Предъявитель сего
Надеваю я форму врага,
Говорю на чужом языке…
И, наверное, чья-то рука
Держит палец уже на курке.
Выбирает поглуше дворы,
Выжидает, за мною скользя:
Это свой! Только мне до поры
Никому раскрываться нельзя.
Я давно не боюсь ничего.
Смерть пока выбирает других.
Но, пожалуй, страшнее всего,
Если рядом стреляют в своих.
Оглушить бы врага и кончать!
Но, зубами от горя скрипя,
Ты обязан стоять и молчать,
Чтоб случайно не выдать себя.
Под чужим именем (отрывок)
Автор: Сергей Семянников
Глава VI. Первая ночь
В ушке замка торчала белая записка. В сумерках Коротков прочитал её.
___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
«Дорогой сосед!
Я уезжаю к маме в Звенигород. Оставляю вам в подарок вино. Пейте на здоровье — его никто не хочет покупать. Они в углу.
Ваша А. Пайкова».
___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Косо улыбнувшись, Коротков прогремел замком, в двадцать рейсов перетащил к себе в комнату все бутылки, стоящие в углу коридора, зажёг лампу и, как был, в кэпке, и пальто, повалился на кровать.
Как зачарованный, около получаса он смотрел на портрет Кромвеля, растворяющийся в густых сумерках, потом вскочил и внезапно впал в какой-то припадок буйного характера.
Сорвав кэпку, он швырнул её в угол, одним взмахом сбросил на пол пачки со спичками и начал топтать их ногами.
— Вот! Вот! Вот! — провыл Коротков и с хрустом давил чортовы коробки, смутно, мечтая, что он давит голову Кальсонера.
При воспоминании об яйцевидной голове, появилась вдруг мысль о лице бритом и бородатом, и тут Коротков остановился.
— Позвольте… как же это так?.. — прошептал он и провёл рукой по глазам, — это что же? Чего же это я стою и занимаюсь пустяками, когда всё это ужасно. Ведь, не двойной же он, в самом деле?
Страх пополз через чёрные окна в комнату, и Коротков, стараясь не глядеть в них, закрыл их шторами.
Но от этого не полегчало.
Двойное лицо, то обрастая бородой, то внезапно обриваясь, выплывало по временам из углов, сверкая зеленоватыми глазами. Наконец, Коротков не выдержал и чувствуя, что мозг его хочет треснуть от напряжения, тихонечко заплакал.
Наплакавшись и получив облегчение, он поел вчерашней скользкой картошки, потом опять, вернувшись к проклятой загадке, немного поплакал.
— Позвольте… — вдруг пробормотал он, — чего же это я плачу, когда у меня есть вино?
Он залпом выпил пол чайного стакана. Сладкая жидкость подействовала через пять минут, — мучительно заболел левый висок, и жгуче и тошно захотелось пить.
Выпив три стакана воды, Коротков от боли в виске совершенно забыл Кальсонера, со стоном содрал с себя верхнюю одежду и, томно закатывая глаза, повалился на постель.
«Пирамидону бы…» шептал он долго, пока мутный сон не сжалился над ним.
VII. Орган и кот (Фрагмент)
В 10 часов утра следующего дня Коротков наскоро вскипятил чай, отпил без аппетита четверть стакана и, чувствуя, что предстоит трудный, хлопотливый день, покинул свою комнату к перебежал в тумане через мокрый асфальтовый двор.
На двери флигеля было написано:
«Домовой».
Рука Короткова уже протянулась к кнопке, как глаза его прочитали:
«По случаю смерти свидетельства не выдаются».
— Ах ты, господи, — досадливо воскликнул Коротков, — что же это за неудачи на каждом шагу. — И добавил: — ну, тогда с документами потом, а сейчас в Спимат (*). Надо разузнать, как и что. Может, Чекушин уже вернулся.
Пешком, так как деньги все были украдены, Коротков добрался до Спимата и, пройдя вестибюль, прямо направил свои стопы в канцелярию.
На пороге канцелярии он приостановился и приоткрыл рот. Ни одного знакомого лица в хрустальном зале не было. Ни Дрозда, ни Анны Евграфовны, словом — никого.
За столами, напоминая уже не ворон на проволоке, а трёх соколов Алексея Михайловича (**), сидели три совершенно одинаковых бритых блондина в светлосерых клетчатых костюмах и одна молодая женщина с мечтательными глазами и бриллиантовыми серьгами в ушах.
Молодые люди не обратили на Короткова никакого внимания, и продолжали скрипеть в гроссбухах, а женщина сделала Короткову глазки.
Когда же он в ответ на это растерянно улыбнулся, та надменно улыбнулась и отвернулась.
«Странно», подумал, Коротков и, запнувшись о порог, вышел из канцелярии.
У двери в свою комнату он поколебался, вздохнул, глядя да старую милую надпись:
«Делопроизводитель»,
открыл дверь и вошёл. Свет немедленно померк в коротковских глазах, и пол легонечко качнулся под ногами.
За коротковским столом, растопырив локти и бешено строча пером, сидел своей собственной персоной Кальсонер. Гофрированные блестящие волосы закрывали его грудь.
Дыхание перехватило у Короткова, пока он глядел на лакированную лысину над зелёным сукном. Кальсонер первый нарушил молчание.
— Что вам угодно, товарищ? — вежливо проворковал он фальцетом.
Коротков судорожно облизнул губы, набрал в узкую грудь большой куб воздуха и сказал чуть слышно:
— Кхм… я, товарищ, здешний делопроизводитель… То - есть… ну да, ежели помните приказ…
Изумление изменило резко верхнюю часть лица Кальсонера. Светлые его брови поднялись, и лоб превратился в гармонику.
— Извиняюсь, — вежливо ответил он, — здешний делопроизводитель — я.
Временная немота поразила Короткова. Когда же она прошла, он сказал такие слова:
— А как же? Вчера, то - есть. Ах, ну да. Извините, пожалуйста. Впрочем, я спутал. Пожалуйста.
Он задом вышел из комнаты и в коридоре сказал себе хрипло:
— Коротков, припомни-ка, какое сегодня число?
И сам же себе ответил:
— Вторник, т. - е. пятница. Тысяча девятьсот.
Он повернулся и тотчас перед ним вспыхнули на человеческом шаре слоновой кости две коридорных лампочки и бритое лицо Кальсонера заслонило весь мир.
— Хорошо! — грохнул таз, и судорога свела Короткова, — я жду вас. Отлично. Рад познакомиться.
С этими словами он пододвинулся к Короткову и так пожал ему руку, что тот встал на одну ногу, словно аист на крыше.
— Штат я разверстал, — быстро, отрывисто и веско заговорил Кальсонер. — Трое там, — он указал на дверь в канцелярию, — и, конечно, Манечка. Вы — мой помощник. Кальсонер — делопроизводитель. Прежних всех в шею. И идиота Пантелеймона также. У меня есть сведения, что он был лакеем в Альпийской Розе (***). Я сейчас сбегаю в отдел, а вы пока напишите с Кальсонером отношение насчёт всех, и в особенности насчёт этого, как его… Короткова. Кстати: вы немного похожи на этого мерзавца. Только у того глаз подбитый.
— Я. Нет, — сказал Коротков, качаясь и с отвисшей челюстью, — я не мерзавец. У меня украли все документы. До единого.
— Все? — выкрикнул Кальсонер, — вздор. Тем лучше.
Он впился в руку тяжело задышавшего Короткова и, пробежав но коридору, втащил его в заветный кабинет и бросил на пухлый кожаный стул, а сам уселся за стол.
Коротков, всё ещё чувствуя странное колебание пола под ногами, съёжился и, закрыв глаза, забормотал:
Двадцатое было понедельник, значит вторник, двадцать первое. Нет. Что я? Двадцать первый год. Исходящий № 0,15, место для подписи тире Варфоломей Коротков. Это значит я. Вторник, среда, четверг, пятница, суббота, воскресенье, понедельник. И понедельник на Пэ и пятница на Пэ, а воскресенье… вскрссс… на Эс, как и среда…
Кальсонер с треском расчеркнулся на бумаге, хлопнул по ней печатью и ткнул ему. В это мгновение яростно зазвонил телефон. Кальсонер ухватился за трубку и заорал в неё:
— Ага! Так. Так. Сию минуту приеду.
Он кинулся к вешалке, сорвал с неё фуражку, прикрыл ею лысину и исчез в дверях с прощальными словами:
— Ждите меня у Кальсонера.
— Всё решительно помутилось в глазах Короткова, когда он прочёл написанное на бумажке со штампом:
«Предъявитель сего суть действительно мой помощник т. Василий Павлович Колобков, что действительно верно. Кальсонер».
— О-о! — простонал Коротков, роняя на пол бумагу и фуражку, — что же это такое делается
из повести Михаила Булгакова - «Дьяволиада»
____________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
(*) И добавил: — ну, тогда с документами потом, а сейчас в Спимат - Спимат — это аббревиатура, которая означает «Главная Центральная База Спичечных Материалов», название учреждения из повести М. А. Булгакова «Дьяволиада».
(**) напоминая уже не ворон на проволоке, а трёх соколов Алексея Михайловича — Три сокола Алексея Михайловича - это три ростовских сокола, которых царь Алексей Михайлович отправил в Москву в 1650 году. Их имена: Сирин, Смирен и Солов. Царь лично давал имена своим соколам и записывал их в специальные «столбцы». Чтобы сокольники не перепутали птиц, на их должиках делали заметки с узлами, по которым можно было узнать, какое имя принадлежит конкретному соколу.
(***) У меня есть сведения, что он был лакеем в Альпийской Розе - «Альпийская роза» — исторический ресторан в центре Москвы, здание которого имеет статус выявленного объекта культурного наследия. Некоторые факты о ресторане:
Открыт в 1870-х годах под названием «Под Альпийской розой», позднее переименован в «Альпийскую розу».
В ресторане подавались блюда европейской, в особенности немецкой, кухни, а также заграничное баварское пиво.
Изначально посетителями были в основном члены расположенного неподалёку Немецкого клуба.
В ресторане выступали артисты и поэты, в том числе Сергей Есенин.
Упоминается в повести Михаила Булгакова «Дьяволиада» (1924).
В 1935 году здание бывшего ресторана «Альпийская роза» стало «Московским городским домом учителя».
