Соня.. Соня.. просыпайся .. Соня

Как ты прекрасна, когда спишь!
Глаза прикрыты, тень ресниц
Легла на бледные ланиты...

Как ты прекрасна, когда спишь!
Рассвет чуть тронет губ румянцем,
Слегка окрасив их багрянцем...

Как ты прекрасна, когда спишь,
Во сне кому - то улыбаясь,
Меня ни капли не смущаясь...

Как ты прекрасна, когда спишь!
И руки танцем непрестижным
Играют с локоном недвижным...

Как ты прекрасна, когда спишь!
Расслаблена и сексуальна,
Естественна и нереальна...

Как ты прекрасна когда спишь!
Как будто томное виденье,
И не коснёшься даже тенью...

Ты так прекрасна, когда спишь!!!

                                               Ода спящей девушке
                                                    Автор: Милатар

Сейчас, когда Сонечка играла Liebestraum, мысли её были далеко. Пальцы кружились над клавишами, словно заморские птицы; пальцы знали свою работу, но Сонечка думала о другом. Она думала, как они поедут на квартиру к Ульриху после концерта, как включат джаз и будут танцевать; как они будут ловить её, подхватывать по очереди; как она будет читать им свои французские стихи, которые так любил Ульрих, и в которых Руди не понимал ни слова; как засидятся до полуночи и лягут прямо в одежде на огромный диван в гостиной, сплетаясь руками, волосами, мыслями.

— Кого из нас ты любишь больше? — спросил Сонечку Руди однажды посередине танца.
— Никого! — решительно ответила Сонечка. — Я люблю вас одинаково, на равных, бесконечно люблю; у меня как будто два сердца: одно — для тебя, второе — для Ульриха, — и она расцеловала их по очереди.

У Руди они никогда не бывали. Он жил на окраине с матерью и никогда не говорил ни о ней, ни об отце — ему словно стыдно было за свою семью...

Сонечка доиграла, поднялась, поклонилась. Аплодисменты слышались будто сквозь пелену; она видела, как поднялся, хлопая, Руди; как Ульрих не сдвинулся с места, и только лёгкая улыбка тронула его губы.

— Тебе всё -таки придётся выбрать, — сказал он вчера, целуя ей подбородок, шею, ключицы. Она сидела у него на коленях; Руди был на репетиции.
Ульриха Сонечка оттолкнула.
— Если я не могу любить вас обоих, значит, не буду любить вовсе, — сказала она упрямо. — И вообще, мне домой пора.
— Но двоих любить невозможно, — прошептал Ульрих, когда она уже вышла из комнаты.

И вот теперь, после концерта, Сонечка постаралась забыть об этом эпизоде; она шла подле Руди, а Ульрих шёл с другой стороны и держал его под руку.

— Зайдём в кафе, отметим? — предложила она.

Они зашли в кафе, съели мороженого, поехали к Ульриху. Тот больше не приставал с вопросами и не стремился целоваться, но смотрел на Сонечку странным, выжидающим взглядом, будто знал заранее, что всё произойдёт так, как он задумал. Сонечка, обычно веселая, хохочущая, даже слегка кокетливая, сегодня молчала и поглядывала то на одного, то на другого.

Постепенно всё вошло в прежнюю колею. Ульрих больше не волновал её, да и наедине они практически не бывали. Казалось, им всегда будет двадцать — навеки двадцать — и они всегда будут рядом, втроем, друг подле друга. У каждого из них в альбоме была фотография — единственная совместная — хохочущий Руди с одной стороны, рядом Сонечка, её голова — на его плече; спокойный Ульрих с другой, его голова — на плече Сонечки. Все вместе они формировали триединство, трезвучие, своеобразный триптих.

“It's either three of us or no one” (**), — сказал Руди однажды, и никто не посмел оспорить эту простую истину.

Трудно сказать, была ли Сонечка для них центром, сердцевиной, но, судя по той фотографии, была — и даже больше, чем центром, — связующей ниточкой. Казалось, они уже и не помнили себя без неё; без её музыки, словечек, прощальных поцелуев. Да и сама Сонечка не могла представить себя без них, а прощалась с ними всегда так, будто больше никогда не увидит; старалась успеть сказать, сделать, признаться.

Они давали друг другу les vœux de printemps (***); шла их двадцатая весна, и все вокруг было о счастье, о жизни и о любви.

Но весна прошла, а летом, в начале июня, Руди уехал с театром на гастроли. Сонечка, боявшаяся встречи с Ульрихом наедине, все-таки не вытерпела — и согласилась пойти с ним в кино. Смущение, неловкость и странное ожидание неизбежного царило между ними, когда Ульрих погладил её по руке и прижался губами к её виску. В тёмном зале не видно было, как покраснела Сонечка, но щёки её горели; ей было страшно, боязно и неуютно, хотя внутри она уже будто смирилась с тем, к чему неукоснительно шла их дружба — наверное, ещё в тот день, когда впервые увидела Ульриха.

Она увидела его на несколько секунд раньше Руди, так случилось, и теперь ей, романтической натуре, казалось, что эти несколько секунд сыграли решающую, роковую роль — хотя до сегодняшнего дня она никогда не задумывалась о них. Да, всё было решено внутри неё, хотя ей казалось, что всё решено за неё, свыше; она была полна этой слепой, волнительной, нетерпеливой решимости сделать, совершить, перейти черту раньше, чем бы появилась возможность отступить.

После кино они выпили кофе, прошлись по набережной — у Сонечки подрагивали пальцы, но она больше не краснела, когда Ульрих целовал её в губы, и больше не отталкивала его, а целовала в ответ. Les vœux de printemps перестали действовать на Сонечку, ведь весна кончилась десять дней (нет, вечность!) назад, а юность, как известно, переменчива.

Потом, дома, когда Ульрих лежал, вжавшись в неё, она гладила его по волосам и думала, что Руди вернётся через пару недель, и ничего уже не будет, как прежде; она и Ульрих составляли теперь священное, любовное единство, а Руди отделился от них, будто никогда и не был с ними; будто у Сонечки снова было лишь одно сердце — то, что всегда, целиком и полностью, безраздельно было отдано Ульриху.

И она целовала его, нежного, разгорячённого, покорного, опьяненного любовью, и ей вдруг на какой-то миг показалось, будто Руди наблюдает за ними, и взгляд его полон боли и разочарования.

                                                                                                                                                                       Сонечка (Отрывок)
                                                                                                                                                                     Автор: Соня Рыбкина
___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

(*)   Сонечка играла Liebestraum -  Либестройм (по-немецки "Мечты о любви") представляет собой набор из трёх сольных фортепианных произведений (S.541 / R.211) Ференца Листа, опубликованных в 1850 году. Первоначально три Либестройма были задуманы как lieder (романсы) на стихи Людвига Уланда и Фердинанда Фрейлиграта. В 1850 году одновременно появились две версии как сборник песен для высокого голоса и фортепиано, а также как транскрипции для фортепиано в две руки.
Два стихотворения Уланда и одно Фрейлиграта изображают три разные формы любви."Высокая любовь" (возвышенная любовь) Уланда - это святая или религиозная любовь: "мученик" отрекается от мирской любви, и "небеса открыли свои врата". Вторая песня "Seliger Tod" (благословенная смерть) часто известна по своей первой строке ("Gestorben war ich", "Я умер") и вызывает эротическую любовь; ("Я умер от блаженства любви; Я лежал похороненный в её объятиях; Я проснулся от её поцелуев; Я увидел небеса в её глазах"). Стихотворение Фрейлиграт к третьему ноктюрну о безусловной зрелой любви ("Люби так долго, как можешь!".)

(**) “It's either three of us or no one” (англ.)  - Мы или втроём или нас нет вообще.

(***)  les vœux de printemps (фр.)  - Весенние пожелания (Клятвы юности).
__________________________________________________________________________________________________________________________________________________________