Будучи специалистом по шифровке, Софи зарабатывала на жизнь, находя смысл в совершенно бессмысленных на первый взгляд данных.

И подозревала сейчас, что Роберт Лэнгдон, возможно, сам того не осознавая, владеет крайне нужной ей информацией.

Принцесса Софи. Найти Роберта Лэнгдона.

Кажется, яснее не скажешь. Софи нужно время, чтобы понять, что ей может дать Лэнгдон.

Время для размышлений. Время разобраться в этой таинственной истории вдвоём.

Увы, время это истекало с катастрофической скоростью.

И она поняла, что у неё только один выход. Подняла на Лэнгдона глаза и сказала:

– Безу Фаш может арестовать вас в любую минуту. Я могу вывести вас из музея. Но мы должны действовать сообща.

Глаза Лэнгдона округлились.

– Вы что же, предлагаете мне бежать?

– Это лучшее, что вы можете сделать. Если Фаш заберёт вас сейчас, вы проведёте во французской тюрьме много недель или даже месяцев. Пока наше управление и посольство США будут ломать копья в суде. Но если мы сможем выскользнуть отсюда и добраться до вашего посольства, тогда американское правительство будет защищать ваши права. А я попробую доказать, что вы не причастны к убийству.

Похоже, её слова совсем не убедили Лэнгдона.

– И думать нечего! У Фаша вооружённая охрана на каждом входе и выходе. Даже если нас не пристрелят при попытке к бегству, сам побег будет выглядеть подозрительно, послужит ещё одним доказательством моей вины. Вы должны сказать Фашу, что надпись на полу предназначалась для вас. И тот факт, что Соньер упомянул моё имя, не является обвинением.

– Я обязательно сделаю это, – торопливо пообещала Софи, – но только после того, как вы окажетесь в безопасности, в американском посольстве. Отсюда до него всего миля, у подъезда припаркована моя машина. Вести переговоры с Фашем здесь, в Лувре, рискованно. Неужели вы не понимаете? Сегодня Фаш постарается сделать всё, чтобы доказать вашу вину. И единственная причина, по которой он тянул с арестом, связана с надеждой обнаружить новые улики против вас.

– Вот именно. Надежда эта оправдается, если я сбегу.

                                                                                                        из романа американского писателя Дэна Брауна - «Код да Винчи»

И быть с тобою на одной волне ...

Она пела, играла на рояли, писала красками, лепила, участвовала в любительских спектаклях, но всё это не как - нибудь, а с талантом; делала ли она фонарики для иллюминации, рядилась ли, завязывала ли кому галстук — всё у неё выходило необыкновенно художественно, грациозно и мило.

                                                                                                                                     -- Чехов А. П. Рассказ «Попрыгунья» (Цитата)

Каждый из нас лепит образ любимого
таким, каким хочет увидеть воочию -
маняще - таинственным звёздною ночью.
Едва уловимым...  Душой ощутимым...

А Образ живёт своей жизнью земною,
имеет свой взгляд на житейские "НАДО",
другие "ЖЕЛАЮ" считает отрадой.
Совсем не болеет тобою и мною.

Наверно, поэты в своих заблуждениях
купаться привыкли. Ведь ребусы, точки
рождают сюжетные нити и строчки.
И так - день и ночь на границе сомнения.

Как ветер, чувствителен дух Вдохновения.
И как же прекрасны Господни творения.
Они проявляются  в сердце прозрением,
в незримой картине - штрихом впечатления.

                                                                     Каждый из нас лепит образ любимого
                                                                                     Автор: Вера Коваленко